— Такта в тебе, как в пьяной кобыле, — фыркнула Оливия, включая в комнате свет и осматривая бардак. — А Марта ваша к аккуратистам не относилась.

— Наоборот, в ее комнате всегда царил идеальный порядок. Это случилось за несколько минут до смерти, — покачал головой отец Джозеф, присаживаясь на стул. — Я, как обычно, навестил её, мы собирались пить чай, но все изменилось, когда я случайно прикоснулся к её руке. Марта подскочила примерно на метр, чуть не пробив головой потолок, её руки вывернулись в другую сторону, а белки глаз почернели. Она словно прилипла к потолку и, повернув лицо ко мне, зашипела.

— Да, эти ублюдки не любят, когда мы к ним прикасаемся. Для них это прикосновение подобно раскаленному кинжалу, который впивается в плоть, — кивнула Оливия, осматривая кровать. Она удивленно хмыкнула и, наклонившись ниже, понюхала мятую простынь. — Еблей воняет! Натуральной. Греховными соками и еблей.

— Простите?

— Отец Джозеф, прекращайте удивляться, — поморщилась она. — Где луксурии, там всегда воняет сексом. Именно воняет, а не пахнет. Да, аромат так-то сбивает с ног. Где там мои сигареты?

— Но Марта была непорочна. Я знал, — тихо произнес отец Джозеф, размеренно перебирая четки. Оливия хмыкнула и, выпустив к потолку дым, продолжила осмотр. Регина ходила за ней и внимательно все фиксировала в толстом блокноте.

— Ну, непорочность — вещь хрупкая. Кому-то достаточно крепкого хера, а кому-то ручки для душа, — философски буркнула Регина.

— Луксуриев интересуют только девственники. Непорочные и чистые душой, — кивнула Оливия. — Они любят доводить человека до белого каления всякими похотливыми мыслями и образами. Пять лет назад нам довелось с ними пересечься, когда старший солдат Луксур проник в тело девушки. Мы нашли её на потолке со скалкой во влагалище. Дурное зрелище, отец Джозеф. Гниду удалось изгнать, но он сбежал до того, как отведал свинца. Эти бляди боятся тех, кто знает, как им можно сделать больно. Жаль, что вы не пришли раньше.

— Я не знал, — вздохнул мужчина и снова поежился, когда взглянул на перевернутые кресты. — Зачем они так изуродовали комнату?

— Они думают, что это охуеть как смешно, — фыркнула Оливия. — Такие затейники, аж диву даешься, что у них в головах. На деле — просто конченые мракобесы, которым мало души. Они еще и засрут все, чтобы об этом говорили, как можно долго. Что-то вроде фирменной подписи. Так… а вот это уже интересно.

— Что именно? — спросил отец Джозеф, вставая со стула. Оливия протянула ему небольшой блокнот и, раскрыв его, ткнула в изображение сигила, который был на рисунке. Отец Джозеф нахмурился, когда перевернул страницу, потом следующую и еще одну. На каждой странице блокнота было одно и то же. Сигил и куча грязных словечек. — Это не почерк Марты.

— Знаю. Рисунок тоже не её. Её рукой владел луксурий. Его художества. Меня другое интересует. Зачем оставлять столько напоминаний о себе?

— Смутить тех, кто придет? — спросила Регина, закусив губу. На худом лице монахини явно читалась тревога, как и на лице Оливии.

— Возможно. Ты же знаешь, как эти бляди любят нагонять таинственность вокруг себя, — кивнула та и нахмурилась, когда в комнату вошла светловолосая девочка в простеньком сером платьице. Она подошла к отцу Джозефу, который улыбнулся и ласково потрепал её по голове. На лице Оливии тут же отразилась целая гамма эмоций.

— Простите. Это Кэти, — представил девочку отец Джозеф. — Это сестра Оливия и сестра Регина из ордена святой Ангелины.

— Здравствуйте, — тихо ответила девочка, застенчиво смотря на монахинь.

— Привет, дитя. Не мешайся тут, пожалуйста, — буркнула Оливия, а потом, замолчав, лукаво улыбнулась. — Хотя… Ты знала Марту?

— Да. Она была добра ко мне.

— Да что ж такое, — вздохнула Оливия. — Ко всем она была добра. Что, ни одного подзатыльника даже не отвесила? Не обозвала какую-нибудь старуху сморщенной шалавой? Не играла с ручкой душа в ванной?

— Сестра, — тактично кашлянул отец Джозеф. — Я думаю, что это неуместно.

— Уместно. Лучше пусть узнает сейчас, чем её наивностью воспользуются другие, — вставила Регина. Она подошла к девочке и осторожно коснулась руки длинными пальцами. Девочка вздрогнула, но, против ожидания, не превратилась в демона и не взлетела к потолку. — Ты заметила что-нибудь странное, дитя?

— Да. Госпожа Марта часто плакала по ночам, а из её комнаты доносился грохот.

— Это все от гороха. Не налегай на бобовые и будешь спать спокойно, — усмехнулась Оливия, без стеснения копаясь в шкафу. Но девочка словно не обратила внимания на циничную шутку монахини и задумчиво посмотрела на кровать.

— К ней ночью как-то Бобби заглянул и потом рассказывал, что госпожа Марта на потолке сидит и смеется. Ему не поверили, а госпожа директор велела его высечь.

— Умное решение, без сомнений. А потом удивляются, когда к ним смерть приходит, — кивнула Регина. — Что-то еще странное было?

