Умные глаза Грунта предлагали продолжать. Мистер Коттедж отказался от попыток обращаться ко всем сразу и сосредоточился на одном Грунте.

— Вы живете на Утопии, опережая нас на тысячи лет. Каким образом вы способны говорить на современном английском языке, том самом, которым мы пользуемся? Я вас спрашиваю: как это возможно? Уму не постижимо. Нервы не выдерживают. Так бывает только во сне. Но вы же нам не снитесь? Я почти теряю рассудок.

Грунт мягко улыбнулся.

— Мы не говорим по-английски.

Мистеру Коттеджу показалось, что земля уходит у него из-под ног.

— Но я же слышу, как вы говорите на английском.

— И все-таки нет.

Мозг мистера Коттеджа отказывался выполнять свои функции, и он застыл в позе почтительно ожидания.

— Много веков назад, — продолжал Грунт, — мы определенно говорили на разных языках, произносили и воспринимали звуки. Люди сначала думали, затем выбирали, что сказать, и облекали свои мысли в нужные слова. Слушающий воспринимал их и переводил звуки речи в собственные мысли. Потом каким-то образом — мы до сих пор не установили, как именно — люди начали воспринимать мысли еще до того, как собеседники облекут их в слова и выразят с помощью звуков. Они стали слышать чужие мысли в своей голове, как только говорящий в уме приводил их в порядок и обращал в речевые символы. То есть люди начали понимать, что вот-вот будет сказано, еще до того как это скажут. Такая прямая передача смыслов стала повсеместной. Выяснилось, что при некотором усилии большинство людей способны до определенной степени общаться в такой манере, и новый способ коммуникации начал систематически развиваться.

Теперь в нашем мире мы чаще всего общаемся именно так. Мы непосредственно обмениваемся мыслями друг с другом. Сначала формулируем мысль, и она передается другим, если только расстояние не очень велико. В нашем мире мы теперь пользуемся звуками только для поэзии, развлечений и эмоциональных моментов, а также чтобы окликнуть кого-то на расстоянии или обратиться к животному, но не для передачи мыслей от одного человека другому. Когда я думаю для вас, моя мысль, если только находит схожие понятия и подходящие слова в вашем уме, отражается у вас в голове. Моя мысль облекается в слова вашего лексикона, привычные для вас и звучащие достаточно естественно на вашем языке и в составе знакомых вам фраз. Вполне возможно, что каждый член вашей группы слышит то, что я сказал, на свой лад, потому что пользуется своим индивидуальным набором слов и выражений.

Мистер Коттедж сопровождал высказывания Грунта энергичными глубокомысленными кивками, несколько раз порываясь перебить, и, в конце концов, не выдержал:

— Вот, значит, почему иногда, как во время замечательных объяснений мистера Серпентина, мы, когда вы говорите о понятиях, не имеющих даже тени соответствия в наших умах, просто-напросто ничего не слышим.

— У вас действительно возникают такие пробелы?

— Их немало, и, боюсь, это относится ко всем нам.

— Это как временная глухота, — вставила леди Стелла. — Только время это длится довольно долго.

Отец Камертонг согласно кивнул.

— Поэтому я не могу разобрать, как вас зовут: Грунт или Адам, — и у меня в уме путаются Садд с Дубсом и Парксом.

— Надеюсь, что вам теперь удалось освоиться?

— О да. Весьма. Учитывая все обстоятельства, этот способ коммуникации действительно очень для нас удобен, иначе мы не смогли бы избежать многодневной зубрежки: для начала основ грамматики обоих языков, их логики, семантики и так далее, прескучных материй, — прежде чем нам удалось бы выйти на уровень взаимопонимания, хотя бы отдаленно напоминающий сегодняшний.

— Очень точное замечание. — Мистер Дюжи повернулся к мистеру Коттеджу с чрезвычайно дружелюбным видом. — Очень точное. Я бы упустил этот вопрос из виду, не обрати вы на него мое внимание. Подумать только: я совсем не заметил этой разницы. Должен признать, меня занимали собственные мысли. Я полагал, что местные знают наш язык. Принимал это как должное.

3

Мистеру Коттеджу теперь казалось, что чудесное событие получило настолько полную законченность, что оставалось лишь восхищаться его абсолютной достоверностью. Он сидел в прекрасном маленьком здании с видом на райские кущи и сверкающее на солнце озеро в окружении английских воскресных нарядов и более чем олимпийской наготы, от вида которой его больше не бросало в жар, слушал сам и временами вступал в длительные непринужденные беседы. В процессе общения всплывали новые удивительные фундаментальные отличия моральных и общественных воззрений двух миров. Однако все вокруг выглядело достаточно реальным для того, чтобы появились мысли о скором возвращении домой и возможности написать в статье для «Либерала» и рассказать жене, не раскрывая, впрочем, всех подробностей, о манерах и костюмах неведомого мира. Мистер Коттедж потерял ощущение непреодолимого расстояния. С таким же успехом Сиденхем мог скрываться за ближайшим поворотом.

