— Хорошенькая… — невпопад умилилась заведующая.

...

КОНТРАПУНКТ

РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

«Он читает мои мысли! — вздрагиваешь ты, видя татуировку на носу собеседника. — Он знает мои тайны! Роется в грязном белье, вытаскивает скелеты из шкафов, лезет в тайники…»

Но если спросить, что это значит — читать твои мысли — каждый ответит по-разному. Ты полагаешь, что твои мысли — текст, подобный книге. Твоя жена убеждена, что мыслит картинами, достойными отдельной галереи в Национальном музее живописи. Ваша дочь считает, что ее мысли — страсти и чувства. Твой отец видит свою личность, как болтуна с длинным языком, доносчика, который за его спиной взахлеб рассказывает следователю: кто, что, с кем и сколько раз.

Твой брат… друг… начальник… соседка, наконец.

Почтовый ящик могут взломать. Квартиру — ограбить. Подберут код к банковскому счету. Залезут в карман. Украдут идею. Но должно же быть в мире что-то, недоступное никому, кроме тебя? Запечатанное, закрытое на сто замков; твое и только. Кому они нужны, твои мысли? Куцые, примитивные, россыпь стекляшек, мнящих себя бриллиантами. И все-таки…

Телепат — это покушение на собственность.

А значит, на миропорядок.

Глава вторая

Зоопарк отменяется

I

— Ух ты! Это лес?

— Нет, это под водой. Кораллы и всякие… Забыла, как называются.

— Красиво…

— Ага. Я такие на Террафиме видела. На морской экскурсии.

— Класс!

Странное дело: Регина совсем не завидовала Линде. Ну ни капельки! Честно-честно. А всё потому, что Линда не задавалась. Да, ей почти шесть лет. И ведь не хвастается! Просто рассказывает интересное. Про варварскую планету Террафиму, где работают ее папа с мамой. Про инорасцев, которые там живут, и почти как люди. Про экскурсию.

Много про что.

А еще Линда здорово рисовала. Она могла рисовать и рассказывать одновременно. И не сердилась, когда Регина заглядывала ей через плечо. Сама Регина точно бы рассердилась! Вот Линда тычет кисточкой в один цвет-сектор на палитре, в другой, в третий. Кисточка становится трехцветной. Высунув язык от усердия, Линда крутит настройку. Красная, желтая и зеленая полосочки сплетаются «косичкой». «Косичка» похожа на фруктовую конфету «Угадай-ка!». Такую конфету надо лизать с разных сторон и угадывать: у какого цвета какой вкус. Выставив толщину кисточки, Линда погружает ее в куб из прозрачного «желе». Здесь она рисует подводный лес. Сперва кисточка выключена, и следа в «желе» не остается. Добравшись до песчаного дна — оно уже нарисовано — новая подруга Регины включает кисточку и тянет ее вверх, ловко проворачивая в пальцах. Из дна вырастает новый красивый коралл.

Теперь добавить боковые веточки…

У Регины так не получается. У нее выходит размазня, похожая на кашу из радуги. Сперва Регина расстроилась, но потом нарисовала размазне два круглых глаза и заставила их моргать. Получилось очень смешно! Линда глянула, и на нее сразу напал хохотунчик. Они так хихикали, что у Регины живот заболел. С Линдой весело. Она всё-всё тут знает: за полгода выучила. Хорошо, что Регину с ней в комнате поселили! Теперь Регина здесь будет жить. Так сказали мама и дядя Фердинанд, тутошний воспитатель.

А еще сегодня прилетит папа…

— Твой папа — капитан?

— Ага! Он сегодня прилетит!

— Я знаю.

— Откуда?!

— Ты об этом очень громко подумала! — смеется Линда, и Регина тоже смеется.

— А твои папа с мамой за тобой прилетят?

— Через две недели. Они мне письмо прислали.

Тут Регине наконец стало завидно. Линде письмо прислали, как взрослой! А Регине никто еще не присылал писем. Надо папу попросить, чтоб он ей тоже написал. Потом, когда на свой корабль вернется. Папа, конечно, может и здесь, на Ларгитасе, ей письмо отправить. И мама может. Только это будет понарошку: зачем письма, если ты близко? А вот письмо с другого края Галактики, через гиперсвязь — это да!

