— Смерть, — гадко улыбнулась Фая и охнула, когда её кто-то ударил сзади по голове.

— Заткнись! — прошипела Анна. Конечно, кто еще. Девушка шла следом и в этот раз терпеть бубнеж не стала. — Без тебя тошно.

— Что написано? А? — не унималась белокожая. Её крики веселили идущих параллельно нам немецких солдат. — Люди!

— «Душевая и дезинфекция», — тихо ответила я. Женщина запнулась, в глазах мелькнула радость, а затем из груди вырвался облегченный выдох.

— Душевая… душевая… душевая… — монотонно принялась повторять она, пока идущему рядом солдату это не надоело, и он не ударил женщину кулаком в спину.

— Заткнись, свинья. Вперед. Молча, — приказал он. Тут замолчала даже говорливая Фая. Она опустила голову и мелко засеменила вперед. На миг показалось, что только она ничего не боится. Словно и правда знает, что её ждет.

У входа в здание нас снова заставили раздеться. Женщины испуганно жались друг к другу под сальные смешки немецких солдат. У другой душевой, куда вели детей, послышался выстрел, ругань, а потом двое солдат потащили за ноги в сторону какую-то голую женщину. Последовали еще два выстрела, но на этот раз в воздух. Заплакали дети, заставив Анну заскрежетать зубами. Но девушка смогла успокоиться и, с ненавистью швырнув свой пиджак на землю, встала в очередь.

Внутри было очень холодно. Пол, выложенный бледно-голубым кафелем, жег голые ступни, да и в воздух после каждого выдоха устремлялось крохотное облачко пара. Будто не конец лета на дворе, а поздняя осень. В глаза сразу же бросились тяжелые, металлические каталки с пятнами ржавчины на них, стоящие у стен мешки, и пятеро автоматчиков в кожаных плащах и плотных перчатках. Они смотрели на женщин, как звери, готовые выстрелить в любой момент.

Идущие позади солдаты пинками и криками загнали нас внутрь темного помещения, закрыли тяжелые железные двери и бухнули по ним кулаком. Свет зажегся почти сразу, ослепив тех, кто не успел прикрыть глаза. А потом с потолка хлынул ледяной дождь. Безжалостные маленькие капли обжигали кожу, заставляя сердце заходиться в безумной пляске. Лишь одна Фая довольно усмехнулась и принялась натирать свое тело морщинистыми ладонями, пока кожа не покраснела. Я же вытерпела недолго. Кое-как промыла голову деревянными пальцами, быстро прошлась по коже и отскочила в сторону, дрожа от холода. Губы многих женщин посинели, а зубы выводили дробную симфонию, наполняя помещение отчаянным стуком.

Воду отключили, когда у каждой уже зуб на зуб не попадал от холода. Лязгнул засов и тяжелые двери открылись. Но в другой стороне душевой, а не той, откуда мы заходили. В глаза снова ударило яркое солнце и послышался довольный смех немецких солдат, которые забавлялись, наблюдая за тем, как женщины трясущимися руками разбирают полосатые робы и небольшие шапочки, лежащие на земле.

— Выстроиться по три в ряд, — по-немецки рявкнул знакомый мне коротконогий офицер. Стоящий с ним рядом изможденный мужчина в такой же полосатой робе, что и у нас, прочистил горло и повторил то же самое по-польски. Те, кто не знал языка, растерянно завертели головами, но все-таки справились с приказом, пусть и получили очередную порцию тумаков от охраны. — Глаза опустить. Говорить только тогда, когда к вам обращаются. Голову обнажать в присутствии немецких солдат. Любое неповиновение карается расстрелом…

Повернувшись направо, я увидела, что метрах в двадцати от нас выстроились и мужчины, которым то же самое озвучивал другой офицер. Анна, стоящая впереди меня, всхлипнула и задрожала.

— А дети где? — тихонько спросила она. — Дети-то где?

— Молчать! — снова рявкнул офицер и тут же смутился, увидев подошедшего высокого мужчину в серой форме. Теперь я смогла разглядеть его ближе. На груди, помимо большого железного креста, виднелся маленький, багровый значок со свастикой и несколько других наград. Судя по тому, как вытянулся по струнке офицер, подошедший был человеком важным.

— В чем дело? — коротко спросил он.

— Нарушают дисциплину, господин комендант, — отчеканил офицер, подрагивая под тяжелым взглядом мужчины. Господин комендант… хозяин лагеря.

— Кто?

— Простите, — снова всхлипнула Анна, разом утратив всю смелость и дерзость. — Детей не видно. Где дети?

— Что она говорит? — недовольно протянул высокий. Вздохнув, я робко подняла руку вверх, заставив его нахмуриться. — Ты понимаешь?

— Да, господин комендант, — опустив глаза, ответила я. — Дети… она спрашивает, где дети, господин комендант. Там её дочь. Она волнуется.

— Ты хорошо говоришь по-немецки, — комендант проигнорировал то, что я сказала, и подошел ближе. От него пахло одеколоном и еле уловимо алкоголем. — Ты — еврейка?

