СЛАВЯНСКИЙ ШКАФ — 2

...

Сцена представляет собой комнату, заставленную разностильной мебелью. Справа — кожаный диван. Посередине стол и стулья с высокими спинками. В глубине тяжелый буфет начала века с горельефами — фавнами и ангелочками. Слева неподвижно стоит высокий квадратный мрачноватого вида человек с квадратным подбородком, в темно-коричневом пальто. В петлице — восковая желтая роза.

Мы все лишь притворяемся людьми.
А стоит по-особому вглядеться,
почувствуешь: не человек, а лошадь,
и ржет по лошадиному. Другой —
валун в долине где-нибудь, не сдвинуть.
Тот — валенок. А тот — вчерашний день.
Есть девушки — не девушки, а блюдца
фарфоровые и на свет сквозят.
Есть женщины — не женщины, а лето
на даче, как смородина поспела,
висит гамак и некуда спешить.
Есть люди — самолеты, люди — рыбы.
Есть люди-поезда и люди-рельсы.
Есть люди-недомолвки, люди-пена.
И есть чудак — почти что человек.


А я? Мне говорят всегда: — Подвинься,
загородил проход. Не видно света.
Опять ушибла об тебя коленку!
Какой упрямый, деревянный просто!
Всегда скрипишь, всем вечно недоволен…
Ты что у нас, для мебели? Послушай,
откройся нам, нельзя так замыкаться…
Мне кажется, что я — тяжелый шкаф.


Да, уж не тот… Скрипят все сочлененья
от ревматизма… Старые комоды,
кровати, кресла, даже жардиньерки
разохаются ночью, расскрипятся…
Да не от боли больше, от хандры.
Нам чудится, так сладко ноет «прежде»,
когда гляделись в наши зеркала
любовники с усами кверху стрелкой,
любовницы в тяжелых платьях с треном…
А может, отраженья были мы?


Или сосед мой старина — буфет…
Спать не дает — стучит гремит всю ночь.
Мечи и крылья — там! рога и лозы!
Там фавны с ангелочками дерутся.
А утром — из ореха горельеф.
Одно от ипохондрии — лекарство.
Здесь у меня всегда стоит посуда.

...

(Из кармана пальто извлекает бутылку водки и стакан.)

Закуску я отсюда достаю.

...

(Из другого — половинку огурца.)

В белье лежит крахмальная салфетка.

...

(Из кармана брюк извлекает не очень чистый носовой платок.)

Я не любитель напиваться в доску,
а так, чтоб только — отлакировать.

...

(Выпивает, закусывает.)

Теперь мы выпьем, как протрем бархоткой.

...

(Выпивает, не закусывает.)

А третью выпьем в стиле рококо!

...

(Выпивает.)

Не люди, а карельская береза —
Разводами, разводами пошло…

...

(Ищет в карманах.)

Где бутерброд?..

...

(Достает мертвую ласточку.)

А! Ласточка?.. Мертва…
А я когда-то думал: кто там бьется?
Какой весной в меня она влетела —
и не заметил. Верно, испугалась,
затрепыхалась в темноте, забилась
о стенки… долго путалась в одежде…
Разинут клюв, от страха умерла.
От страха даже кони умирают…

...

(Плачет.)

Чувствительнейший дуб! сентиментальный
сарай! сырая глупая осина!

...

(Утирает слезы.)

Но все же — гостья… Может быть, она
меня дискредитирует как личность.
Я — не поэт, не музыкант, не ветер,
чтобы весною бабочки и птицы
в мою грудную клетку залетали.
А тумбочкой я был давным-давно.
Взять за крыло и выкинуть в окно?..
Нет, нет, оставлю лучше, чтоб о н и …
когда придут разламывать на доски
меня, как старый дом, в морозный день,
пошарив, обнаружили шкатулку
из темного ореха с музыкальным
секретом. И когда откинут крышку,
пусть скажут: все же было что-то в нем…

...

(Бережно прячет птицу.)

Жизнь мертвая, словесный скрип и ветер.
По ящикам пустым гуляет вьюга.
Сквозь щели тянет струйками поземка…
Я — фортепьяно гулкое! Запели
во мне альты, виолончели, трубы.
Я, может быть, органом быть рожден!
Я был бы громок, дивен и прекрасен…
Но пьяница — краснодеревщик Васин
органы делать не умел. Зато
он сделал из меня отличный шкаф
весь в деревянных яблоках и розах.

...

(Достает из кармана большое яблоко, долго смотрит на него, улыбается.)

ЛИЦО

...

Человек после сорока, скорей всего научный работник, может быть — актер-любитель, сидит на стуле перед зеркалом, как в гримерной. Человек изучает себя в зеркале. На столике и стуле — картонные коробки.

Набухли веки. И морщины резче.
Да, к вечеру морозней седина
Лицо для будней. Каждый день с утра
хватаешь, надеваешь торопливо.
Разгладишь наспех… Кашляешь, спешишь…
И все кругом, на улице, в метро
торопятся и лица поправляют,
едва ли не роняют на ходу
А праздничные далеко не всем
доступны… У меня зато — набор.