Регина подошла к окну и стала елозить пальцем по стеклу, меняя прозрачность. Если сказать словами, окно послушается. Оно и пульта слушается. Но пальцем — интереснее! Вот «иней». Вот «роса». Вот «туман». А вот «невидимка» — тебя снаружи не видно, а ты всё видишь…

Так лучше всего.

По спортплощадке слонялся дылда в шортах. Дылду звали Клод. Линда сказала, что ему целых пятнадцать лет! Покрасил шевелюру «апельсинчиком», и никто не запрещает, не ругается… Клод лениво стучал мячом по упругому покрытию площадки. Стукнет пару раз, поймает — и стоит, смотрит. Куда? — загадка. А то бросит мяч в кольцо, поймает — и снова стоит. Или бродит нога за ногу…

— Лин, сейчас каникулы?

— Ну да.

— Всех старших домой забрали?

— Ага.

— А Клод почему остался?

— Не знаешь? Ну да, ты новенькая. От Клода родители отказались.

— Как — отказались?!

Регина решила, что ослышалась. А может, Линда пошутила? Но Линда стала грустной-грустной, и Регина тоже стала грустной-грустной. Даже слезы набежали.

— Ну, я точно не знаю… Сказали, им такой сын не нужен.

— Как это — «не нужен»?! Какой — такой?

— Ну, такой, как мы. Интернатский.

Дядя Фердинанд говорил Регине, что «Лебедь» — особенный интернат. Для особенных детей. И она, Регина, тоже особенная. Только пусть не зазнается. Особенный — не значит лучше. Просто другой. Ей надо многому научиться. А вот чему… Дядя Фердинанд об этом тоже говорил, но Регина забыла. Может, Клод зазнался? Плохо учился?

И поэтому папа с мамой от него отказались?

Регина попыталась представить, как это может быть. Как ее мама и папа от нее отказываются. Не хотят с ней разговаривать. Отворачиваются. Не дарят игрушек. Не пускают ее домой. И она остается совсем-совсем одна в интернате. Бродит по площадке, как Клод, бросает в кольцо дурацкий мячик. Смотрит в никуда. Долго-долго…

Она едва не расплакалась. Но вовремя вспомнила, что мама была у нее вчера, а сегодня прилетает папа. Он обещал повести ее в зоопарк — смотреть на химерок и голубых шиншилл! А к Клоду никто не прилетит. Никто не поведет его в зоопарк. Не купит ему мороженое… Регине стало очень-очень жалко Клода. Даже если он зазнавался и плохо учился — это неправильно! Ей захотелось сказать взрослому парню что-нибудь хорошее. Чтобы он перестал грустить и улыбнулся. Или подарить что-нибудь.

Только Регина не знала — что.

Клод внезапно повернулся и уставился на Регину. Девочка знала: он не может ее видеть. Окно снаружи непрозрачное. Она нарочно так сделала. Но Клод смотрел, будто всё видел. А потом бросился прочь, словно за ним, щелкая клыками, гналась дикая химера. Регина проводила его взглядом, вздохнула и решила, что никогда-никогда не станет зазнаваться! И учиться будет лучше всех. И вообще, у нее самые лучшие в мире папа и мама. Они от нее ни за что не откажутся!

Мелодичный перелив клавинолы накрыл комнату.

— Младшая группа приглашается в четвертую комнату на первом этаже, — сообщила информателла таким таинственным голосом, что Регине сразу захотелось бежать в четвертую комнату. — Занятия начнутся через пять минут. Если вы не знаете дорогу, громко скажите: «Галочка-выручалочка, отведи меня куда надо!» Перед вами возникнет зеленая птичка-указатель. Идите за ней. Повторяю: младшая группа…

«Ну вот, — подумала Регина, — в садике я была в средней группе. А тут — снова в младшей.» Она совсем уж собралась обидеться, но передумала.

— Давай «галочку» вызовем? — заговорщицким шепотом предложила Линда.

— А ты разве дороги не знаешь?

— Знаю. Но с «галочкой» интересней!

