Генри Лайон Олди

Клинки Ойкумены

Пролог

Король:

Вчера казалось нам, что мы есть мир,
Вчера казалось мне, что я есть мы —
Дано монархам властвовать людьми,
Но нет, не нам свет отделять от тьмы!

Народ:

Мы — лишь пылинка в замысле Творца.
Досмотрим же спектакль до конца!

Луис Пераль, «Колесницы судьбы»

— Никогда, — сказал Луис Пераль. — Никто и никогда.

Ричард Монтелье пожал узкими плечами:

— Что вы имеете в виду, сеньор Пераль?

Драматург не ответил.

— И все-таки? — настаивал режиссер.

— Вы же телепат, — драматург потянулся к кувшину, налил себе вина, едва не опрокинув глиняную кружку. Густое, темно-красное вино напоминало бычью кровь. — Узнайте сами.

Монтелье нахмурился:

— Я телепат, а не карманник. Я не шарю по чужим закромам.

— Даже с разрешения хозяина?

— Только с письменного. Оно должно быть заверено государственным нотариусом. А потом, после сеанса, к нему должен прилагаться акт, подписанный телепатом-свидетелем.

— Свидетелем?

— Лицензия первой категории. Допуск «альфа-плюс».

— Зачем?

Режиссер не ответил.

— Ну да, — после долгого молчания кивнул Пераль. — Понимаю. Извините, я не хотел вас задеть. У меня скверное настроение, сеньор Монтелье. Вы привезли мне кучу денег. Вы привезли мне славу, масштабы которой трудно представить. А я хандрю, огрызаюсь и вообще веду себя безобразно. Простите, я больше не буду.

Детская реплика, отметил Монтелье. И детская улыбка. Он обаятелен, и знает это. Наверняка любимец женщин. Пышненьких красоток, которых есть за что ущипнуть. Ни одной случайной фразы — все выверено, как в пьесе. Реплики в сторону, вопросы, хандра, извинения — экспозиция, завязка, развитие действия. Несмотря на очевидную молодость, сеньор Пераль стальной рукой ведет разговор к заранее намеченной кульминации. Что ж, пусть будет так.

Режиссерское чутье не нуждалось в телепатии.

Служанка принесла второй кувшин. Монтелье смотрел, как Пераль щиплет девчонку за ягодицу. Сценарий работал и здесь: сдобные формы, сдержанный визг, молодецкое подмигивание. Кульминацией в данном случае намечалась постель на втором этаже «Гуся и Орла», смятые простыни и ритмичные стоны всю ночь напролет. Крики, поправился Монтелье. Крики, подзадоривающие других постояльцев, снявших женщину на ночь. Красотка, судя по всему, изрядного темперамента. Такие вопят, как резаные.

Он огляделся.

Беленые стены. Низкие потолки. Скатерти грубые, но чистые. Окна похожи на бойницы крепости. Пахнет свиными шкварками и жареным луком. Пахнет вином. Пахнет кожей и металлом — это от троицы за угловым столиком. Все трое вооружены: шпаги, кинжалы, у одного за поясом — пистолет ужасающей длины, с раструбом на конце ствола. Багровые пятна на скулах, брови срослись посередине. Кончики усов закручены выше ноздрей. Если сравнивать с кругленьким, плотным, чисто выбритым драматургом — волки рядом с овечкой.

— Боитесь? — спросил Пераль. — Успокойтесь, они не полезут в драку.

— Эти головорезы? — усомнился Монтелье.

— Здесь приличное заведение. Папаша Лопес — тесть Гарсиа Сангари, лейтенанта городской стражи. А ведь вы не боитесь, правда? Я же вижу…

— Не боюсь, — согласился Монтелье. — Запоминаю.

— Для фильма?

— Да. У меня, как у нищего бродяги — все пойдет в дело. Так говорите, драки не состоится? Жаль. Такой выигрышный эпизод.

— А вам хотелось бы? Вы справитесь с тремя?

— В рукопашной? Я скорее умру от страха.

— Вы — телепат. А я девять лет провел вне Террафимы. Школа на Хиззаце, Тишрийский гуманитарный университет… Я — доктор философии. Я знаю, что могут телепаты. Троих, а?

Монтелье поморщился:

— Оставим. Глупый разговор, не находите?

