Георг Борн

Посланец королевы

I

КОРОНАЦИЯ МАРИИ МЕДИЧИ

13 мая 1610 года в Париже проходила торжественная церемония. Мария Медичи короновалась регентшей на время отсутствия супруга — короля Генриха IV, который собрал огромное войско и отправлялся в поход. Он намеревался поддержать курфюрстов [Курфюрст — князь германского княжества, имевший право участвовать в коллегии по выбору императора.] Бранденбургского и Пфальц-Нейбургского в борьбе за престол.

Королевский дворец был залит огнями. С зубчатых стен Бастилии раздавались выстрелы. Балконы Лувра украшали богато расшитые флаги. Ликующие толпы народа заполнили улицы.

Четыре герольда в голубых бархатных кафтанах и черных бархатных шляпах с развевающимися белыми перьями оповещали жителей Парижа, что королева Мария Медичи назначается регентшей. За герольдами на лошадях, покрытых серебристыми попонами с вышитыми на них золотом коронами, следовали два литаврщика и несколько барабанщиков. Возглавлял кортеж отряд мушкетеров, за ними ехали высшие государственные сановники.

Процессия останавливалась на каждой из десяти городских площадей. Герольд объявлял о совершившейся в тронном зале Лувра коронации королевы, после чего звонили колокола и раздавались пушечные выстрелы.

Во время пышного обеда во дворце народу на площадях, украшенных гирляндами, щедро раздавали деньги и вино.

В большом тронном зале Лувра, отделанном золотом и мрамором, и в других залах дворца яркий блеск множества свечей меркнул в сиянии бриллиантов на дорогих нарядах приглашенных дам и кавалеров. Придворные красавицы демонстрировали фантастически роскошные костюмы из шелков и бархата, привезенных с далекого Востока, с воздушными кружевами из Нидерландов.

С верхней галереи огромного зала свешивались многоцветные флаги, а в глубине его, под балдахином, расшитым золотом, возвышался трон. Высокие зеркала отражали до бесконечности ряды канделябров и величественный и ослепительный тронный зал. На хорах играли музыканты-виртуозы. Лакеи в парадных ливреях разносили на серебряных подносах мороженое, шампанское, фрукты и другие изысканные угощения.

Королева Мария с маленькой золотой короной на голове была одета в белое атласное платье с длинным шлейфом, который держали два хорошеньких пажа в голубых бархатных кафтанах. Спереди платье расходилось и было с бриллиантовыми аграфами [Аграф — застежка или пряжка в виде броши.], открывая малиновую юбку, расшитую золотыми цветами.

Поднявшись с трона, королева разговаривала с итальянцем Кончини, который, женившись на ее любимой камеристке Элеоноре Галигай, явно старался войти к ней в доверие.

Лицо королевы светилось торжеством. Никто не сказал бы, что ей шел тридцать седьмой год. Это была пышущая здоровьем и очень красивая женщина. Ее большие черные глаза ясно говорили о необузданной, страстной натуре. Надменный и саркастический изгиб полных губ свидетельствовал, что их обладательница склонна к интригам. И действительно, честолюбие и ненасытная жажда власти руководили ею. Эти ее качества всячески поддерживали Кончини и Элеонора. Мария добилась, чтобы ее назначили регентшей на время отсутствия мужа, но если он не вернется, она станет неограниченной властительницей, ведь ее старший сын, Людовик, еще совсем мальчик. Кончини и Элеонора старались обратить ее внимание, что если Генрих вдруг умрет, вся власть сосредоточится в ее руках. Даже во время праздника Кончини ловко и осторожно внушал эту мысль королеве. Его слов никто не должен был слышать, кроме Марии Медичи.

Маркиза де Верней разговаривала неподалеку с герцогиней Бриссак. Чуть дальше стоял маркиз де Шале с несколькими посланниками. Десятилетний принц Людовик беседовал с графом де Люинем, который был его пажом и стремился стать близким другом будущего короля. Герцог Бриссак увлеченно говорил с несколькими министрами и высшими сановниками, а герцог д'Эпернон и Элеонора Галигай удалились из жаркого зала в галерею, где было свежее.

Королева любила блеск и роскошь, а ее супруг, напротив, больше заботился о доходах государства и быте своих подданных. Король Генрих заботился о своем народе как отец и знал, что подданные благодарны ему за это, искренне уважают и любят своего монарха.

Король вышел с принцем Конде из тронного зала в соседний, Голубой, тут было прохладнее. Это помещение было превращено в чудесный сад. Экзотическая зелень густо увивала стены, высокие тропические растения с белыми и алыми цветами создавали уютные беседки. Тут приятно было отдохнуть. Мягкий свет, падавший сверху, трепетал на цветах и деревьях, придавая этому своеобразному саду особую прелесть.

— Мне так неприятны эти шумные торжества, кузен Генрих, — сказал король принцу Конде. — Ни один праздник еще не был для меня так тягостен, как этот!

— Я заметил это, Ваше Величество, хотя вы старались казаться веселым! Отчего же вы так переменились, смею спросить?

