Геннадий Сорокин

Кочевая кровь

Глава 1. Труп на свалке

— Да что ты понимаешь в любви! — Валерий Петрович, когда горячился, начинал помогать себе руками: пальцами показывал крохотные размеры, рукой указывал направления, кому куда идти, мог показать собеседнику фигу, что означало «ни за что!».

Сегодня Валерий Петрович был особенно эмоционален. Любовь он изобразил как невидимый хрустальный шар, который держал перед собой на ладони.

«Высоцкий в образе Гамлета так же держит череп какого-то Йорика, — подумал я. — Наверняка Десницкий видел эту фотографию, вот и подражает Высоцкому-Гамлету».

— Слушайте рассказ о настоящей любви! — продолжал Валерий Петрович. — Я эту любовь видел и с расстояния, и в упор. Я в крови был весь за-за этой любви!

— Ближе к теме, — предложил Гриша Першин, начальник следственного отделения нашего РОВД.

— Все, оставлю лирику, только суть! — согласился Валерий Петрович. — События происходят десять лет назад, в 1976 году. Я тогда только начал работать в милиции, но это не важно. Жил я на улице Гоголя в пятиэтажном доме. В соседнем подъезде жила семья Замараевых — дядя Миша и тетя Зоя. Я знал их с детства, а как не знать, они в соседнем подъезде жили, считай что родня. В семидесятые годы люди были дружнее, не то что сейчас. Так вот, сколько я знал эту тетю Зою, она всегда была в одном возрасте — древняя старуха, а муж ее был обычный мужик — он старился постепенно. Так вот, этот дядя Миша отличался от всех на свете — он, никого не стесняясь, мог сказать: «Я люблю свою жену!» У нас же как предписано: любишь не любишь, а на публику свои чувства не выноси. А он плевал на все и мог свою старушку на улице обнять и в щеку чмокнуть. Любил он ее! Но она померла. Дяде Мише тогда было лет 65, не больше, а старуха была его на восемь лет старше. Он ее на фронте встретил и там с ней сошелся, вернулся домой, с женой развелся и стал жить с этой тетей Зоей. После ее смерти осунулся, как лунатик стал: идет по двору и ничего не видит. Я не знаю, как бы он ее хоронил, но тут съехалась вся родня, дети взяли организацию похорон в свои руки, и все пошло чин-чинарем: гроб, саван, венчик на лоб, ночное бдение. В тот день, когда покойницу привезли в квартиру и выставили тело для прощания, я заходил к ним. Дядя Миша на кухне мужикам говорит: «Я без нее жить не хочу и не буду!» Они ему: «Да ладно, Миша, сейчас с похоронами управимся, там время пройдет, и жизнь наладится. Ты еще не старый, в твои годы не поздно все заново начинать». Дядя Миша ничего не стал отвечать, выпил стакан водки, взял табуретку, сел у гроба, положил голову жене на грудь и замер. Я утром прихожу, он в той же позе сидит, за ночь не пошевелился. У меня мысль мелькнула: «Не помер ли?» Нет, смотрю, спина шевелится, значит, дышит. Наступает полдень. К дяде Мише подходит сосед, трогает за плечо: «Миша, пора к выносу готовиться». Он встрепенулся, голову поднял и говорит: «Все собрались? Ну, давайте, ребята, а мне к Зое пора!» Пока до нас смысл сказанного дошел, он достает из внутреннего кармана пиджака пистолет, упирает дуло в подбородок и жмет на курок. Бац! — и мозги по всей квартире. Нехорошо, конечно, получилось: все, кто рядом стоял — в крови, бабы визжат, суматоха, гроб с покойницей перевернули, сын с табуретки упал и руку сломал. Зато все поняли, как он ее любил! Сказал: «Жить без Зои не хочу!» — и не стал.

— Пародия какая-то, а не любовь! — возразил я. — Какая-то история для девочек-подростков: «Я любила этого мальчика, а он меня нет; наглотаюсь таблеток и умру, пускай ему стыдно будет!»

— Где он ствол взял? — спросил практичный Першин.

— С войны привез. — После театрализованного выступления у Валерия Петровича наступила фаза успокоения. Он вернулся за свой стол, закурил. До окончания первомайского бдения оставался еще час.

— Я как-то думал над ситуацией, когда один из супругов умирает в расцвете лет, — начал я, но Валерий Петрович перебил:

— Андрей, чего там ты думал! Ты бы женился вначале, а потом о семейной жизни рассуждал!

— Если на то пошло, — жестко возразил я, — то я как бы дважды был женат, только до ЗАГСа все дойти никак не удавалось. Но не в этом суть. Штамп в паспорте ума не прибавляет. Кольцо на пальце — не залог вечной любви. Все мы смертны, и все можем покинуть этот мир до наступления глубокой старости. Так вот, я прикидывал, что скажу своей любимой жене в минуту расставания. Моя последняя воля будет выглядеть так: «Как только меня закопают на кладбище, так отбрось все условности и живи, наслаждайся жизнью! Никакого траура, никаких черных одежд и свечек в церкви. Если встретишь хорошего мужчину — выходи за него замуж, не раздумывая. Моя душа в путешествии к звездам будет радоваться твоему счастью, а уныние и вдовство — это удел религиозных фанатичек. Человек создан для счастья, все остальное — ханжество!» Вот так! И это есть любовь! Настоящая любовь — это не мозгами на соседей брызгать, а желать счастья любимому человеку с тобой и без тебя. И никто на свете не переубедит меня!