— Нет, господин комендант. Русская. Из Тоболья.

— Русская, — задумчиво повторил мужчина. — Варвары из глухих чащ знают язык. Немыслимо.

— Ева… — простонала Анна и вздрогнула, почувствовав, что комендант повернулся в её сторону. — Я просто хочу к дочери. Просто… к дочери.

— К дочери, — вновь повторил сказанное комендант, когда я перевела. Улыбнувшись, он заботливо отряхнул робу Анны и склонил голову. — Её здесь нет?

— Нет, — глухо повторила девушка, продолжая дрожать. — Я не вижу.

— Гебауэр, — офицер подбежал и послушно встал рядом с комендантом. — Отбирал ли Менге сегодня детей?

— Только с ночного поезда, господин комендант.

Я увидела, как тонко изогнулись губы мужчины. Он смотрел на Анну добрыми и понимающими глазами. Затем комендант вздохнул, посмотрел по сторонам и, приблизив губы к уху девушки, прошептал. Но я услышала. Отчетливо услышала, что именно он сказал.

— В моем лагере нет бесполезных. Каждый здоровый узник работает на благо Великого Рейха. Если твоей дочери здесь нет, значит она бесполезна.

— Пожалуйста… Пожалуйста, отведите меня к ней, — заплакала Анна. Комендант грустно улыбнулся и покачал головой. — Она еще маленькая. Она боится. Мне бы только раз её увидеть. Знать, что с ней все хорошо…

— Увидеть? — задумчиво ответил он. — Это желание можно исполнить.

Стоящий позади офицер гаденько улыбнулся, но тут же стер с лица довольную ухмылку.

— Правда? О, Боже. Спасибо, спасибо вам, — Анна вновь задрожала и закусила губу до крови, чтобы хоть немного вернуть самообладание. Комендант понимающе кивнул, затем вытащил пистолет и, приставив его к груди девушки, равнодушно выстрелил.

Мне на лицо плеснуло горячим и красным, а в ушах зазвенело. Рядом закричала какая-то женщина и её крик оборвался, когда последовал второй выстрел. Больше никто кричать не стал, но я, широко распахнув глаза, смотрела на Анну, которая лежала на земле. Кошмар повторился вновь. Только на этот раз с другими людьми. Девушка закашлялась и на губах выступила розовая пена. Смертельная бледность покрыла щеки и лоб, постепенно наливаясь синевой. Анна снова кашлянула и протянула ко мне руку.

— Ева… Ева… она тут? — криво улыбнувшись, сказала она, как только я присела рядом. — Моя маленькая…

— Она тут. Ждет тебя, — с трудом сдерживая слезы. — Теперь все будет хорошо.

— Дорога… вижу дорогу, — Анна распахнула глаза, в которых мелькнуло сначала удивление, а потом и радость. — Она там. Моя Ева… ждет. Она… плачет? Нет… уже не плачет.

— Она улыбается, — перебила я девушку. Анна снова закашлялась. На этот раз в розовой пене было много красного. — Теперь все хорошо… Она улыбается.

— Да, улыбается, — Анна вытянула руку, словно тянулась изо всех сил. На её лицо неожиданно легла чья-то тень, после чего последовал выстрел. Голова девушки дернулась и на землю пролилась черная кровь. Я упала на спину и закрыла уши руками, но кто-то резко меня поднял на ноги и пихнул обратно в строй. Судя по ругани — офицер. Остальные женщины на нас даже не смотрели. Я видела, как трясутся их ноги и губы, но ни одна из них так и не нарушила молчания, боясь стать следующей.

— Сказки… — мягко произнес комендант, смотря на меня. Он резко впился пальцами в мой подбородок, задирая лицо. Затем повернул мою голову в сторону и добавил. — На дороге в Рай сказкам нет места, девочка.

Теперь я тоже видела дорогу. Дорогу из странных плит, покрытых незнакомыми символами. По этой дороге шли вперед напуганные люди в полосатых робах, а вдалеке виднелись тяжелые, кованные ворота. Но страшнее всего была надпись, черными буквами застывшая над входом. — «Himmel muss verdient werden» (Рай необходимо заслужить).

— Смотри, — снова улыбнулся комендант. Его глаза — добрые и мягкие, смотрели на меня с укором. Как отец смотрит на нерадивую дочь. — Вот она — дорога в Рай.

Нас погнали, как скот, к воротам по странной дороге. Я обернулась лишь раз, бросив тоскливый взгляд на тело Анны, которую уже куда-то волочили за ноги и руки измученные узники под прицелами автоматов. Коротконогий офицер шел параллельно, внимательно следя, чтобы никто не отставал и не разговаривал друг с другом. Его пухлая рука лежала на рукояти пистолета и было видно по глазам — жестоким и жадным, что убить кого-то ему только в радость. Коменданта нигде не видно, чему я только порадовалась. Несмотря на его мягкий голос и добрые глаза, этот человек пугал сильнее, чем все встреченные мной немцы.