Герман Чернышёв

Шелест сорняков

Глава 1. Пропасть и не вернуться

— Ты виноват… — послышался странный шёпот. — Ты…

— Кто здесь?..

Тишина. Никто не ответил. Только грязная занавесь слегка зашелестела. «Должно быть, сквозняк». В спальню проник тусклый свет. В мертвенном мерцании стали отчётливо видны струйки коричневатого дыма, он полз по сгнившим доскам пола, перебирался на пропитанные влагой стены и скрывался в тени.

— Убийца. Ты убил его, — гадкий бархатный голосок пронизывал рассудок, скрёбся изнутри, царапал и шипел, как дряхлая кошка. — Того, кто спас тебя. Того, кто доверился тебе. Убийца, — в стене прямо над кроватью закопошились и забегали маленькие ножки. Но писка не последовало. «Кто это, крысы? Или…» — Упал. Свалился вниз. В Глубины. Ты столкнул его, ты убил его. Ты должен был сдохнуть. Ты должен быть на его месте. Ты должен гнить в Корнях, — снова возня в стенах. Теперь уже слева. «Одеяло, скорее под одеяло и спать. Надо как можно скорее уснуть, иначе…» — Не вернуться тому, кто упал в Глубины. Пропасть и не вернуться.

«Очнись! Да очнись же ты!»

— Убирайся! Оставь меня в покое!

— Ты обрёк его на смерть. В нём была Ясность и страх. А что есть в тебе? Ты простой уродец. Жалкая одинокая бестолочь. Никчёмная тварь, как та, в которую ты хладнокровно всадил клинок. Нет-нет. Ты хуже. В том существе была Ясность, а в тебе нет ничего. Ничего, кроме презренного сожаления. Отвратный, скулящий и ноющий уродец.

— Прочь! Вайтеш!

— Эй, выродок, заткнись! — окрик оборвал зловещие сновидения. Оддо потёр слипшиеся веки, пальцы всё ещё плохо слушались. — Или хочешь спать под дождём? Ну ты, мешок дерьма, выбирайся из кровати! — в дверь раскатисто постучали. Оддо встал с постели и быстро отпер. В коридоре стоял заспанный трактирщик с грубоватым лицом, по виду он только что проснулся. — Выродок, чтоб тебя сырость заела, — он схватил Оддо за край влажной куртки с медными пуговицами. — Спал на моей кровати в этих лохмотьях?

— Я заплатил вам четыре медных ойта, — Оддо вырвался.

— Плата дерьмовая, за такого урода надо брать восемь. Тут тебе не Таргерт, я тебя облизывать не буду.

— Но у меня столько нет, вы же сказали — четыре.

— А теперь говорю — восемь, — трактирщик закашлялся. — Восемь медяков или проваливай. И посох свой забери. Уродец.

Выглянув из входной двери, Оддо почти ничего не увидел. Было далеко за полночь, трактир заволокло дымкой.

— Чего медлишь, выродок? — осведомился хозяин, спускаясь по лестнице, чтобы запереть дверь.

— Долго до ближайшего города? — Оддо поглядел в темноту.

— Тебе без разницы, — трактирщик гадко осклабился. — На большаке тебя или прирежут, или звери заедят. Всё одно — украсишь грязищу своими кишками.

Оддо хлюпал по дороге в сторону, как ему казалось, тракта. «Гостеприимное местечко. Хотя иного гостеприимства я и не заслуживаю. Подохнуть на дороге с разодранным брюхом — далеко не так уродливо для уродца».

— Убийца! — послышался женский крик.

— Что, неужели опять?.. — Оддо тряхнул головой, чтобы избавить разум от навязчивых видений, но крики не прекратились.

— Пропади ты пропадом, визгливая шлюха! — раздался старческий смешок.

Это удивило Оддо. «Старик — здесь? В такой час?» Он поспешил на вопли, которые доносились откуда-то из темноты. Вскоре в стене ливня забрезжило неяркое пламя свечи.

На перепутье большака из земли торчал железный фонарь на длинной подпорке в человеческий рост. От дождя его укрывала деревянная миска, водружённая сверху. По ней струилась вода, да так сильно, будто кто-то лил её на светильник из трактирной кружки.

Оддо не сразу заметил, что возле фонаря лежит мужчина. Бездыханный, раздетый по пояс. Простолюдные кожаные брюки, опоясанные верёвкой в палец толщиной, скрывали в складках кровь, смытую дождём. Живот был грубо распорот от правого нижнего ребра до пупка. Натруженные, распухшие пальцы по-прежнему слабо подёргивались. Рядом валялся колун с гладкой рукоятью, отшлифованной шершавыми ладонями. На лице убитого застыла мольба, испуганная гримаса.

— Заткнись, дрянь, — поблизости послышались шорохи и сдавленное стенание. Оддо пригляделся. На тракте в грязи барахталась молодая женщина. Над ней склонился какой-то старикашка с седеющими всклокоченными волосами, некрупный, но его пальцы сдавили плечо плачущей бедняжки хваткой покойника. Он принялся сдирать с неё домотканую одёжку, попутно стаскивая с себя замызганные штаны.