...

(Поглаживает свое лицо.)

Открытое, как городская площадь.
Простое, как приказ по институту.
Привычное, как старая тахта.
Да вот устало — целый день таскаю,
пора ему в коробку — отдохнуть.

...

(Снимает свое лицо, кладет в коробку, тут же надевает другое — проделывает это быстро, привычно.)

Для вечера — и выбрито уже.
Иду в театр… Животное! забыл! —
придет сегодня Машенька! Ведь я же
с работы ей звонил!.. Нельзя, нельзя…
Где у меня лицо «киногероя»?
Потасканное, злое — с молодыми
глазами — и на лбу седая прядь!

...

(Ищет, роется в коробках.)

Опять отдал приятелю!.. Опять
надеть придется «доброго младенца».

...

(Быстро снимает одно лицо, надевает другое, смотрится в зеркало.)

Великовато. Щеки отвисают,
расплывчатые мягкие черты.
Чтоб этот поролон, румяный блин
немного оживить, очки надену.

...

(Надевает очки, любуется.)

Добряк. Жуир. И знает себе цену.

...

(Звонит телефон. Он берет трубку.)

Алло, алло… Да, слушаю… Ах, Ника!..
Да, Ника Вячеславовна, очень-очень
признателен… да, буду… как всегда…
Нет, нет, не занят, буду аккуратно…
Привет супругу… (кокетливо) Чуча!.. Чудера!

...

(Кладет трубку телефона, задумывается.)

Парадное лицо надеть придется.
Есть целых три. Одно — для именин.
Другое — для коллоквиума. Третье —
почтительно-улыбчивое. Вот!..
А если то, со «сдержанным восторгом»?
Но чересчур!?? Успеть купить цветы…
Не опоздать бы… Будут дипломаты…
Еще одно… не розы, а гвоздики…

...

(Рассуждая таким образом, поспешно примеряет разные лица. Вдруг замирает.)

О, господи!.. Что это я наделал?
Чужое, незнакомое… Скорей
содрать его и прежнее надеть…

...

(Пытается снять чужое лицо.)

Приклеилось… Присохло… Чу-де-ра!
Откуда?.. Черт! подсунули, конечно!
А я — дурак хватаю, не гляжу,
пришлепываю!

...

(Разглядывает себя в зеркале.)

Ну и физиома!
Не то чтобы уродливая, просто
такое вопиет здесь торжество
самодовольства, пошлости и фальши…
Пир глупости!! Убожество разврата!
На гладком лбу — бездарности печать!

...

(Плюет в зеркало.)

Куда теперь идти? В какие гости?
Враз углядят, осудят: «А, голубчик,
вон ты какой! А мы не замечали,
считали симпатичным, остроумным.
Ан, ты — дурак. Ступай-ка, братец вон…»
И крики, и тычки со всех сторон!
Головки птичьи, морды носорожьи,
свиные рыла, обезьяньи рожи!
А гаже всех — ухмылка динозавра:
«Я завтра занят… Да, и послезавтра…
На той неделе, может быть…» Конец!
И будет презирать еще наглец!


Остаться дома? Машенька придет,
посмотрит простодушными глазами,
лиловыми, как темные фиалки,
и скажет: «извините, мне пора —
и мама беспокоится»… Ах, мама!
Уродина — твоя мамаша! Мымра!
Кривое зеркало! Капустное хлебало!
Сосиськорыл!.. прости меня… прости…

...

(Плачет, пытается снять чужое лицо.)

Быть может, еще можно… как-нибудь…
Хоть отскрести… или распарить в ванне
сначала… Бритвой срезать?.. Не могу…
За что мне наказание, за что?

...

(Становится на колени.)

Скажите, перед кем я провинился?
Перед какой иконой мне ползти?..

...

(Пауза.)

(Вдруг его осеняет.)

Нет, нет!.. А что?.. Мне кажется, я — голь,
которая на выдумки способна…
Возьму сейчас картонную коробку
и вырежу отверстия для глаз,
две дырки для ушей, одну большую —
для рта… Вот так… Покушать я люблю…

...

(Вырезает в коробке отверстие, надевает как маску, завязывает тесемками.)

И в обществе не стыдно показаться!
Я тут же стану темой разговоров!
Кто я? Людовик или просто Вовик?
В горах пропавший без вести Егоров?
А может быть, я — рыба, толстолобик?!
Я — мистер ИКС! — Я — тот смертельный номер!
Наследник трона — старый князь Владимир!
Я сам не знаю — жив я или умер…
Я — Поженян! Нет, этого мне мало…
Сорвете маску, я под маской — Мао!
Я — Калиостро! Троцкий! негритянка!
Тигр! Нет! гибрид профессора и танка —
Калимотор!.. Все выдержит личина.
Причина? Неизвестная причина…
Кинжал и мрак!