— Тяжелый? — спросил учитель.

— Несмотря на цельнометаллическую конструкцию и повышенную прочность клинка и замка, нож весит всего 150 граммов, что вполне приемлемо для повседневного ношения, согласитесь?

— Соглашусь, — вздохнул учитель, доставая кошелек. Хотя он мало что понял из короткой речи продавца.

— Ну, так признавайтесь, преподаватель литературы, — спросил продавец, пробивая чек. — Что вы собрались им делать?

— Цветы срезать, — почему-то ответил Иван Матвеевич и сам удивился собственным словам. Ему вдруг вспомнилось, как во времена школьной молодости он прогуливался по парку со свой первой возлюбленной — девица была старше него на несколько лет и уже обучалась в университете — с маленьким складным ножиком в кармане, который ему подарил кто-то из родственников. Его переполняли чувства, и, проходя мимо клумбы, он вдруг решил сделать своей спутнице подарок. С радостным криком он забрался в самый центр клумбы и начал срезать цветы, пока не набрал приличный букет. Прохожие с удивлением смотрели на молодого человека, а девица ругалась и призывала прекратить.

— Дурак ты, — сказала она в сердцах, — не можешь купить букет — так хотя бы не кривляйся.

Отдала ему букет и ушла, и больше будущий учитель ее никогда не видел. Тогда он с горя выбросил ножик, который посчитал причиной всех несчастий — в ту же урну, что и срезанные цветы, символически расставаясь с прошлым.

— Спасибо, — коротко сказал Иван Матвеевич и положил нож в карман.

— Удачи, — ответил продавец.

Покинув магазин, учитель начал было погружаться в собственные мысли, как он привык это делать, но увидел автомат для приема платежей.

— Хм, интересно, может здесь? — пробормотал он, нагнулся над экраном автомата и начал рассматривать значки и логотипы. — Не то, не то. МТС, «Мегафон». Так, а это что? Вот! Вест, вест… Тьфу ты. Вест — это же запад. Не могли даже это, исконно русское слово не испоганить. Черти, — тем не менее, он обрадовался и начал судорожно копаться в кошельке, извлек оттуда несколько мятых купюр и дрожащий рукой вставил в отверстие для приема денег. И по внешним признакам, и по внутренним ощущениям ему было пора выпить. — Тлетворное влияние запада, — проворчал он и сам же посмеялся над собственными словами.

— Вот теперь все хорошо, — сказал сам себе, отходя от автомата и повертел головой в поисках алкогольного маркета или хотя бы магазина «Продукты». Но в разные стороны от него уходили казавшиеся бесконечными ряды брендовой одежды и дорогой косметики, и даже на карте торгового центра, которую он долго изучал, ни одного магазина, где хотя бы гипотетически мог продаваться алкоголь, не обнаружилось. Закончив изучать карту, учитель вдруг обратил внимание, что его правая рука лежит в кармане, крепко схватив нож. Это осознание словно ударило током, учитель разжал руку, выпустив нож, и резко выдернул.

Уже на выходе из торгового центра он обнаружил синий почтовый ящик и с удовлетворением опустил письмо. Первый день в новом городе был прожит не зря. Сделаны все дела, и еще оставалось время, чтобы попить водки и подумать о смысле, а то и бесполезности — все зависело от количества выпитого — своего существования. Иван Матвеевич присел на лавочку неподалеку от церкви, как будто утонувшую в ветвях массивных деревьев и щедро осыпанную сухими листьями, чтобы встретить здесь вечер, но вспомнил о Витьке и тревожно оглянулся. Нет, лавочка не была видна из того дома, но учитель рассудил, что рисковать не стоит, хлебнул из горла водки и отправился домой.

День второй

Уснуть на новом месте было тяжело. Всю ночь учитель ворочался, просыпался, тревожно всматривался в тишину, вставал, бродил по комнате и вновь ложился.

— Сон алкоголика, — бормотал он, закутываясь в одеяло, но через пару минут сбрасывая его. В какой-то момент решил подойти к окну, взглянуть на укутанные ночью купола церкви и несколько раз перекреститься. Вроде бы полегчало.

Под утро Ивану Матвеевичу приснился странный сон. Как будто он стоял в коридоре какой-то незнакомой квартиры, затопленной водой. Воды было выше, чем по колено, и странная, понятная только во сне логика подсказывала, что вода пребывает. Навстречу ему вышел мужчина в домашнем халате и очках с позолоченной оправой. У него были редкие усики и жиденькая бородка, он вышел из комнаты, заглянуть в которую Ивану Матвеевичу никак не удавалось, и направился, преодолевая сопротивление воды, к учителю. Мужчина не смотрел на него и, лишь когда подошел к нему почти вплотную, поднял взгляд, и учитель невольно отшатнулся.

— Стой, дурак, — прошептал он себе. — Здесь же вода.

