АХВЕЛЛОУ
...У зеленой в лиловых пятнах и рыжих подтеках стены — старинная высокая кровать с никелированными шишечками по углам. ОНА в длинной мужской рубашке лежит на кровати спиной к зрителям. И совершенно необязательно им слышать ее сонное бормотание. Жизнь ее, как и смерть, была загадкой… Из этого дурного сна не извлечь никакой нравственной идеи кроме самого факта метаморфоз…
(Она вскакивает, прямые рыжие волосы закрывают лицо.)
Большие мохнатые гусеницы ползали по стене, по кровати, старались влезть на никелированные шишечки и соскальзывали на пол. А вокруг кровати, как вокруг новогодней елки, все мои беззаботные дни и ночи кружились, топали ногами — и пели. Как дети…
И я тоже — пыталась взобраться на блестящий и гладкий купол… Сорвалась, упала в подушку… И вдруг взлетела серой ночной бабочкой… А внизу все мои ужасные ночи и дни засмеялись, захныкали, стали показывать на меня пальцами… Я испугалась — вскочила…
...(Она трогает спинку кровати.)
Какая же это елка! Разве что — шары… Комната смеха — вся в кривых зеркалах! Здесь вытянутое лицо с раздутым лбом. Тут — губы, растянутые в ухмылке — эдакая ученая людоедка. Вот — поросятина. А вот постная мадам Смерть протянула мне скелетообразную руку. Умереть со смеху — ведь это все я!
...(Она садится с ногами в кровать, как в лодку.)
Раскачаю лодку посильней. Греби, греби, Костя. Вообще-то ты мне, Вадим, нравишься. Хороший ты парень, Николай.
У, какой над водой ветер! Полетели мои шпильки и заколки, как стрекозы… Прощай, Костя. Спасибо, Вадим, за все. Уходи, Николай.
Кувшин. Желтая кувшинка. Сейчас достану, дотянусь…
...(Она перегибается с кровати. Ниже, ниже… Затемнение.)
Опрокинула-ась…
...(Полный свет. Она стоит перед кроватью.)
Кровать застелена аккуратно, одеяло сложено конвертом. Я должна этот конверт распечатать. Но я не знаю, что — там. И мне страшно.
...(Смотрит на свои руки.)
...
Десять гладких ласковых зверушек,
Десять лалов с острова Лесбос,
Десять розоватых виноградин,
Две лозы, две длинные кисти,
Любит вас Аполлон — стрелодержец,
По веленью матери Деметры
Распечатайте конверт, разверните.
(Она раскрывает одеяло, читает.)
«ЛАМАЯ ВЕОРИЯ!
АХВЕЛЛОУ! Ар Лихаим! Базила вемя веронно. Суежизнь. Ар нарцисно без базил. Знак! Райствую и сияствую. Эфорилья и покровилья моносят время. Даура сиявеет, ваура волховает. Лиломудр.
Ламая Веория, быстра моя! О! О! Довольно веркузаться в чукунчики. Бысть касть и мусть. Тут качно и мерзо. Тудем! Тудем веолю! Дешь райствовать и сияствовать.
Три так: сверчало — лирое амалоа, венчало — ламирое а з а л о а, венчец — любовищный и фиоланный э м р о к.
Ахвеллоу, Веория.
Ж
ЛИХАИМ».
Оттуда! Письмо оттуда! Веория — это же я Вера. Меня так зовут. Ты ждешь меня, милый лихаим. Твоя печать Ж — летящий жук и херувим. Но я не знаю тебя… или знаю…
...(Она расхаживает по комнате, быстро раздевается: рубашка, лифчик, трусики, чулки.)
Знаю. Не знаю. Знаю? Не знаю. Знаю… Не знаю… Знаю? Не знаю? Знаю — не знаю. Знаюнезнаю — знаюнезнаю — знаюнезнаю…
...(Она быстро одевается.)
Знаю — не знаю, знаю — не знаю, знаю — не знаю. Знаю — не знаю. Знаю? Не знаю? Знаю… Не знаю… Знаю? Не знаю. Знаю. Не знаю. Но ведь все это — чисто философские категории!
...(Она одета, даже слишком. Садится на кровать, начинает покачиваться, как на пружинах.)
Извините, мне ваше лицо… Это он.
А мне ваше, пожалуй… это я.
Может быть где-нибудь… это он.
Скорее всего нет… Это я.
Простите, что не очень… это он.
Ну что вы! Вы вполне… это я.
Не отказывайтесь, это… это он.
Маленький праздник в пути… это он.
Твои волосы (дальше неразборчиво)… это он.
Глупый, я сама… это я.
После, когда он выскочил из вагона, как сухой кузнечик, только имя успел начертать. Пальцем на пыльном стекле.
Лихаим — я прочла… Больше мы не встречались… Ли-ха-им…
Чудеса, неужели Михаил — архангел?! Чепуха. Он же был широколицый в веснушках и носил очки… А может Михаил-архангел такой и есть: широколицый в веснушках, носит очки?
Письмо от Михаила-архангела? Раиса Михайловна «дура» скажет. От бумаги вроде французскими духами пахнет. Райские духи, райские! И почерк такой круглый, духовный. «Даура сиявеет, ваура волховает»… Каждое слово наполняет меня восторгом, как Нину из «чайки». Я тоже хочу райствовать и сияйствовать!