II

А потом была физкультура. Воспитатель дядя Руди со смешной фамилией Физрук всё время повторял: дети, не ленитесь! Наклоняться — до земли. Приседать — тоже до земли. Когда стали прыгать, Регина ждала, что Физрук скажет: «До неба!» Нет, промолчал. Приседания и наклоны Регина не любила, но честно старалась. Она ведь сама себе обещала, что будет учиться лучше всех. Интересно, физкультура — это тоже «учиться»? Надо спросить у кого-нибудь. Только не у дяди Руди, он строгий.

Лучше у дяди Фердинанда.

Наприседавшись, они бегали в лабиринте. Это было здорово. Если б еще похожий на кузнечика Лайош не толкался, пытаясь всех обогнать. Но у него не получалось: лабиринт был узкий, и Лайош только всем мешал. Наконец он нашел хитрый поворот и с криком: «Я первый!» — нырнул туда. В итоге дурачина Лайош выбрался из лабиринта последним. Потому что заблудился и долго кружил по коридорчикам.

Все запыхались и раскраснелись. Дядя Руди стал учить, как правильно дышать, чтоб не запыхиваться. Поначалу ни у кого не получалось, а когда стало чуточку получаться, в небе загудело. С присвистом.

— Всестихийник! — закричал маленький Карл.

Он и правда был маленький — ниже Регины. За это его дразнили «Карликом», и Карл обижался.

— Сюда летит!

— Садится!

Одна Регина ничего не кричала. Она сразу поняла, что это прилетел папа!

Оливковая капля рухнула с неба, стремительно увеличиваясь в размерах. На миг она зависла над площадкой перед воротами — и плавно, как пушинка, опустилась на приемное покрытие. Двигун всестихийника в последний раз свистнул — и умолк. Скользнула вверх, скрывшись в корпусе, пилотская дверь. И на землю легко спрыгнул молодцеватый офицер в парадной форме корвет-капитана ВКС Ларгитаса.

— Папа!

Регина сорвалась с места и, напрочь забыв, как правильно дышать, вихрем помчалась к воротам. Физрук, не препятствуя, проводил ее одобрительным взглядом. Мысленно он поставил девочке «отлично» по бегу на средние дистанции. А беречь дыхание со временем научится. Малышня загалдела, и преподаватель, глянув на часы, махнул группе рукой: свободны!

Да что там малышня! Рядом, словно сбросив плащи-невидимки, образовалась неразлучная парочка заклятых подруг: биологичка Дорис и математичка Вивиан. Две соперницы за мужские сердца. Рыжее пламя против иссиня-черного водопада. Буря и натиск против ленивой грации. И ни дня — друг без друга, над чем недоумевали все, включая интернатского психолога.

Теодор ван Фрассен перебросился парой слов с охранником, который вышел к нему из павильона. Охранник кивнул, будто встретил старого знакомого — и отступил в сторону. Вот тут бравый корвет-капитан взял и наплевал на честь мундира, достоинство офицера, строевой шаг и прочую дребедень. Сорвав с головы фуражку, он взмахнул ею, как птица — крылом, завопил на дикарский манер и на третьей космической скорости ринулся навстречу дочери.

Казалось, кое-кто сейчас сам пойдет на взлет не хуже всестихийника.

— Папа!

— Ри!

Подхватил, закружил, завертел! Регина визжала от восторга, пока папа не остановился. А там еще немножко повизжала, про запас. Прижалась к чисто выбритой, но всё равно чуточку колючей папиной щеке. Щека пахла одеколоном и… Космосом! А если бы кто-нибудь спросил девочку, как, по ее мнению, пахнет космос, она бы, не раздумывая, ответила: «Папой!»

— Да ты выросла тут без меня!

— Да! До неба!

— Как тебе в «Лебеде»? Нравится?

— Очень! У меня новая подруга, Линда! Мы с ней в одной комнате живем. Она веселая, и рисует лучше всех! Но я тоже научусь. Линда! Это мой папа!

Разумеется, Линда не заставила звать себя дважды.

— Здравствуйте…

— Привет, Линда! Я — папа Регины. Дядя Теодор, можно просто Тео.

— А я знаю! Вы капитан!

— Да ты всезнайка…

— А вы прямо из космоса прилетели?

— Прямым ходом! А знаете ли вы, девчонки, что я вам привез?

