Гилберт Блайт

Амо

Часть первая

Глава 1

На снегу пережитки немого заката,

и сжигающий космос чернеет вдали,

в этом ёбаном мире мне больше не надо

ничего, никого, ни зимы, ни любви.

Я из белого плена свалю пепелацом,

девять низких поклонов оставив земле,

потому что ну нахуй кому-то я сдался,

потому что ну нахуй я сдался себе.

Автор неизвестен

1.1. Арсений

Ато, amas, amat, amamus, amatis, amant.

Я люблю, ты любишь, он любит, мы любим, вы любите, они любят.

Заорать бы, чтобы хоть на мгновение стало легче. Но я молчу. Молчу и методично спрягаю в тетради латинские глаголы. На автомате. Выводимые чёрным линером буквы сами собой, словно без моего участия, скользят по бумаге, сливаются в строки.

Комната вокруг сжимается, давит на затылок, вплавляется в виски. Мама! Я скучаю по ней. Невыносимо. Безумно. Дико. Почему не я умер тогда? Насколько проще было бы просто исчезнуть, раствориться, перестать быть. Не ходить в универ, не притворяться, что всё нормально.

Сквозь окна на меня пялится ночь. Накрывает своей пустотой. Густая, чернильная. Когда-нибудь её не остановит свет настольной лампы, и она доберётся до меня. Часть этой ночи уже поселилась во мне и теперь ширится, растёт, питаясь моими сомнениями и чувством вины. Скребётся, прогрызает путь наружу, пережёвывая артерии и сухожилия.

И ещё тошнота. Меня тошнит от самого себя, от моей жизни. Пустой и бессмысленной.

Стук в дверь отпугивает тьму за пределы светового круга настольной лампы. Ночные тени забиваются по углам, выжидающе выглядывая оттуда: кто там? Но это всего лишь отец.

— Не спишь?

Его привычка переспрашивать об очевидном раздражает. Подыгрываю, чтобы скорее закончить разговор.

— Завтра семинар по латыни, надо закончить с глаголами.

— Не сиди допоздна.

Киваю, говорить совсем не хочется.

— Ты помнишь, что завтра приезжает Кирилл? Утром заберу его с вокзала.

— Отлично.

Буравлю взглядом расплывающуюся за пределы тетрадных клеток латиницу, не могу смотреть на отца. Боюсь, что как бы искусно я ни скрывал эмоции за бесцветным голосом, во взгляде проскользнут невысказанные упрёки. Боюсь сорваться. Боюсь высказать ему то, что всё это время ищет выхода. Он не должен был позволить ей уйти.

— Спокойной ночи, — роняет он в затянувшееся молчание и почти бесшумно прикрывает дверь.

— Спокойной ночи, пап.

Мы оба знаем, что эта ночь не станет исключением, знаем, что не сможем спокойно уснуть и, проворочавшись с боку на бок, тревожно сминая простыни, забудемся беспокойным больным сном только к утру. Знаем, и всё равно желаем друг другу спокойной ночи.

Ато, amas, amat, amamus, amatis, amant.

Я люблю, ты любишь, он любит, мы любим, вы любите, они любят.

Я не люблю. Мне больше некого любить. Некого?

Кирилл. Кир. Герой моих детских грёз. Мой кумир. Мой почти двоюродный брат. Мы подписаны друг на друга в инстаграме [Здесь и далее по тексту запрещённая в России организация. — Прим. ред.], висим в друзьях в ВКонтакте, но почти не общаемся. Вряд ли можно назвать общением формальный обмен поздравлениями.

Завтра он приезжает. Зачем-то. Зачем?

Открываю инстаграм и нахожу его профиль, начинаю листать и залипаю на одном кадре. Фотка смазана до такой степени, что не спасли бы никакие фильтры. Их и нет, впрочем, как и подписи, и хэштегов. Зато есть косая ухмылка, подбородок с пробивающейся щетиной, широкие плечи, тёмная кожанка поверх толстовки, сигарета, зажатая между большим и указательным пальцами.

На мгновение я застываю, всплывают детские воспоминания. Давние, яркие. Мне одиннадцать или двенадцать, он на три года старше.

Гора манила нас всегда. В особенности его. Он был ею одержим. И вот мы уже карабкаемся на самую вершину. Пологий склон с молодой порослью сосняка сменяется скалистым, и подошвы моих кед скользят по раскалённому солнцем камню. Каждый раз, когда мне становится не по себе от страха, Кир оборачивается и протягивает мне руку. Забравшись на самый верх, он стискивает меня за плечи и кричит: «Мы сделали это!»

Козырёк ладони — у сощуренных глаз, в волосах и ресницах запуталось солнце. В этот момент он кажется мне богом. Темноволосый, с несмываемым, намертво въевшимся в кожу загаром. Мы были особенно неразлучны в то последнее лето. Бэтмен в футболке с затёртым от частых стирок принтом и его Робин с вечно сбитыми в кровь коленками. Дон Кихот и его Санчо. Мой лучший друг. Я готов был следовать за ним повсюду. А потом он уехал.