— Эй! — крикнул Оддо.

Мужчина повернулся. Кровавые колечки, тлеющие во мраке, нисколько его не удивили. Он подскочил на месте и бросился вперёд. Посох достиг его физиономии раньше, чем он приблизился.

Женщина не прекращала рыдать, впиваясь в лицо побелевшими пальчиками. Оддо подумал, что будет рассудительнее дать ей отойти от пережитого и подошёл к нападавшему. Тот лежал без сознания рожей кверху. Недлинную щетину покрывала грязь, ему было далеко за шестьдесят. «Как это, старик — грабитель и насильник?»

— Мой муженёк… — пролепетала женщина. — Он мертв, да?

Оддо сочувственно кивнул. Женщина подошла к фонарю, посмотрела на мужа, затем подобрала колун.

— Что это вы… — не успел Оддо договорить, как она рубанула старика по груди. После чего ощупала его куртку и выудила из внутреннего кармана несколько серебряных ойтов.

— Держи выродок, это тебе за помощь, — она кинула в грязь монету и посмотрела на Оддо. — Миленькая курточка.

Тот не нашёлся, что сказать, лишь ошалело воззрился на нещедрую благодарность, которая валялась у его ног.

— Бери, чего ждёшь? — женщина быстро пошагала прочь. — Задержишься здесь на подольше — так же кончишь. Поверь, тебе повезло, что это была я.

Оддо подцепил пальцами монету.

— Как добраться до ближайшего города? — спросил он, протирая её о рукав.

— Иди за мной, если не боишься. Как имечко твоё, выродок?

Оддо ничего не оставалось, кроме как последовать за женщиной, и вскоре он поравнялся с ней.

— Оддо.

— Думаю, в разъяснениях ты нуждаешься больше, чем в благодарностях. Я Минди.

— Приятно повстречаться.

— Вовсе нет. Ты скорее напуган, чем рад. Дохлый ублюдок возле фонаря был моим супружником. Тот ещё мешок дерьма, уж поверь. Обращался он со мной нередко так же сладко, как и тот старикан. И я довольна его смертью.

— По поводу этого. Вероятно, это немного неучтивый вопрос, но…

— Неучтивый? — Минди грубо расхохоталась. — Ты почти застал меня нагишом с ножом в горле, ещё более опороченную, чем сейчас. Забудь о вежливости, выродок. Спрашивай.

— Допустим, — Оддо замялся. — Как это старик вздумал сделать то, что, по виду, намеревался? Он же всё-таки старик. Разве есть старики насильники?

— Есть постаревшие насильники. Дервар славится подобными персонажами. Да что там, состоит из них. Штука в том, что ты попал в смертельно любопытное местечко. Здешние не церемонятся, коли нужно что-то стащить. Будь то денежки, чья-то невинность или жизнь.

— Что ж, тогда мне следует обходить стороной подобных личностей.

— Это у тебя вряд ли получится, дорогуша.

Минди усмехнулась.

— В каком это смысле?

— В самом что ни на есть этом самом. Если вздумал поспать с отпертой дверью и без ножа под подушкой, то тебе не сюда. Близлежащими Квёлыми Землями правят трусливые толстосумы, которые боятся вынести приговор даже тем, кто заслуживает быть убитым на месте. А таких людей побольше, чем ты предполагаешь. У некоторых нет иной радости, кроме как бесчинствовать. А нет приятнее места для бесчинства, чем то, где закон упразднён, как явление. Разбойники, насильники, головорезы, вороватые ротозеи и карманники должны быть ограждены от простых жителей тем или иным способом.

— То есть…

— То есть все они здесь. Это вроде как большая тюрьма. Преступники доживают в ней собственные деньки в благодати насилия и обмана. Иные, конечно, не всегда столь кровожадны, но со временем… Скоро мы придём в Дормур. Особнячок моего мужа охраняют двое громил. Будет неразумно сказать им, что муженька больше нет. Прознав об этом, они могут разворошить наши кладовые, а заодно и моё гнёздышко, — Минди многозначительно глянула на Оддо. — Пока помалкивай о том, что видел. Я придумаю что-нибудь правдоподобное для этих болванов, пока ты будешь набивать брюхо. Должна же я хоть как-то тебя отблагодарить.

Занялся неясный рассвет, и впереди замаячили высоченные громоздкие сооружения. Крыши покрывала тёмная черепица. Земля была устлана каменными плитами, испещрёнными застарелыми бурыми отметинами, пятнами от содранного мха и лишайника, царапинами на местах отскобленной плесени. Из трещин кое-где проклёвывалась жухлая буро-зелёная сныть. Всё говорило о том, что здешние жители не особенно заботятся о чистоте.

На городских дорогах — как нельзя более пустынно. А те горожане, которые изредка показывались, очевидно, спешили скрыться с глаз.

Возле входа в один из самых богатых, если уместно называть богатыми подобные жилища, особняков Оддо заметил какого-то увальня, чей говор заставил его улыбнуться. Рядом с ним стоял плюгавенький остроносый пьянчужка, небритый, худой, с крайне подозрительной и заискивающей рожей.