— Нет, троих? — настаивал Пераль. — Если нападут?!

Лицо его раскраснелось. В глазах плясали бесенята. Шутки в сторону — Монтелье ясно видел, что вопрос не праздный. Луиса Пераля очень интересовало, сможет ли Ричард Монтелье взять компанию грубиянов за их куцые извилины и заставить, к примеру, танцевать менуэт. Это личное, отметил режиссер. Глубоко личное, почти не контролируется. Это комплекс. Сюда и ударим. Терять нечего, контракт уже подписан. Все пойдет в дело, и ваши комплексы, сеньор Пераль, тоже.

— Вас избили палками, — он наклонился к собеседнику. — Их было трое?

— Пятеро.

Честно говоря, Монтелье не ожидал, что Пераль ответит так сразу. Они были полной противоположностью друг другу: режиссер, худой и высокий, с бесцеремонными манерами тирана — и пухленький живчик-драматург: розовые щечки, завитки курчавой шевелюры, округлые жесты. Бритва и булочка. Впрочем, под тонким слоем теста пряталась сталь, а потому Монтелье резал с пониманием, не желая портить лезвие.

— Вы — опасный соперник, сеньор Пераль?

— С чего вы взяли?

— Ну, пятеро…

— Я — тюфяк. Меня поколотит столетний паралитик. Поднесите кулак к моему носу — и я героически напружу в штаны. Но маркиз де Кастельбро — гранд Эскалоны. Негоже, чтобы оскорбителя чести Кастельбро било менее пяти человек. Это уронит достоинство его сиятельства. Скажу вам прямо, я огорчился, когда увидел, что палки маркизовых слуг не инкрустированы жемчугом и перламутром. Хотя бы герб… Нет, таких палок я им не прощу.

— Эпиграмма, — сказал Монтелье. — Я читал ее.

— И как? — заинтересовался драматург. — Правда, удачно?

Не дождавшись похвалы, он продекламировал:

— У любвеобильного маркиза
Что ни ночь, то новенькая киса,
Что ни утро, старая беда —
Ночь прошла впустую, господа!

Монтелье взялся за кружку:

— Я могу воспользоваться текстом?

— Разумеется.

— Это сопряжено с риском? Я имею в виду, для вас? Маркиз, пожалуй, давным-давно забыл ту историю. И вдруг, в галактическом масштабе, на широкую публику… Мои работы популярны, Кастельбро обидится снова, гораздо сильнее. Если что, дело не обойдется простыми палками. Будет вам и герб, и перламутр с жемчугом. Надеетесь на покровительство Оливейры? Герцог влиятелен, но гордыня маркиза…

— Никогда, — повторил Луис Пераль. — Никто и никогда.

— Что вы имеете в виду?

— Никто, — драматург откинулся на спинку стула. Тени от оконной решетки превратили его лицо в посмертную маску, состарив лет на пятьдесят. — Никто и никогда больше не будет бить меня палками. Вы мне верите?

— Вы позволите мне изменить финал пьесы?

— Вы мне верите?!

— Сперва ответьте на мой вопрос.

— Да. Если вы считаете, что от этого зависит успех фильма — да, черт побери! Но каждое изменение вы будете согласовывать со мной. Поставьте задачу, я пропишу вам диалоги.

— Я капризен, сеньор Пераль.

— А я трудолюбив. Сто тысяч вариантов, если это даст результат! Теперь ваша очередь, сеньор Монтелье.

— Да, — кивнул режиссер. — Я вам верю.

Это кульминация, сказал себе Монтелье. Теперь он — мой.

— Бланка! — заорал головорез с пистолетом. — Еще вина!

Часть первая

Эскалона

Глава первая

Он и она

I

— Да!

— Мигель?

— Тысяча чертей! Ты меня слышишь?!

— Мигель, будь ты проклят! Говори громче!

Связь сбоила. Голос в коммуникаторе хрипел, взрыкивал, сбиваясь на жутковатый визг. Так плохой актер играет сатану. Диего Пераль отлично знал, как зал освистывает бездаря, потешаясь над рогами из картона и тряпичным хвостом.

— Куда уж громче?! Диего, ты?

С Мигелем они были на «ты» со времен осады Сонти. И все же… Осторожность, подумал Диего. Трижды осторожность. Я иду босиком по битому стеклу.

— Что я делал у ворот Бравильянки?