— Что?!

— А вот что!

Жестом записного фокусника капитан извлек из фуражки две открытки-голоролика. На одной «Громобой» входил в звездную систему, пересекая пояс астероидов. В лучах светила вокруг корабля, словно друзы хищных драгоценностей, сверкали острые обломки камней. Из-за края открытки выплывал бок планеты-гиганта, весь в охристых разводах. На другой, сколько хватало глаз, раскинулась лиловая туманность — разметанная давним взрывом, подсвеченная изнутри. Приглядевшись, на ее фоне можно было увидеть темный шарик — погасшую звезду-карлика.

— Ух ты!

Регина щелкнула ногтем по открытке, и картинка пришла в движение.

— Реальные съемки. С разведзондов. Одну тебе, Ри, другую — Линде.

— Мне?! Спасибо, дядя Тео!

— Пошли знакомиться с остальными?

— Пошли!

Вернув фуражку на ее законное место, капитан взял девочек за руки. Чистая, ничем не замутненная радость окутала его, как сияющее облако. Радость искрилась пузырьками яблочного сидра, кружила голову и толкала на веселые безумства, от которых ван Фрассен с трудом удерживался.

«Сюда бы Анну-Марию! Вот оно, счастье! И без всякой ценольбологии. Ничего, наша графиня обещала к вечеру освободиться…»

— Папа, а мы полетим в зоопарк? Ты обещал!

III

Теодор ван Фрассен нашел Фердинанда Гюйса в столовой. Гюйс сидел за угловым столиком на учительской половине, задумавшись над выбором: шницель «экзотик» в имбирном кляре — или курица под ягодным соусом. В тот момент, когда чаши весов стали склоняться в пользу шницеля, над ухом, разрушая очарование момента, прозвучал сухой, привыкший командовать голос капитана:

— Я забираю дочку до вечера.

— Исключено, — ответил Гюйс раньше, чем понял, что краткость не всегда является матерью взаимопонимания, как бы ни доказывали это философы древности.

Капитан нахмурился.

— Вы не поняли, кавалер. Я обещал дочери повести ее в зоопарк. Мой всестихийник стоит на площадке. К вечеру мы вернемся. Преподаватель физкультуры сказал, что я должен переговорить с вами. Какие проблемы?

— Я не кавалер. Я барон синцименики.

— Синцименика?

— Наука о сосуществовании. Впрочем, оставим титулы. Извините, господин ван Фрассен. Мне искренне жаль, но ваша дочь не может покинуть территорию интерната. Во всяком случае, в ближайшее время.

— Почему?

— Таковы правила.

— Регина под арестом?

— Вы преувеличиваете. Садитесь, прошу вас.

Сесть капитан не спешил. Торчал столбом возле стола, разглядывал Гюйса, словно тот был диковинным музейным экспонатом. Белый мундир, орденские планки. Сокол на кокарде. Вызов в глазах. «Вставайте, барон Гюйс!» — читалось во взгляде ван Фрассена. Гюйс вздохнул украдкой. Нет, мы не поддадимся на провокацию. Мы не встанем. Иначе мы окажемся выше задиристого капитана на целую голову.

И это сразу обострит ситуацию.

В свою бытность на Сякко, еще надеясь получить диплом и уже догадываясь, что это — мираж, Фердинанд Гюйс много времени посвящал самокопанию. Изучал собственные комплексы, клал привычки под микроскоп, препарировал склонности… Куратор, старый хитрец Тераучи Оэ, который год убеждающий всех, что его заветная мечта — покой и трубочка с вишневым табаком, поощрял такое рвение. Старик давно понял, что скоро расстанется с учеником. Пожалуй, с первого семестра. Просто не спешил резать по живому, ждал, пока Гюйс сам вынесет себе приговор — еще один урок, прежде чем потерять друг друга из виду…

Самой неприятной из истин, добытых Гюйсом, было ясное, как рассвет над озером Курахара, осознание: да, я боюсь мужчин, подобных капитану ван Фрассену. И не потому, что он, пожалуй, способен закрутить пируэт-сальто лучше меня. Не потому, что в честной драке он сломает мне шею. Может быть, мое сальто лучше, и двигательные центры капитана, плюнув на честность, я захвачу быстрее, чем он — мою драгоценную шею. Всё это ерунда. Павлиний хвост. Правда куда примитивней — боюсь, и рациональных причин для страха нет, и со страхом надо жить.

