Место и роль идей (того, что вечно тождественно самому себе) в человеческой жизни первым зафиксировал Платон в своем сократовском диалоге Πολιτεία, переведенном на английский как Republic, с термином city-state в тексте, на французский как République, а на русский как «Государство», и с постоянным использованием этого термина внутри текста.

Πολιτεία Платона признана в мире как корпус идей, оказавших чрезвычайно большое воздействие на последующую философскую, историческую, политическую, научную мысль (и продолжающих оказывать). В седьмой книге диалога Платон устами Сократа, беседующего с Главконом, вводит в знаменитом образе пещеры представление о мире идей как реальности и мире теней как зыбком отражении этой реальности.

Но я хочу выделить для обозначения места идеи мыследеятельности в истории мысли только то, что он чрезвычайно ярко живописал невероятные трудности выхода из мрака повседневности в мире теней в ослепительный мир идей и такую же мучительную сложность возвращения обратно того, кто в мире идей освоился. При этом Платон считал, что освоившийся в мире идей обязан вернуться в пещеру, чтобы просвещать других.

Эта тема сложнейшего перехода, скорее даже перескока или рывка, из повседневной реальности в идеальную действительность мысли и обратно занимала и волновала мыслящую братию и в античное время, и в катакомбный период христианства, и после его победы, и в «Темные века», и в Возрождении, и в период господства научной картины мира, и в настоящее время.

Например, жившие в катакомбный период, на рубеже второго и третьего веков н. э. Ориген Адамант (Александрия, греческая традиция) и Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (Карфаген, латинская традиция) проделали гигантскую работу по органическому соединению античных философских учений, в первую очередь Платона и Аристотеля, с текстами Священного Писания. У них впервые появляется логически проработанная идея Троицы, сложнейшая идеальная конструкция (понятие и термин «Богочеловек» ввел в оборот Ориген). Эти вольнодумцы не были канонизированы и в отцах церкви не числятся (Ориген через триста лет даже схлопотал анафему от Юстиниана, и из его работ мало что сохранилось), хотя признанные отцы церкви вовсю пользовались их идеями. Пафос их размышлений базировался на необходимости неминуемого выхода, прыжка человеческой сущности за пределы реального мира, тела, знаний к сущностям божественным, получившим впоследствии имя трансценденций. Эта линия продолжалась потом в «Темные века» и на западе, и на востоке. Боэций, Дунс Скот, Пётр Испанский (будущий Папа Иоанн XXI, автор трактата о логике, учебного пособия для многих поколений), Оккам, Буридан и др., не говоря уже об отцах церкви, куда входят и Исидор Севильский, покровитель интернета, компьютера и компьютерщиков, автор книги «Дифференции, или О подлинном значении слов» (это о различении слов и понятий), и Иоанн Дамаскин, автор «Точного изложения православной веры», и Иоанн Златоуст, и пр., и пр.

Если внимательно прорисовать линию: Credo quia absurdum («Верую, ибо абсурдно») Тертуллиана (155–220) — Credo ut intelligam («Верую, чтобы понимать») Августина Аврелия (354–430) — «Понимаю, чтобы верить» Пьера Абеляра (1079–1142) — «Я хочу испытывать раскаяние, а не знать его определение» Фомы Кемпийского (1379–1471) — «Вера не начало, а конец всякой мудрости» Гёте (1749–1832), то за ней явственно проступают трасцендентальные контуры выхода в мысль и возврата в действие. «Как бык для пахоты, конь для бега, а собака для поиска, человек рожден для умопостижения и действий, как некий смертный бог», как считал Аристотель.

Подвели итог этим поискам Кант, поставивший задачу создания трансцендентальной онтологии, и Фихте, поставивший задачу создания трансцендентальной этики. Кант не был немецким философом, он был философом, а вот Гегель, как говорил Воланд, «пожалуй, немец».

И здесь я не могу не процитировать фрагмент последнего публичного обсуждения Георгием Петровичем схемы мыследеятельности (где он, кстати, демонстрирует ее эмпирическое употребление прямо в зале, и это поздний Щедровицкий) в 1989 году во Владивостоке: «В схеме мыследеятельности мимоходом решена проблема, поставленная Иммануилом Кантом, — проблема трансцендентальности мышления, именно трансцендентальности. Тут механизм достаточно прост, можно сказать, что проблем такого уровня Кант поставил две: проблему трансцендентности, т. е. выхода к реальности, к основным гипотезам или допущениям о строении реальности, и проблему трансцендентальности, т. е. перевода идей, мыслей, знаний из формы одной интеллектуальной функции в формы другой интеллектуальной функции, ну, например, с языка восприятий на язык мыслей или что-то в этом роде. ‹…› в этой схеме мыследеятельности решается задача, поставленная Иммануилом Кантом, о создании трансцендентальной топики или трансцендентальной онтологии, и вроде бы это даже похоже на правду, во всяком случае так это можно проинтерпретировать».

