Глава 2

Голубой саксонский лес

Снега битого фарфор.

Мир бесцветен, мир белес,

точно извести раствор.

Ты, в коричневом пальто,

я, исчадье распродаж.

Ты — никто, и я — никто.

Вместе мы — почти пейзаж.

Иосиф Бродский

2.1. Арсений

Вырубиться вчера прямо за столом оказалось не самой удачной идеей. Учиться перед сном полезно и всё такое… Но на этот раз латынь отпечаталась не только на подкорке моего мозга, но и на щеке. Вместе с узором твёрдой поверхности письменного стола. А шея затекла так, что разминать её пришлось долго.

В лекционном зале вечная мерзлота, гуляет сквозняк, и тепла от батарей явно недостаточно. Укутавшись в пальто, залипаю взглядом на пушистых медово-горчичных локонах сидящей передо мной Алисы Кайзер. Можно залипнуть и на шее Германа Кайзера, но не нужно. Если чему-то и научила меня жизнь, так это — не совершать одних и тех же ошибок дважды.

Словно почувствовав на себе мой взгляд, они оборачиваются оба, в очередной раз поражая меня удивительной синхронностью.

— Ты как сегодня, милый? — голос девушки наполнен теплом и тяжестью металла, этаким расплавленным золотом, совсем как рассыпанные по её плечам волосы.

— Желание «вскрыться» меня почти не посещало, если ты об этом, — говорю и тут же корю себя за резкий тон. Но Алиса, уже привыкшая к моему угрюмому состоянию за последние два месяца, даже бровью не ведёт, лишь накрывает мои ледяные пальцы своей горячей ладонью.

— Поехали сегодня к нам после универа, мама булочек напекла.

— С вишней, — добавляет её точная копия мужского пола, поправляя волосы, и без того идеальные в своей небрежности.

Ну что ты за человек такой, Герман!

Так некстати вспоминается зимний пьяный вечер и его кошачье мягкое: «Все барьеры — в твоей голове, Арсений». И губы со следами засахаренной вишни у моего уха, и жаркое полуприкосновение к моей шее. К событиям того вечера мы не возвращались, негласно списав случившееся на эйфорию по случаю сданной сессии и переизбыток алкоголя в крови. Грубо говоря, тогда мы оба были «в хлам». Кстати, все мои барьеры так и остались при мне.

— Спасибо, — перестаю быть неблагодарной свиньёй и улыбаюсь близнецам. Не знаю, как бы я пережил всё это, если бы не они.

— Ты своим настроением меня в могилу сведёшь, — вздыхает верзила справа от меня, не обманутый моей улыбкой. Плюс один в ряду моих ангелов-хранителей, обладатель грустных карих глаз, кумир Сэйлор Мун и любитель булочек с вишней и без. Лёнечка Бондарь. Малыш Бо. Сто восемьдесят сантиметров заботы и завидного терпения.

— Прости, Бо. Наверно, я просто не выспался.

— Опять кошмары?

Молча киваю и, накинув капюшон на голову, закрываю глаза. Остаток пары по античной философии провожу, балансируя на грани сна и реальности. Слайд на проекторе сменяется за слайдом, спокойный голос лектора убаюкивает, и мне удаётся задремать.

— Майор Том, на связи центр управления. Примите протеиновые таблетки и наденьте шлем, — раздается голос откуда-то сверху. Игнорирую в надежде продлить блаженное забытье.

— Хэй, проснись, — кто-то трясёт меня за плечо, и я открываю глаза. — Пара закончилась.

Я не сплю. Я просто мертв. Оставьте меня в покое.

Время в универе тянется медленно и скучно. Наконец вторая пара подходит к концу, и мне даже удаётся блеснуть знаниями на семинаре. Мысль о том, что бессонная ночь прошла не зря, приносит хоть какое-то удовлетворение.

В автобусе давка, и меня сразу оттесняют к окну. В наушниках играет Боуи, за окном проплывают фонарные столбы, торговые центры и остановки.

Вываливаюсь из раздолбанного загородного автобуса прямо в жуткую смесь тающего снега и дорожной грязи. «Ashes to Ashes» в моем плейлисте сменяется на «Space Oddity», и простое совпадение кажется знаком.

Ground control to major Тот.

Commencing countdown, engines on.

Check ignition and may God's love be with you [Земля вызывает Майора Тома. // Начинаем обратный отсчет. Двигатели запущены. // Проверка зажигания, и Бог вам в помощь! — Прим. ред.].

Впрочем, любая строчка из его рандомной песни лучше моих собственных мыслей. Кого я обманываю? Всё что угодно лучше моих мыслей! Не хочу оставаться с самим собой один на один.

После непрерывного снегопада небо раскинулось над городом старой застиранной простынёй. Разбитые в абсолютное ничто подошвы кроссовок вязнут в снегу, щедро зачерпывая ледяную жижу. Не верится, что через месяц должно наступить лето. Такое ощущение, что природа просто сошла с ума и забыла сменить декорации.