— Да тут и так все понятно, — буркнула Оливия, закончив со шкафом. Она повернулась к отцу Джозефу и застыла, когда увидела, что в комнате еще кто-то есть. Этим кто-то оказался темноволосый паренек, который тихо стоял в коридоре и настороженно наблюдал за монахинями. Оливия осторожно подняла руку и тревожно посмотрела на Регину. Та легонько кивнула в ответ и медленно потянулась к черной сумке. Отец Джозеф растеряно переводил взгляды с одной монахини на другую и тщетно пытался подобрать слова. Но подросток, не мигая, смотрел на Оливию, которая осторожно подошла ближе и остановилась в метре от него.

Тут стало видно, что его кожу испещряют какие-то странные черные щупальца, словно вены разом стали черными и набухли от крови. Взгляд у парня был отсутствующим, а пальцы слабо дрожали, но улыбка была еще более странной. Нечеловеческой.

— Эй, — тихо бросила Оливия и помахала перед лицом подростка ладонью. — Ты кто такой?

— Это Бобби… — подала было голос Кэти, но Оливия сердито шикнула и велела ей замолчать.

— Ты странный. Просто до одури, — продолжила монахиня. Регина тем временем вытащила из сумки большое распятие из матового металла и, сжав его в левой руке, правой осенила себя крестом. В комнате тотчас стало еще холоднее, и изо рта Оливии вырвался пар. Бобби жутко улыбнулся и, склонив голову, посмотрел на сестру Оливию. — Моргни, что ли, блядь.

— Сестра…

— Заткнитесь, отец Джозеф. Вы нихуя не понимаете, что происходит, — вновь шикнула Оливия, осторожно перемещаясь к своей сумке. Она взяла сумку и, открыв её, вытащила тяжелый дробовик, мрачно блеснувший вороненным стволом. — Видишь это, Бобби? Или ты, блядь, не Бобби, а просто используешь пацана, как щит? Сраный бздун и богохульник. Ну, покажешь мордашку, или мне самой снять маску?

— Хаишшь тхээм тхра… [Зря вы сюда пришли.] — это не был голос человека. Это была леденящая душу злоба и тьма, которая выскакивала изо рта парня, словно ругань.

— Ну, конечно, — фыркнула Оливия. — Поуказывай мне еще, гнида. Много вас тут, говноедов? Много ведь, да?

— Мурахтэ диа Луксур’т тхраэд [Мать Луксур придет.], — скривив губы, ответил Бобби. Отец Джозеф вжался спиной в стену и неслышно бормотал какую-то молитву, но Оливия не сводила со странного парня внимательного взгляда. — Диэм тххурса рэбехх [Она уже рядом.].

— Знаю. Поэтому вы измарали стены и накалякали рисунки. Как же ты на нашу соседку-то похож, ублюдок. Старая жаба так же выглядела, когда заливала глаза дешевым виски. А я говорила ей, что, если уж собралась пить, так пей хороший виски, а не всякую дрянь. Ладно. Что вам тут надо? Души?

— Хха… хаишшь роттум дуэс шарран [Мы не зря здесь поработали.], — лающе рассмеялся тот, с ненавистью посмотрев на священника. — Мурахтэ диа Луксур’т шиххаэ тот муттин. Итт рукку [Много душ для матери Луксур. И ваши.].

— Вон, что. Как знала, — поморщилась Оливия, снимая дробовик с предохранителя и нацеливая его на посмеивающегося одержимого. — Это ловушка, Регина.

— Плохие новости, — вздохнула Регина.

— Наихуевейшие, сестра. Ублюдки хотят вытащить свою госпожу сюда. А для этого им нужны мы, — буркнула Оливия и, прицелившись, спустила курок.

Дробовик разорвал звенящую тишину и холод, наполнив комнату жаром и удушливым дымом. Бобби в мгновение ока взлетел к потолку и, вцепившись скрюченными пальцами в потолок, злобно зашипел, но Оливия уже навела на него оружие и снова выстрелила. На голову ей посыпалась побелка и куски штукатурки, однако одержимый в который раз скакнул в темный угол и издевательски рассмеялся. Входная дверь тут же закрылась с резким стуком, а мебель, находящаяся в комнате, взлетела в воздух, заставив Оливию перебежать в коридор.

Регина, спрятавшись за шкафом, который висел над землей всего в паре сантиметров, громко читала древний текст экзорцизма, продолжая сжимать в руках крест, который ощутимо нагрелся. Она выставила вперед руку и, вздохнув, вышла из укрытия. Одержимый, увидев её, зашипел, но снова уклонился от очередного выстрела.

— Во имя всех шарлатанов, лицемерно вещающих о добре! Засунь свой гуманизм в жопу, Регина. Ты видела его кожу? Его душа принадлежит тьме, — крикнула Оливия, заряжая дробовик. Маленькая Кэти плакала, прижавшись к отцу Джозефу, а тот с широко открытыми глазами смотрел на потолок, по которому резво носился одержимый подросток. Изо рта парня падали ошметки черной пены, которые с шипением въедались в паркет и наполняли воздух комнаты ароматом серы. На какой-то момент он отвлекся, резко что-то прошипел и, улыбнувшись, бросился на Оливию. Однако монахиня была готова. Она задержала дыхание, прицелилась и, когда голова одержимого поравнялась с мушкой, нажала на курок, окрасив стены красным и черным. Стоило телу упасть на пол, к окну метнулась какая-то неясная тень, которая исчезла, легонько качнув занавеску.