— Засовывал кишки мне в брюхо!

— Еще!

— Труса праздновал!

— Сукин ты сын! Еще!

— Выбил зубы капитану Ленуаресу!

— Какие?

— Все!

— За что?

— Он приказал трубить отступление!

— Это ты, Мигелито. Это ты, строевая косточка. Ты договорился?

В ответ громыхнул надсадный кашель.

— Когда это Мигель Ибарра не держал слово? — сварливо поинтересовался контрабандист, прочистив глотку. — Конечно, договорился. Сегодня, в четыре пополудни. Два пассажира. У меня, как в борделе — кто платит, того и любят!

— Я — твой должник. Место?

— На место я вас сам проведу. Звон при тебе?

— Золотом, как обещал.

— Хорошо. Ты где прячешься?

Мигель Ибарра был вторым и последним человеком на всей Террафиме, кому Диего Пераль мог доверить свое нынешнее местонахождение. Первым был отец. Но подставить сейчас отца означало превратиться в сволочь полную и окончательную. Диего разделил бы со стариком последний глоток вина, но не риск окончить дни с кинжалом под ребрами.

— Говори, не бойся, — Мигель неверно истолковал молчание собеседника. — У меня линия защищена. Комар носу не подточит!

Диего представил себе эту защищенную линию. Пехотное каре, дымятся фитили мушкетов, солнце играет на стали обнаженных шпаг. Все ближе лава атакующей кавалерии: всадники привстали на стременах, сабли вознесены над головами, над гребнями касок…

— Переулок Превознесения.

— «Три бочонка»?

— Да. Второй этаж, угловая комната.

— Знаю эту дыру. — Мигель вновь зашелся кашлем. Опасным контрапунктом в кашель вплетались звуки выстрелов, приглушенные расстоянием. — Клянусь гульфиком святого Эраста, тут становится жарковато! Дыму — как на Дровяном бастионе! Помнишь, а? Я нагряну через полчаса. Она с тобой?

— Нет. Ее нужно забрать из Сан-Федрате.

— Успеем.

— Точно?

— Говорю ж, у меня, как в борделе! Жди, скоро буду.

Задушенно пискнул зуммер отбоя. На уникоме — подарке Энкарны — вспыхнул и погас алый огонек. Видеорежим Диего включал, лишь связываясь с Энкарной. Все остальные довольствовались голосом маэстро: низким, хрипловатым, с медлительными интонациями солдата. К инопланетным игрушкам Диего Пераль относился с плохо скрываемым отвращением, стараясь не пользоваться ими без особой надобности.

Вот она, на пороге — особая.

Он извлек из кармана серебряный хронометр на цепочке, щелкнул крышкой. Четверть одиннадцатого утра. Прав Мигель — времени хватает. Вспомнилось, как при встрече Ибарра не удержался, беззлобно подтрунивая над старомодностью друга: «Продай ты свой антиквариат! Закажи у ларгов браслет-татуировку: и дешевле, и не украдут! За твоей-то штуковиной глаз да глаз нужен!» Диего тогда отмолчался: спорить с Мигелем — проще море решетом вычерпать. Не станешь же объяснять Ибарре, закоренелому безбожнику, что тело, как и бессмертная душа, дано человеку Господом. Искажать дар Творца по собственной прихоти, как делают это беспутные развратники Ойкумены, гореть им в аду — радовать дьявола, охочего до жареных грешников. Не пристало такое доброму прихожанину храма Святого Исидора Эскалонского.

Добрый прихожанин прошелся из угла в угол. Комнатушка, где Диего ждал вызова, напоминала склад мебели — древней, рассохшейся. Поворачиваясь, маэстро зацепил ножнами рапиры стол, на котором лежал коммуникатор. Когда аппарат подпрыгнул, Диего поморщился: он еще не успел должным образом освоиться во временном убежище. Это плохо, очень плохо. Нужно ощущать пространство вокруг себя — спиной, затылком, кожей. Лишний шаг, табурет подворачивается под ноги, чиркает по стене клинок — в схватке миг промедления стоит жизни.

