КАРМАНЫ

...

Перед нами появляется АВТОР. Он несколько рассеян, задумчив, пожалуй, грустноват. Так всегда кажется, когда он сочиняет. Автор осторожно заглядывает себе в карман, пугается и делает пальцем: тсс!

Если заглянуть себе в карман… Осторожно, там играют в карты — в такие замусленные шлепанцы, огарок теплится и — тени на подкладке, дух курева… «Закрой, кричит, карман! Что круглым глазом уставился, пижон? Сунь только руку — ножом полосну!»… Нет, уж лучше оставить в покое, пускай свою ночь коротают в хлебных крошках и пыли табачной — апчхи! И дырочка — тоже, монетки, насквозь пролетают, за подкладкой теряются сразу. Зане карманники в кармане обжились.

В другой заглянешь, там темно и смутно, кто-то там живет, да я его не видел никогда. Он прячется от света — но куда? Обшаришь — пусто… Но вот твой пятипалый ревизор наверх убрался, мысли отвернулись… Нечто выглянуло прямо из подкладки. Прислушалось: не думаю о нем. Засуетилось, забегало… Пыхтит и тащит спичку из коробки… Топорщится карман… Да вы и сами замечали: с утра, казалось, полная коробка, а тут — две спички ломаных на дне.

В грудном кармане — все по распорядку: расческа, авторучка, удостоверение — и лампы там горят. Линолеум и пластик, герб на коже. Там слышно: сумасшедший журналист, в который раз потея вдохновенно, перепечатывает записную книжку!..

А тут, в кармашке пиджака — далекий город. Вечернее солнце — какая длительная выдержка — фотографирует оранжевые здания на плоской набережной. Далеко за край бегут автобусы, спешат автомашины. Торгуют магазины, гастрономы. И в окнах люди разные видны. В одном, как прежде, за столом тот грузноватый и усатый, похожий на Дюма и на Бальзака, сидит и пишет. Точно, это я. И пишет точно то же. И даже называет по именам всех тех, кого назвать я не хочу. «Прочь из карманов, ШУШУНЫ — МЫШУНЫ, ШУХИ, ШУШЛУХИ, ХАХЛЮХИ, МИХИ!»

Испуганно я вынул из кармана открытку, где вечерний южный город. И выложил на стол. Гляжу — себя не разглядеть…

ГЕНРИХ БУФАРЕВ. ТЕРЦИХИ

(1984, 1987)

Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе.

Генрих Буфарев… Однажды он вошел ко мне, не постучав:

— Пельсисочная, — заявил он.

— Что? — не понял я.

— В пельменной обыкновенно пельменей нет, — объяснил поэт. — Зато имеются в наличии сосиски. А в сосисочной — наоборот.

— Красиво, — согласился я.

— Пространство — транс, а время — мера, — раздумчиво произнес выдуманный Буфарев, и я ощутил в своей ладони его небольшую сухую горячую руку.

...

Генрих Сапгир. Москва. 1989

ПЕЛЬСИСОЧНАЯ

В мурелки шлепают пельсиски
В стакелках светится мычай
Народострах и чуд российский


Жить отдыхать и врать и верить
Рабить стакелку невзначай
и правду выдумкой проверить


Сижу качуриком в отставке
с майороглазым старшиной
Дожали — снова по одной…
Хрегочут глотки в переплавке


А на дуроге — дымовозы
и мразогрязь… божба, угрозы —
живьем корчуют и мостят


Сквозит на взлобье — исинь — ветошь
И любят так, что не поверишь
как бы насилуют и мстят

КИОСК КУРОРГА

Киоск курорга: старый добрый пластик
На выбор — сумки, рюмки, жустик, хрястик
— Вам нужен блист? Здесь есть похожий блистик


Народ глядит. Внутри ряды резин
и никчемушек полный гамазин
Набычил глаз небритый баргузин


Тигрессы, вепри, бракодабра, на —
рисованы на майках и штана —
Хватают все. Такие времена


Нет вас не удручает нет! что это —
сплошной обман нарпитом карапета
вампука, кривошвейная работа


Возьмите в руки эту пару, браты
смотрите: не услады, а усраты —
распороты и буфли оборваты


Вы сами два солдутика в наборе —
В ничьей культуре, в выдернутом мире
И что за игры там — на верхотуре!

ДОМ ИЗ ДЕТСТВА

Одноэтажный дом с высокими
белыми окнами помню как дум
с белыми окнами помню как дым
одноэтажный с высокими белыми
помню как ветер и помню как шум

ГИСТОРИЯ

Звал ковырялу Главный Бутафор
и приказал: расковыряй мне двор
не то с тобой — короткий разговор


Звал каменилу Славный Буфари
и говорил: мне известь затвори
и каменную повесть сотвори


Звал меднолюба Гневный Фабиу
морщиной храм изобразив на лбу
он вырешил: измысли мне трубу


Был двор изрыт. Собор построен был
И крылоса охрангел затрубил
как бы Господь пришел во славе сил


И жители бежа на трубный зов
кричали так, как будто взят Азов —
И громче всех — сробевший Буфарев


Но всюду были ямы, камень бут
был Футариб раздет и необут —
и навернулся в яму Фарибуд


И умер Арибуф. И до сих пор
туристы посетившие собор
идут к автобусу через изрытый двор

ПИТИУНДА

Питиунда — охрамина сосен
Ножницами этот полухрамий —
и железные листья мандаринов
и картонные листы магнолий
и кора-дерюга эвкалиптов —
вырезан из крепкой старой сути —
из ДАРУНВАРУНМАРАКИПРЕНЫ

ПОЕЗДКА В КОЛДОБ

Питутели приехали в Колдоб
Подумал предприятель: «Ах ты чтоб…»
Задача: отстающим вымыть клуб


Лысняк, грустняк и белоклочковатый
получтарух по-модному одетый
глядит: полукоттеджи — полухаты


Скружаются к бибобусу фигуры
У дверцы — озабыченный который
не в складь — не в мать заводит разговоры


Лысняк ему лопаточкою — брысте!
Полустарух собрал себя на части
Винтарь щепу и тракты смотрят гости —


Куровники муровники — охмурь!
А баграном со сцены (верь — не верь)
«Весь ураган доложим без потерь!»


Потом читали подыхая мух
места — отдельно — выжимая смех
лысняк и молодой полустарух


Теперь — грустняк. Он честный и очкастый
Он с отвращеньем в рифму мыслит часто:
за час — пятнадцать, а за двадцать — триста


Давай, Брусняк, дави их эрудитом
в мощь децибел! — и каждого при этом
всенепременно сделай патриотом


Зови, Песнюк, чтоб каждый первокурсник —
неруха знал: гудит престольный праздник!
Колдобник чтоб задумался о жизни


Не галочкой, а козырем пошел
«Ну прощевайте» — женщины как шелк
— Питутели питуйте хорошо


Куб опустел. Известка — голяком
Осталась память хухом — чесноком
И предприятель быдто незнаком