Решено. Завтра же иду в церковь. Найду Его икону. Ведь надо же что-то делать. Надо действовать. Недаром ведь я — христианка. Не знаю, правда, крещена или не крещена… Не была бы крещена, не писал бы… Итак, завтра же…
...(Затемнение. Мечется тревожный свет. Тревожные звуки. Она с распущенными волосами.)
Не могу больше! Горю! Все пылает: церковь, дом, прохожие, трамваи, небо, тучи, пожарные, толпа народа, рыжая собачонка, мои волосы! Спасите, помогите! Горю! Нет, я не лысая, не лысая.
...(Темнота. Свет. Она в белом халате, в косынке стоит возле постели.)
Подготовьте больную к операции… Гладко зачесывать надо, девушка. Как я, например. Мне никакая случайность не грозит. Ни один волосок не вспыхнет. Везите каталку в операционную.
...(Кровать едет на колесиках. Она идет рядом. Постепенное затемнение.)
Здравствуйте Жужелица Скорпионовна… Будем оперировать. Лучше хлорировать и отлакировать больную сразу… Сестра, прокипятите ее… Хорошенько, чтобы стерильна была. Ах ты, моя куколка!
...(Вдруг — резкий свет. Она лежит вытянувшись.)
Режут, как буханку хлеба. Или брусок масла. Душу можно невзначай выронить. Не донесешь… Лихам, Лихам… Мы — потихоньку, мы — помаленьку… Из личинки — в гусеницу, из гусеницы — в куколку, из куколки — в бабочку… Там, дальше, выше, наверно, астральные, эфирные и еще какие-то совсем невозможные… А т а м уже не бабочки, один блаженный трепет…
...(Затемнение. Сильный ветер. Небо. Вокруг летают белые покровы. Она стоит на кровати, вскрикивает радостно — изумленно.)
Ахвеллоу! Ахвеллоу! Вааха вонс! Охей охейо! О сияванная, сиява, золокаменная маява! Кавихо райствуешь? Ар авихо, авихо. Ламас, ламас, нисона и нисам. Сикамбусом нисам вексает. Мириа сивобрил миксают и верцают и никабринствуют.
Сиявелла оваевает! Амахом увахаю к чурасам! Охей охейо! Ахвеллоу! Ахвеллоу!
Я — НЕ Я
...Мартын Ондатрович, пожилой. Волосы — «перец с солью» бобриком, в очках. Дремлет, прикрывшись газетой. Начинает похрапывать. Вдруг вздрагивает и просыпается.
Приснилось мне, будто я — моя взрослая дочь Наташа. И я — Наташа куда-то проваливаюсь. Неприятное ощущение. С другой стороны, кажется, глаз не сомкнул. Статью дочитал. (Читает.)
«Его мужественное волевое лицо озарилось улыбкой надежды…» Вот, здесь — мужественное лицо, а я… Нет, сходство между нами есть, все-таки дочь, не отрицаю… Но предположить, что я — молодая женщина, это уже чересчур. (Ощупывает свое лицо.) Главное, родинка меня убеждает. (Испуганно.) Но родинка и у моей взрослой дочери Наташи! (Гладит щеку.) Вот, брился, порезался. (Испуганно.) Но она замужем, может быть, тоже бреется. Украдкой. Раз курит значит бреется, известно… (Ощупывает себя дальше.) Полноват я. Грудь у меня вполне возможно, что и женская. Брюки теперь все носят. Нога небольшая, 39. У многих женщин такая нога. В общем, какая-то сыромятность получается!
...(Мартын Ондатрович вынимает из кармана куклу.)
Внучке Машеньке купил. Можно сказать, дед купил внучке. Но с другой стороны, матери это более свойственно. Да… Вчера жена позвала: — Наташа! И негромко так позвала. А я вздрогнул. Почему?
Нет, что-то здесь не так, не то, не совпадает. Соседей, спрошу, дома никого… Соседи, надеюсь, меня знают.
...(Мартын Ондатрович поднимается с кресла. Гаснет свет.)
Черт знает что! Снова электрокамин включили! Я буду жаловаться в конце концов!.. Ух, эти бабки, попки, пробки! Темно, будто в толпе негров ползешь… Мумиозность!..
...(Мартын Ондатрович с грохотом проваливается.)
Черт, ногу ушиб… Провалился как будто… Понаделали погребов посреди квартиры!.. Но какой к дьяволу погреб! Живу на девятом этаже, паркет гладкий, сам циклевал, меняю на равноценную площадь со всеми удобствами, первый и последний этаж не предлагать… Может это я в лифте ухнул?.. Какой лифт!.. Паркетные плашки где-нибудь разошлись, я и провалился этажом ниже. Хорошо, что потолок низкий… И здесь темно. Видно, всюду свет выключили… Эй, здесь есть кто-нибудь?.. Да вы не бойтесь, я ваш сосед сверху из 422-й. Я сейчас уйду… Эй, кто-нибудь!.. Мафиозность какая-то… С работы еще не пришли, вот и молчат… Вспомнил! У меня же спички есть. Со спичками я мигом отсюда выберусь.
...(Мартын Ондатрович зажигает спичку, она недолго горит в темноте.)
Потолки высокие, даже сводчатые как будто. Не пойму. Картины какие-то по стенам. В рамах.