Задумываюсь и проваливаюсь в лужу по щиколотку. И без того мокрый кроссовок смачно хлюпает, набирая воды. Высвободив ногу, тупо наблюдаю, как тёмная вода снова наполняет ледяную воронку.

2.2. Кирилл

При виде его подвернутых штанин хочется расхохотаться. На фоне снежных сибирских фьордов они выглядят очень комично, особенно в сочетании с кроссовками и длинным коричневым пальто. Голая кожа должно быть окоченела, но он не показывает вида, что замёрз. Бредёт по колее, оставленной недавно проехавшей дядиной «тойотой», опустив голову, не замечая никого вокруг. Меня, следящего за ним с крыльца, в том числе.

Он подходит ближе, скидывает капюшон, и я не могу сдержать изумленного «Пиздец!», рвущегося наружу против моей воли.

Синий?! Цвет его волос — не то голубой, не то неоново-морской — режет глаза, сбивает с толку. Что-то тихонько царапает глубоко внутри. Я хотел увидеть его волосы с той самой ночи воспоминаний в поезде, хотел проверить, такие же ли они светлые, вытравленные жарким солнцем до бела, как тем последним летом.

Не хочу дожидаться, пока он дотащится от ворот до крыльца, сбегаю вниз по ступенькам ему навстречу.

— Привет, — он останавливается и протягивает мне руку.

— Офигеть, как ты вырос! — сгребаю его в объятья и чувствую, как он расслабляется, обмякает в моих руках. — Привет, детка!

Детка. Так я называл его давным-давно. Когда деревья были выше, а трава зеленее. В детстве. Сейчас и не подходит вовсе, но само вырвалось.

— Привет, Кир, — уголки его губ ползут вверх, а в глазах плещется тоска. Щенячья. Дикий контраст. Эх, Сенька! Не хочется его отпускать. Хочется успокоить, пообещать, что всё будет хорошо и добавить всякого бреда о том, что время лечит.

Он совсем ещё мальчишка, не удивительно, что меня переполняет нежность. С этими растрёпанными волосами и огромными глазами он кажется намного младше меня, меньше. А на его фоне я сам себе кажусь стариком. Это настолько трогательно, что мне становится неловко, и именно в этот момент я понимаю, как соскучился.

Он шмыгает в ворот толстовки и отодвигается, вернее, отлипает: — Давно приехал?

— Пару часов назад.

— А отец?

— Привёз меня и поехал на работу.

— Ну, конечно…

Мне кажется, или его глаза действительно на секунду стекленеют, взгляд становится безжизненным, отрешённым, безразличным?

Мы заходим в дом, я наблюдаю, как какое-то время он сражается с кроссовками, никак не желающими отпускать прилипшие к мокрым стелькам ступни. Спустя пару минут он всё же выходит победителем и шлёпает по коридору к дверям своей комнаты.

Иду след в след по мокрым отпечаткам его ног. Мы балансировали так в детстве от одного тёмного ромбика дорожной брусчатки к другому, не желая уступать друг другу даже в этом глупом детском состязании.

Взлохмаченный, скуластый, ершистый, он замирает в дверном проёме, переминается с ноги на ногу, пялится на дверной косяк и переводит глаза на меня.

— Зачем ты приехал?

Вот так. Прямо в лоб, братишка? Странно, но вопрос, который я сам прокручивал в голове бессчётное количество раз, заданный сейчас им, звучит… обидно.

— Я? — выдыхаю. Не ответ даже, а так, выхлоп скопившегося в лёгких воздуха.

— Ну да. Почему именно сейчас?

— Потому что попёрли из универа за «умышленное причинение вреда здоровью».

— Твоя честность подкупает, — он хмыкает и даже расщедривается на улыбку.

— Значит, не сердишься на незваного гостя?

— Я на тебя не сердился даже тогда, когда ты оставил меня в том чёртовом карьере.

— Да ладно тебе! Я же сам тебя и вытащил!

Было такое. Давно, но было.

— Ага, вместе с парой кило грязи. Мама потом неделю вымывала мне глину из волос, — он немного запинается при упоминании матери, но быстро берет себя в руки, а я помогаю ему увести разговор в сторону:

— Ещё бы, я тогда даже отдал тебе свою джинсовку, чтобы ты своим видом всех прохожих не распугал.

— Которая была мне до колен, если помнишь.

Я помню. И не забывал никогда.

— Сколько лет прошло, Сень?

Он вздрагивает.

— Так меня называла мама…

Не дать ему расклеиться! Заговорить, заболтать всякой ерундой.

— А как друзья называют?

— Арс.

— Хочешь, я буду звать тебя так же?

Мотает своей лохматой башкой из стороны в сторону. Ну, Сеня так Сеня.

— Ты прости, я не должен был так пропадать. Я ужасный брат.

— Ты замечательный брат. Сам знаешь.

Молча киваю. Слова кажутся лишними, всё и так понятно. Без слов. А он снова зависает. Морщит лоб, словно вспоминая о чём-то давно позабытом и важном.

— Ты уже разобрал сумку?