Две красивые девушки приготовили чай на тележке среди рододендроновых кустов и теперь развозили его среди присутствующих. Чай! Изысканный, какой в Англии называют китайским, подавали в маленьких пиалах, на китайский же манер, но это был настоящий бодрящий чай.

Любопытство землян перекинулось на систему государственного управления. Ввиду присутствия таких государственных мужей, как мистер Дюжи и мистер Айдакот, иначе и быть не могло.

— Какой формы государственного управления вы придерживаетесь: монархии, автократии или демократии в чистом виде? — спросил мистер Дюжи. — Есть ли у вас разделение на исполнительную и законодательную власть? Кто правит на вашей планете: единое центральное правительство или существует несколько центров управления?

Мистеру Дюжи и его спутникам не без труда объяснили, что на Утопии нет и следа центральной власти.

— Но, конечно, у вас где-нибудь есть кто-то или что-то, — продолжал мистер Дюжи, — какой-нибудь совет или учреждение, которые принимают окончательные решения о коллективных действиях, направленных на общее благо, некий высший институт, орган верховной власти. Как мне кажется, без него никак нельзя обойтись…

Нет, заявили утопийцы, в их мире подобной концентрации власти не существует. Раньше такая власть была, но постепенно рассосалась и перешла к обществу в целом. Решения по каждому конкретному вопросу принимают те, кто в нем больше всех разбирается.

— А если речь идет о решении, которому должны подчиняться все? Например, о правилах, регулирующих общественное здравоохранение? Кто заставляет их исполнять?

— Заставлять не требуется. С какой стати?

— Но что, если кто-то откажется выполнять правила?

— Мы выясняем, почему это произошло: возможно, на то имелись уважительные причины.

— А если их не было?

— Тогда мы исследуем человека на наличие психических или каких-либо иных отклонений.

— Психиатрия вместо полиции, — констатировал мистер Дюжи.

— Я предпочитаю иметь дело с полицией, — отозвался мистер Айдакот.

— Ну еще бы, Руперт, — заметил мистер Дюжи таким тоном, как будто хотел сказать: «Вот ты себя и выдал с головой».

— То есть вы утверждаете, — вновь обратился он к утопийцам с задумчивым видом, — что всеми вашими делами управляют особые органы или организации, имени которых люди даже не знают, и никто не координирует их деятельность?

— Деятельность в нашем мире координируется с единственной целью — обеспечить всеобщую свободу. У нас есть определенное число ученых, занимающихся общими вопросами психологии всего населения планеты и согласованием различных коллективных функций.

— Хорошо. Выходит, эта группа ученых и есть правящий класс? — не сдавался мистер Дюжи.

— Не в том смысле, что они могут поступать произвольно, как им вздумается. Они занимаются коллективными взаимоотношениями, не более того. При этом такие ученые не стоят выше других и пользуются преимуществом не больше, чем, скажем, философ в сравнении с техническим специалистом.

— Да это же республика в чистом виде! — воскликнул мистер Дюжи. — Однако я все еще не представляю, как она устроена и как появилась. Я полагаю, что ваше государство в высшей степени социалистическое?

— Вы все еще живете в мире, где почти все, кроме воздуха, — шоссейные дороги, моря и непролазные дебри, — принадлежит частным владельцам?

— Да, — сказал мистер Айдакот. — Принадлежит и является предметом конкуренции.

— Мы пережили этот этап и пришли к выводу, что частная собственность, за исключением личного имущества, создает для человечества невыносимые неудобства. Мы с ней покончили. Художник или ученый полностью распоряжается всеми материалами, которые ему нужны, у каждого есть свои инструменты и приборы, а также помещения и место для жизни, но собственностью у нас не торгуют и не спекулируют. Воинствующую собственность, используемую для всяческих махинаций, мы полностью искоренили. Как мы добились такого результата — долго рассказывать. На это ушло много лет. Преувеличение роли частной собственности совершенно естественный и необходимый этап развития человеческой природы. Оно повлекло за собой чудовищные результаты, но именно эти чудовищные, катастрофические результаты привели человека к пониманию сущности частной собственности и необходимости ее ограничения.