У окна он задержался. Кружевная занавеска надежно скрывала обитателя комнаты от любопытных взглядов снаружи, позволяя при этом видеть, что творится на улице. Прямо под окном — хоть горшок им на головы выливай! — горланила компания пьяниц, выбравшихся проветриться из чадной таверны. Наружность мужчин была такой бандитской, что они могли быть кем угодно, только не бандитами. Прихватив с собой оловянные кружки, забулдыги громко обсуждали события, всколыхнувшие город.

— …вывезли его! Наследника!

— Продались! Все продались!

— Кто?

— Все!

— Кому?

— Ясен дублон, императору! Он всех, с потрохами…

— Наследника к нему повезли…

— Хватит врать-то! Здесь наследник, в Эскалоне!

— Это я вру?!

— А ты почем знаешь, что в Эскалоне?

— Нет, это я вру?!

— Сам видел! Вчера, с Дворцовой площади.

— Ну?!

— На балкон вышел. Ручкой нам махал, белой…

— Прям тебе и махал?

— И мне тоже…

— Так я, значит, вру?!

— Я наследника видел! А ты?!

— Мамкину сиську ты видел! Молокосос!

— Убью!

— Тише, тише, сеньоры! Успокойтесь!

— Нет, убью!

— Наш друг дон Педро всего лишь ошибся. Ему сообщили ложные сведения. Каждый имеет право на ошибку. Предлагаю вернуться в сие гостеприимное заведение…

Диего присел на шаткий стул. Мгновение поколебавшись, взял со стола плоскую коробочку уникома; включил видеорежим. Сигнал вызова. Над устройством сгустилась туманная сфера. Мигнула, рождая объемное изображение.

— Карни…

— Диего! Наконец-то!

Связь наладилась. Диего усмотрел бы в этом благое знамение, но он давно разучился доверять фортуне. Кого Господь любит, тому посылает испытания. Искушение надеждой — мучительней искуса не найти.

— Я…

— С тобой все в порядке? Ты жив?

Когда донья Энкарна Олдонза Мария де Кастельбро волновалась, она превращалась в красавицу, способную свести с ума святого. Даже вопрос «Ты жив?», не слишком осмысленный в данной ситуации, украшал ее. Скорый на удар, Диего не был скор на язык. В словесной схватке Энкарна опережала его на три, если не на четыре темпа. Нет, сказал Диего, любуясь девушкой. Беспокойство тебе к лицу, Карни, но я не стану тревожить тебя. Да, я дважды менял убежища. Да, ищейки, нанятые твоим мстительным отцом, шли за мной по пятам. Да, трюк с проходным подъездом и чердаком грозил погубить меня, но в итоге спас. Здесь, на втором этаже таверны, я час проторчал у окна, пока не убедился, что «хвоста» нет. Ну и что? Улыбайся, дитя мое: ты об этом не узнаешь.

— Я в порядке, Карни. В Сан-Федрате спокойно?

— Как у Творца за пазухой! — девушка махнула рукой с беззаботностью юности, решительно отметая все угрозы мира, возможные и невозможные. — Тут такая охрана! Спецвойска Лиги, силовые щиты, помпилианские боевые модули! Гематры даже танк подогнали… Кошмар! У него ноги — колонны!

— У танка?

— Это шагающий танк. Никто и близко не подойдет!

Чувствовалось, что Энкарне доставляет искреннее, почти детское удовольствие перечислять технику, охраняющую космопорт Сан-Федрате. Чудеса величественной Ойкумены с детства влекли к себе неугомонную дочь маркиза де Кастельбро. Диего еще раньше заметил: Карни хвасталась плодами чужого прогресса так, словно это были ее личные достижения. Похвальба огорчала маэстро: схожим образом эмигрант прославляет новую родину, и каждое слово звучит упреком былой отчизне.

— Я связался с Мигелем. Челнок примет нас в четыре пополудни. Дождусь Мигеля — и сразу к тебе. Свяжусь, когда будем у космопорта.

— Ты — мой ястреб! — девушка звонко рассмеялась. — Не рискуй понапрасну. По визору новости крутят: жуть! Имперские уланы на проспекте Всех Святых, на Торговой площади! Рубят толпу в капусту! Чернь вооружается кто чем: вертелы, дубинки! Баррикады из карет строят… Я не понимаю, где наши солдаты?!

— У них приказ: оставаться в казармах.

— Это предательство! — щеки Энкарны полыхнули гневным румянцем. — Верховная хунта нас предала! Будь здесь король…

— Увы, — Диего пожал плечами. — Короля здесь нет.