Он так привык жить с этим страхом, что они стали друзьями.

— Садитесь, капитан, — повторил Гюйс, вольным обращением, жестом и интонацией сокращая дистанцию между собой и отцом Регины. Он рисковал, но полагал это здоровой необходимостью. — Я должен кое-что вам объяснить. Не возражаете, если я закажу шницель? Я очень голоден.

— Заказывайте, — ван Фрассен сел напротив.

В лице его сохранялось напряжение.

— Хотите есть?

— Нет.

— Пить?

— Вишневый сок.

— Хорошо.

Они перебрасывались скупыми репликами, как жонглеры — кольцами. В отдалении трепетала дробь барабанов: смертельный номер! Слабонервных просим удалиться! Гюйс улыбнулся, стараясь, чтобы капитан увидел в этом знак расположения. Богатое воображение — беда, право слово… Набрав на меню-панели код заказа, он дождался, пока в боксе доставщика объявится дымящийся шницель и стакан с соком, откуда предупредительно торчала соломинка. Беседы с родителями не были для Гюйса в новинку. И всё равно каждый раз он готовился к разговору заново. Помнится, папаша Рональда Хайне, краснорожий здоровила, кинулся в драку…

Пришлось обездвижить.

Нападение зафиксировал видео-блок. Хайне-старший, жаждущий судебного разбирательства, скис при виде интернатского адвоката.

— Я жду, — напомнил капитан, беря стакан.

— Скажите, — начал Гюйс, — вы в курсе, что значит слово «телепат»?

— За кого вы меня держите?!

— И все-таки я хотел бы, чтобы вы ответили.

— «Теле» — дальность. Действие на расстоянии. Телепат — человек, читающий мысли на расстоянии. Вы удовлетворены?

— Нет. Но об этом позже. Что значит слово «эмпат»?

— Человек, воспринимающий чужие эмоции.

Капитан мало-помалу закипал.

— И последнее: что значит «психопат»?

— Ждете, что я оскорблю вас? Скажу, что психопат — это вы? Не дождетесь. Психопат — человек с патологией психики. Теперь мы можем вернуться к моей дочери?

— Да. Именно теперь — можем, и должны. Вы не ошиблись, капитан. «Пат» — патология. Вы из трех раз лишь единожды применили это верным образом. Эмпат — человек с чувственно-эмоциональной патологией. Телепат — человек с информационно-трансляционной патологией.

— К чему вы клоните?

— Вы уже поняли, к чему. Патология, капитан. Предмет этой науки — болезнь. Ее причины, закономерности развития, течение и исход. К примеру, у меня и в учетной карточке, и в удостоверении личности записано: «телепат». Это значит, что я неизлечимо болен.

Гюйс лгал. Собственно, он лгал во второй раз: сначала — попрыгунье Агнессе, когда отрекомендовался телепактом, и вот теперь — ван Фрассену. На деле в его удостоверении стояло: «синпат». Но вдаваться в классификационные тонкости при капитане? Нет, ни к чему. Еще решит, что собеседник из вредности хочет его запутать.

— Вы хотите сказать, что Регина больна?

От волнения рука капитана дрогнула. Льдинки прозвенели, шевельнувшись в темно-красной глубине. Ван Фрассен смутился, как если бы невпопад ударил в колокол. Уже лучше, отметил Гюйс. Враждебность уходит. На всякий случай он укрепил пси-блок, хотя в этом не было нужды. Если доблестный корвет-капитан решит, что Гюйс тайком копается у него в мозгах — беседа закончится скандалом в кабинете директора.

— Да. Она больна, как я. Как другие учащиеся «Лебедя». Как знаменитый режиссер Монтелье. Как Белла Кнаух, офицер-координатор истребителя «Ловкач», без которой ВКС Ларгитаса проиграли бы битву при Траббане. Как жертвы погромов на Мондонге и Тире, где по ложному обвинению было вырезано больше семидесяти несчастных — таких, как я и ваша дочь. Плюс три сотни членов их семей.