— Как-то я уже слышал подобное, — вступил в разговор Александр Сергеевич Васильев, начальник уголовного розыска и мой непосредственный шеф. — Иду по улице, впереди меня мужчина и женщина. Он что-то рассказывает ей, и до меня доносится одна фраза: «Запомни, в мои жизненные планы не входит присутствовать на твоих похоронах». Красиво, лаконично.

— Да это цинизм какой-то — рассуждать, кто раньше умрет! — Валерий Петрович передохнул, набрался сил для нового диспута.

— А на похоронах стреляться — не цинизм? — буром попер я. — Мог бы на кладбище встать у ее могилы и тогда на курок нажать.

— Не, Андрей, ты ерунду говоришь! — не согласился Першин. — На могиле стреляться — еще больше мороки. Сам представь, тело самоубийцы упадет в могилу. Его по-любому доставать придется — на экспертизу везти. В квартире хоть… Ай, нет! И то, и то, по большому счету, — скотство, неуважение к людям. Почему бы этому дяде Мише после похорон не застрелиться? Пришел бы один на ее могилку, посидел, вспомнил былое — и жми на курок!

— Бред собачий! — возмутился Васильев. — Если он один застрелится, то неизвестно, кому пистолет достанется. Нынче на кладбищах полно темных личностей ошивается, найдут ствол и бандитам за копейки продадут.

— А какой пистолет у него был? — спросил я.

— Браунинг. Маленький такой, в ладошку помещается. Одну пулю он израсходовал, а еще две в магазине остались.

На столе у Валерия Петровича зазвонил телефон. Мы переглянулись: поздний звонок ничего хорошего не предвещал.

— Начальник отдела охраны общественного порядка Десницкий, — представился Валерий Петрович. — Чего там? А кто проверял? И что, есть следы насильственной смерти? Я понял тебя, сейчас решим, кому выезжать.

Десницкий вернул трубку на место.

— На свалке обнаружили труп, следов насильственной смерти нет, но постовые, которые осматривали тело, требуют приезда начальства. Что-то с этим покойником не то. Кто поедет?

Васильев, не задумываясь, указал на меня.

— Андрей Николаевич съездит. Его дома семеро по лавкам не ждут. К тому же свалка — это его участок.

— Чертовщина какая-то! — пробормотал я. — Как Первое мая, так мне убийство достается: то одноклассницу застрелили, то в прошлом году сосед по общежитию жену зарезал. Сколько сейчас времени? Половина восьмого? С этим трупом придется до темноты возиться, там же свалка, там ночью можно ноги переломать. Кто его нашел, кому в праздник дома не сидится?

— Давай, Андрей, собирайся, на месте все узнаешь. Если что-то серьезное, сообщи в райотдел — все по свалке ползать будем.

На место происшествия мы выехали на дежурном «уазике». Я, как представитель руководства райотдела, занял переднее место, эксперт-криминалист и два оперативника уселись сзади. За рулем был Сергей Смакотин по кличке Доктор. Свое прозвище он получил за тягу к знаниям — после службы в армии дважды пытался поступить в мединститут и всякий раз не мог написать сочинение хотя бы на «тройку». «Ничего не понимаю! — возмущался Смакотин. — Зачем врачу разбираться в литературе? С больными о творчестве Пушкина толковать?» В этом году Серега собрался штурмовать мединститут в третий раз. Представляю, как это будет выглядеть: заходит Смакотин в экзаменационную аудиторию. Навстречу ему выбегает председатель приемной комиссии: «Здравствуйте, уважаемый! Надеюсь, за прошедший год вы осилили роман Горького «Мать»? Нет?! А чем вы занимались, изучали правописание «жи-ши»?» Я как-то спросил у Смакотина: «Серега, а чего ты рвешься в мед? Шел бы в технический вуз, ты же водитель, для тебя любой двигатель как открытая книга». Доктор в ответ обиженно надул щеки: «Мечтаю человеком быть, а не в мазуте ковыряться».

На выезде из РОВД, на всю торцевую сторону пятиэтажного дома, недавно повесили огромный плакат с изображением прилизанного рабочего. «Социализм — это трезвость!» — утверждал плакат.

— Помнится, когда я еще в школу ходил, — сказал Доктор, выворачивая на проспект, — висел здесь плакат с Брежневым. Он призывал за мир бороться, а сейчас наляпали какого-то ублюдка, сам не пьет и нам не советует. «Трезвость — норма жизни!» Когда пьяные матросы революцию делали, про трезвость, поди, никто не вспоминал!