С нетерпением и надеждой жду появления на свет первых книг, снимаю шляпу перед составителями, я на такой труд пока еще не способен.

Вера Данилова, в школе с 1972 года

Впервые я увидела Г. П. Щедровицкого в 1972 году на дискуссии о предложенном П. Я. Гальпериным предмете психологии. В отличие от остальных участников, которые противопоставляли предложению Гальперина свое представление о предмете психологии, аргументируя это в лучшем случае ссылкой на существующие в психологии традиции, Щедровицкий начал обсуждать вопрос, как вообще должен быть устроен предмет науки и что в связи с этим надо было бы сделать, чтобы дать психологии новый предмет исследования. Выступление поразило меня тем, что задавало новый уровень обсуждения (потом я узнала, что он называется методологическим) и благодаря этому позволяло мне — ученице Гальперина — увидеть новые задачи и направления размышлений в своей области.

После этого я перечитала все тексты Г. П. Щедровицкого, которые нашла в университетской библиотеке, и они совершенно очаровали меня четкостью и строгостью рассуждения — тем, что я любила в математике и чего мне не хватало в гуманитарных дисциплинах. В конце концов мне удалось попасть на семинары Щедровицкого, сначала на открытый в ЦЭМИ, а потом и на квартирный. Участие в этих семинарах изменило меня, во многом предопределило мои интересы, интеллектуальные возможности и в целом представление о достойной и осмысленной жизни.

Какие важные умения дал мне опыт участия в методологических семинарах и команде Георгия Петровича? Первое — это опыт живого мышления, когда публично, в высоком темпе оформляется проблема и коллективно ищется ее решение.

Несмотря на то что в те годы на факультете психологии было несколько профессиональных семинаров, я практически не встречала там совместного размышления. Участники других семинаров обменивались обычно результатами своих исследований или своими идеями, а семинар Щедровицкого давал возможность участвовать в самом процессе мышления.

Что это мне дало? В отличие от многих моих знакомых я этого не боюсь. Как преподаватель, как участник обсуждений, на которые я иногда попадаю, как фасилитатор, я спокойно встречаю ту ситуацию, где мне надо отвечать на вопрос, ответ на который я не знаю. Я готова публично (надеюсь, что слушая других, по крайней мере стараясь слушать) этот ответ искать. И в какой-то мере я это умею. В частности, благодаря игротехническому опыту, полученному в команде Георгия Петровича, я примерно понимаю, как можно запустить и поддерживать живое мышление в группе.

Второе, что мне дал этот опыт, — это отрефлексированные средства рассуждения в недопредмеченных или распредмеченных ситуациях и техники такого рассуждения. Это важно, в частности, в междисциплинарных ситуациях, в междисциплинарном обсуждении, но не только. У нас в гуманитаристике мы, как правило, работаем в недопредмеченных ситуациях. Умение удерживать рациональность свою и группы в таких ситуациях — этому меня научил семинар. Я бы говорила о значении семинара для меня как о разновидности современного высшего образования.

К конкретному содержанию схем, идей и тезисов я отношусь более критически. Что-то мне до сих пор нравится, как схема мыследеятельности, что-то мне абсолютно не нравится. Это содержание исторически конкретно, кое-чему там уже 60–70 лет, оно отвечает на вопросы, актуальные для другого времени и для другой страны. На мой взгляд, главным в семинаре был способ работы. То, что, к сожалению, мы не смогли транслировать, но в какой-то мере его можно восстановить по текстам. И если отвечать на вопрос, что стоит взять с собой в XXI век, я бы брала в первую очередь это.

На мой взгляд, сложившиеся в методологическом семинаре практики и методы коллективного мышления по-прежнему интересны и, к сожалению, недостаточно проанализированы. В частности, кто сейчас вспоминает о такой замечательной технике рассуждения, как восхождение от абстрактного к конкретному через псевдогенетическое разворачивание схемы. На мой взгляд, совершенно великолепная вещь, не всегда применимая, конечно.