— Если я вам скажу, что испытываю все это время, то вы сочтете меня суеверным, принц, и будете правы. Мне кажется, что я живу последние дни!

Принц Конде с удивлением взглянул на пышущую здоровьем и силой фигуру короля. Генриху было пятьдесят семь лет, он был свеж и крепок физически и нравственно.

— Ваше Величество, у вас такие грандиозные планы, а вы поддаетесь этим мрачным мыслям!

— Хоть я и отношусь к моим планам с юношеским пылом, но не могу отделаться от мысли, что мне не суждено их осуществить… — ответил король. — Вы не знаете, что с герцогом Сюлли?

— Все еще нездоров, Ваше Величество!

— Я завтра навещу его. Герцог так преданно охраняет наши финансы, — сказал король. — Я собираюсь выразить ему свое участие. А заодно узнаю, как праздновал город сегодняшний день… Согласитесь, принц, болезнь нашего доброго Сюлли ясно доказывает, что мы не всегда можем избежать неожиданностей!

— Говорят, он захворал, выпив напиток, который ему подал паж во время последней охоты в Фонтенбло… Впрочем, есть надежда, что он выздоровеет.

— Напиток?.. Вот видите, кузен! Значит, надо быть осторожным… А на охоте в Фонтенбло, — серьезно добавил король, — и со мной произошло нечто странное…

— Смею спросить, что именно, Ваше Величество?

— Да, принц, вам я расскажу, хотя никто пока об этом не знает. Как вам известно, я отстал от остальных, преследуя кабана. Уже начинало смеркаться, когда я выехал на перекресток, который находится недалеко от замка. Разыскивая вас, я поехал по дороге и вдруг увидел впереди какого-то всадника на вороной лошади. Он был весь в черном, с красным пером на шляпе. Я окликнул его, чтобы спросить, не видел ли он охотников, но всадник громко захохотал и, махнув рукой, умчался в чащу с таким шумом, будто за ним гналась целая свора собак. Мороз пробежал у меня по коже, кузен… Лошадь моя дрожала и пятилась, раздувая ноздри… Я пришпорил ее и хотел поехать в том направлении, куда скрылся черный всадник, но лошадь ни за что не хотела двигаться с места.

— Ведь это были сумерки, Ваше Величество, вам, вероятно, повстречался какой-нибудь охотник, не знавший, что в этот день охотится двор, — сказал принц Конде.

— У меня хорошее зрение, кузен Генрих, и спокойный характер! Уверяю вас, это было нехорошее предзнаменование, и мне грозит какая-то беда! Не знаю, с какой стороны ее ждать, но уверен, что не уйду от нее, — сказал король задумчиво и очень серьезно.

Было видно, что встреча в лесу произвела на него тяжелое и неизгладимое впечатление.

— Ваше Величество, я не изменю вам!

— Знаю, кузен, что на вас, на доброго Сюлли и на герцога д'Эпернона я всегда могу положиться… Вы, вероятно, уже слышали, что за границей распространился слух, будто я умер… Иностранные Дворы встревожились и присылают нам запросы.

Между тем Элеонора Галигай и герцог д'Эпернон прошли в галерею, соединяющую два флигеля дворца. От подъезда к ней вела широкая мраморная лестница с золочеными перилами, вдоль которой стояли статуи и вазы с растениями. Галерея и лестница были устланы мягкими коврами.

Элеонора, жена Кончини, осторожно огляделась… В галерее не было никого, кроме дежурного мушкетера.

— Кто приходил просить вашего мужа об аудиенции у короля? — тихо спросил герцог.

— Он назвался Франсуа Равальяком. В нем есть что-то неприятное… Он только на днях приехал в Париж и страшно нуждается.

— Так ему надо было помочь!

— Ему уже помогли: мой муж позволил этому Равальяку и еще нескольким господам прийти сегодня ненадолго сюда, в галерею, и посмотреть на праздник. Этот человек, по-видимому, очень озлоблен и способен на что угодно.

— Вы, конечно, удостоверились в его благонадежности? — спросил герцог.

— Мой муж дважды разговаривал с ним и сделал вывод, что на него можно положиться, — ответила Элеонора и указала своему кавалеру глазами на лестницу.

— А вот он со своими спутниками, — шепнула она. — Я его узнала по длинному черному плащу наподобие тех, что носят флорентийцы, и по бледному худому лицу…

Д'Эпернон увидел, что по лестнице поднимается высокий стройный мужчина лет тридцати двух с истощенным лицом, казавшимся очень бледным на фоне обрамляющих его длинных черных волос и косматой бороды. Ему, видимо, хорошо были знакомы голод и нужда. Озлобленность и отвращение к жизни читались в его беспокойных мрачных глазах. Элеонора права, говоря, что этот человек способен на все. Одну руку он держал на груди под плащом. Его спутники пришли, вероятно, только для того, чтобы посмотреть на королевский праздник, и проявляли к происходящему неподдельный интерес.