Мятеж обречен, сказал он девушке — сказал так, как обычно: не произнеся вслух ни слова. Эту форму диалога с Карни маэстро освоил с первых дней знакомства. Мятеж утопят в крови, дитя мое. Министры правы, демонстрируя лояльность императору. Регент готов вылизать башмаки маршалу Прютону, а заодно его двадцатитысячному корпусу головорезов, стоящему под Друреном в ожидании приказа атаковать, и я буду последний, кто осудит графа де Уркидеса за трусость. Главное — сберечь не только свои шкуры и кошельки, но и задницы честных богобоязненных эскалонцев, дрожащих по домам. Пожертвовать героями, верней, глупцами, во спасение большинства. Если удастся спасти еще и жизни солдат гарнизона, регенту можно ставить памятник. Конную статую на Дворцовой площади. Ты возражаешь мне, Карни? Тебе и слышать о таком противно? Рассудительность не свойственна молодости. Победа или смерть — вот девиз юных лет! Хорошо, что ты сейчас в космопорте, под надежной охраной «лигачей».

— Я буду ждать тебя, мой ястреб.

Он терпеть не мог этого «ястреба». Карни прекрасно знала о его раздражительности — и вставляла «ястреба» через слово. Учись парировать, смеялась она. Ну же! Ангард, вольт, правый кварт. Не можешь? Тогда хотя бы учись отступать.

Что ж, он учился.

— Постараюсь не рисковать без нужды. До связи.

Сфера погасла. Зуммер, пунктуальный, как мар Яффе, школьный учитель Диего, возвестил конец сеанса видеосвязи. Надоеду следовало отключить, но Диего Пераль до сих пор не разобрался, как это делается.

Дела, напомнил он себе. Дела перед отлетом. Нет, я ничего не забыл. В долги, хвала Творцу, не влез. Распоряжения отданы, доверенности составлены, завещание — тоже. Бумаги лежат у нотариуса-помпилианца, рекомендованного Мигелем. Влияние и возможности отца Энкарны колоссальны, эскалонским стряпчим доверять нельзя — продадут. Тридцать пять лет — рановато для завещания? Эх, сеньоры, не клевал вас жареный петух в задницу. А у Диего Пераля, скромного учителя фехтования, все ягодицы исклеваны, живого места не найти…

Диего распустил веревку, стягивавшую горловину солдатского вещмешка, и еще раз проинспектировал его содержимое. Мешок сопровождал маэстро с тех давних пор, когда сын Луиса Пераля, комедиографа и доктора философии, в возрасте шестнадцати лет, нахально прибавив себе полтора года, завербовался рядовым в Кастурийский пехотный полк. Там он узнал две главные солдатские истины: на твоей форме сорок пуговиц, за сохранность которых ты отвечаешь головой, и зуботычина — урок, а не смертельное оскорбление. Время остальных истин, не столь важных, пришло позже. Год за годом Диего постигал науку войны: чистописание шрамами. Ему повезло: через двенадцать лет в дверь отчего дома на улице Тюльпанов постучался хмурый, как зимняя ночь, мастер-сержант в отставке. Три медали на груди, четыре нашивки за ранения на рукаве, длинная рапира на боку, семнадцать эскудо золотом в кошельке — и потертый дружище-мешок за спиной. Скажете, сомнительное везенье? Кому как, господа хорошие. Многие товарищи Диего по оружию, батальон за батальоном, обрели последний приют в сосновых гробах, сколоченных наспех пьяным плотником.

Впрочем, насчет капризов удачи Диего имел особое мнение. Он-то рассчитывал продолжить службу в королевской армии. Но по окончании войны с Сартахеном полк, состав которого обновился едва ли не полностью, был расформирован, а мастер-сержант Пераль, шестой месяц занимавший должность полуротного — отправлен в отставку по сокращению личного состава. Наступил мир, и содержать за казенный кошт тридцатитысячную армию сделалось накладно.

— Пора нам на свалку, — сказал он мешку.

Мешок отмолчался.

Пара смен белья. Бритва с перламутровой рукоятью. Мыло. Точильный брусок. Запасной аккумулятор к уникому. Наваха с хищно изогнутым клинком. Фляга с вином. Две банки мясных консервов. Моток прочной веревки. Паспорт…