Во взгляде мужчины не было ничего страшного, не было даже удивительного. Это был обыкновенный взгляд человека, достигшего возраста тридцати лет. В нем отражался холодным огоньком груз знаний о жизни, накопленных за годы молодости, смешанный с усталостью и надеждами, что предстоящие годы от тридцати до сорока — это и есть настоящая жизнь во всей ее полноте. Что все эти знания, которые вызывали раньше тревогу, сейчас начнут приносить прибыль: страдания сменятся удовольствиями, беспокойства — уверенностью и уютом. Во взгляде читалось свершившееся буквально вчера расставание с иллюзиями, и радость от него, и чувство очищения, и ожидание того, что в жизни теперь будет меньше смысла, но больше счастья. Иной человек бы просто отметил, что взгляд был открытым, спокойным и доброжелательным, но Ивану Матвеевичу хватило доли секунды, чтобы понять о нем все. Мужчина напомнил учителю его самого — только лет десять назад. Учитель, конечно, знал то, что незнакомцу только предстоит выяснить: и последующие десять лет не принесут ему успокоения, а разница только в том, что по прошествии их уже не будет этой надежды. Правда, будет другая. Но ее бы незнакомец все равно не понял, да и рано было понимать. Учитель жил от надежды к надежде, он знал, о чем речь.

— Как замечательно, что вы приехали, — сказал мужчина, протягивая руку.

После этих слов ни о каком сне можно было не мечтать. Словно ужаленный, Иван Матвеевич подскочил на кровати и потянулся к бутылке, предусмотрительно оставленной на полу. На этот раз он непредусмотрительно отхлебнул больше, чем обычно, и чуть не поперхнулся. Проснувшись окончательно, подошел к окну и долго всматривался в тишину улицы, стены церкви напротив и забор перед ней, мусор, подгоняемый ветром. Медленно рассветало.

Иван Матвеевич постоял немного возле одного окна и подошел к другому. Оттуда открывался другой вид: на худые заборы, которые скрывали покосившиеся деревянные одноэтажки. Хотя что там было скрывать: бедность и уныние живущих там людей не скроешь. «Доживающих», — подумал учитель. Отчего-то ему казалось, что в таких жилищах могут жить только старики, такие же дряхлые, как их дома.

В здоровом и сознательном возрасте ни один человек не мог приехать и поселиться здесь добровольно. Кроме него. Эта мысль согревала учителя, нашептывала о его какой-никакой, а все-таки уникальности, оригинальности: ему сорок лет, а он все еще живет наперекор правилам однообразного мира. А может, грела и вовсе не мысль, а водка, которая уже мягко обволакивала его живот и мозг. «Надо же в школу идти, знакомиться». Он открыл форточку, впустил в квартиру свежий утренний воздух.

В новом жилище учителя, неприхотливого и непритязательного в жизни, напрягало только одно. Да и то напрягало время от времени — когда он хотел посмотреть в окно, выходившее на хилые дома. Это была пристройка к его дому, закрывавшая практически половину широкого окна. Приходилось смотреть на подгнивающее дерево, грязь и насекомых в проеме между стеклом и стеной пристройки. «Зачем ее построили? — икая, думал учитель. — Сарай, что ли, какой-то? И кто ей пользуется?» Да, по внешнему виду пристройка напоминала именно старый сарай. Ветхая дверь была заперта на ржавый замок — глядя на него, учитель сделал вывод, что туда давно не заглядывали. Получится ли открыть этот замок, если он такой ржавый? Да и вообще, к чему было ставить этот дурацкий сарай вплотную к дому, тем более к окну?

— Тебе-то что? — устало сказал Иван Матвеевич и бросил взгляд на конверт на подоконнике. Это была весточка, полученная еще до отъезда. Он зачитал ее до дыр в дороге, несколько раз перечел в новой квартире и знал уже наизусть, но, увидев снова, не смог удержаться, раскрыл конверт и извлек заветный лист. Письмо было напечатано, хотя свои он писал всегда от руки.

— Пока она еще напишет новую! — вздохнул учитель и приступил к чтению.

«Дорогой мой! Наверное, ты поступаешь правильно. Понять твою логику для такого человека, как я, видимо, невозможно. Что поделаешь, я земна. Мне нужен город — комфорт, мне нужны отношения без заморочек. Нужна возможность жить и чувствовать, что живешь. А сегодня это можно только здесь. Не знаю, что должно произойти, чтобы уехать отсюда, как вообще нужно думать и как понимать жизнь. Вас — тех, кто родился здесь, не понять, вы всё видите с какой-то другой стороны.

Пусть тебе и приятно, когда я признаю твою уникальность, но она совсем не в том, что ты не видишь в упор прелесть Москвы. Да и не в том, что ты ищешь счастья. Счастья ищут все, каждый человек только этим и занят — постоянно ищет счастья. Вот и я пишу это письмо, а сама думаю о своем счастье — когда оно настанет, а главное, каким будет. Если в поисках своего счастья ты уезжаешь за тридевять земель, то как тебя можно судить? Ради счастья можно делать все.