Я думал, всё давно забыто. Думал, что вытравил его образ из памяти. Выревел, вытосковал. Но между рёбрами снова щемит, значит, нет. Я до сих пор на него обижен.

1.2. Кирилл

Лампочки в грязном плацкартном вагоне горят мягко и тускло. Тихо, как летом перед грозой. И так же душно…

Меня мутит. То ли от количества выпитого накануне, то ли от едва уловимого, но такого раздражающего покачивания вагона.

События вчерашнего дня расплываются в памяти огромным мазутным пятном. Пацаны устроили мне шикарные проводы.

Борюсь с желанием заблевать всё вокруг и тянусь к окну. Надо подышать. Нет, надо бы меньше пить. Что ж, в ближайшие пару месяцев у меня есть шанс исправиться и стать заядлым зожником.

А ведь ещё совсем недавно в мои планы не входил ни здоровый образ жизни, ни младший брат. Не то чтобы мне не хотелось с ним увидеться — о таскавшейся за мной в детстве светлой макушке я всегда вспоминал с теплотой, но, чтобы из-за него тащить свою задницу в маленький таежный городок, где прошло моё босоногое детство… Нет, об этом я точно не мечтал. Кто ж знал, что на меня накатают заяву. Не ввязывался в драки с самой школы, но, как оказалось, навыков ближнего боя не растерял. Лицо кой-кому подпортил знатно.

В принципе, я ещё легко отделался — условкой и временным отчислением из универа. Эх, если бы не с последнего курса… Да за месяц до защиты диплома. Мама в ярости, отец в предынфарктном состоянии. Так что причины моей ссылки понятны. Хотя точная формулировка из уст моей матушки звучала совсем иначе: «поезжай и поддержи брата». Да уж. Меньше всего я сейчас похож на того, кто может о ком-то позаботиться.

Арсений. Сенька. Сколько ему сейчас? Он на три года младше. Значит, девятнадцать. Пшеничные волосы, вечно сбитые в кровь коленки. Таким он мне запомнился в лето нашего переезда.

Если долго смотреть на потолок вагона, то кажется, что тот украдкой медленно опускается прямо на тебя. Если закрыть глаза и прислушаться к стуку колёс, можно кое-что вспомнить. Погружаюсь в воспоминания о, казалось бы, давно позабытом.

Мы с соседом Пашкой думали, что это будет смешно. Маленький невинный розыгрыш, глупая детская шутка. Тук-тук, тук-тук, я не могу слышать, но слышу, как стучит Сенькино сердце, когда он вбегает в комнату. Лежу на полу, едва сдерживая улыбку: трудно прикидываться мёртвым в четырнадцать.

Футболка и левое запястье — в алой акварели, рядом нож. Пашкин истошный крик, актёрище. Руку на отсечение даю, что глаза у Сеньки огромные, размером с блюдца. Хочется проверить, но продолжаю отыгрывать суицидника, не дышу. А потом притворяться становиться легче, потому что дыхание перехватывает на полном серьёзе. Мягкие отросшие пряди его волос — на моем лице, и вкус жвачки, с которой он никогда не расстается, — у меня во рту.

Практические навыки искусственного дыхания двенадцатилетнего ребёнка равны примерно нулю. Поэтому он больше слюнявит мне рот, чем вдыхает в лёгкие воздух. Зато я сразу же «воскресаю». Ну, сначала малость охреневаю, конечно. Меня буквально подбрасывает на месте. Уши и щеки горят у обоих, и ощущение неловкости запредельное.

Мысль зайти на его страницу в ВК приходит спонтанно. Просто потому что захотелось. Только чтобы проверить, не потемнели ли со временем его волосы.

А вот хрен мне. На аватарке какой-то тип из анимэ, и сколько не шерсти, фото — ноль. Проверяю аудиозаписи, и с удовлетворением замечаю, что половина плейлиста у нас совпадает. Неплохо. Нахожу Мэнсона и удивленно хмыкаю. Очень даже неплохо. Но ещё больше удивляюсь, заглянув на его стену. Потому что это какой-то грёбанный пиздец. Античные статуи, тонкие щиколотки, хрупкие запястья, и ключицы — это уже не у статуи, потому что на них засосы. Сложи кусочки паззла и собери себе мальчика. И всё это венчают цитаты на древнегреческом и латыни, подписанные: Цицерон, Платон, Овидий.

Мне абсолютно восхитительно похер, осознанный ли это выбор пристрастий и ориентации или особые подростковые тараканы. Не то, чтобы я одобрял все эти гейские штучки или считал их нормой, но, если это не касается меня напрямую — ебитесь, как хотите.

Возвращаюсь к его дурацкой анимэшной аве и вижу рядом горящий значок онлайна. Рука так и тянется написать ему, я даже открываю нужную вкладку, но тут же подвисаю, крутя в пальцах тонкий прямоугольник смартфона. Что я могу сказать? Хэй, братец, прости, что не писал тебе семь лет, и вот решил узнать, как ты там, как твои коленки. Поджили? Бредовая идея.