Гильермо дель Торо, Чак Хоган

Штамм. Начало

Лоренсе, Мариане и Марше… а также всем чудовищам моей детской спальни. Никогда не оставляйте меня одного!

ГДТ

Лайле.

ЧХ

ЛЕГЕНДА О ЮЗЕФЕ САРДУ

— Когда-то давно жил-был великан, — начала рассказывать бабушка.

Глаза маленького Авраама Сетракяна заблестели, и тут же борщ в деревянной миске стал гораздо вкуснее, во всяком случае, он уже не так отдавал чесноком. За обедом бабушка всегда сидела напротив бледного, худенького, болезненного мальчугана и заговаривала ему зубы, чтобы тот съел побольше и чуть набрал вес.

А больше всего для этого подходила бубемайсе — бабушкина сказка. Волшебная история. Легенда.

— Он был сыном польского дворянина, и звали его Юзеф Сарду. Мастер Сарду превосходил ростом любого другого мужчину. Он был выше любого дома в деревне. А чтобы пройти в дверь, ему приходилось сгибаться в три погибели. Этот рост доставлял очень много хлопот. Врожденная болезнь — не дар божий. Юноша мучился. Его мышцам недоставало силы, чтобы поддерживать длинные, тяжелые кости. Даже просто передвигаться ему было трудновато, поэтому он ходил с большой тростью — выше тебя, — а у трости был серебряный набалдашник в форме головы волка — зверя, который украшал родовой герб Сарду.

— Правда волка, бубе? — вставил Авраам между ложками борща.

— Да, правда. Вот такая выпала Юзефу судьба, и она научила его покорности и состраданию — чувствам, обычно редким у дворян. Сострадания Юзефа хватало на всех — и на бедняков, и на тех, кто непосильно трудился, и на больных. Деревенские дети в Юзефе души не чаяли — его карманы, большие и глубокие, как мешки для брюквы, всегда топорщились от сладостей и игрушек. У него самого детства-то и не было — в восемь лет он сравнялся ростом с отцом, а в девять перерос его на голову. Отец втайне стыдился и слабости сына, и его гигантского роста. Но юный Сарду был добрым великаном, и люди его любили. Про него говорили, что мастер Сарду смотрит на всех сверху вниз, а вот свысока не смотрит ни на кого.

Бабушка кивнула мальчику, напоминая, что пора отправлять в рот очередную ложку. Авраам прожевал кусок вареной свеклы. Этот сорт за цвет, форму и прожилки, похожие на кровеносные сосуды, люди прозвали «детским сердечком».

— А дальше, бубе?

— Юзеф Сарду любил природу, и жестокости охоты нисколько его не радовали. Но дворянам полагалось охотиться, и, когда Юзефу исполнилось пятнадцать лет, отец и дядья заставили его отправиться с ними в охотничью экспедицию. На долгие шесть недель. В Румынию.

— Куда, бубе? — переспросил Авраам. — Сюда? Этот великан, он что, приехал в нашу страну?

— Да, эйникл, [Внучек (идиш).] только на север, в Карпаты. Там есть большие темные леса. Кабаны, медведи и лоси не интересовали охотников. Они отправились туда за волками, которые считались символом рода Сарду. Они собирались охотиться на охотников. В роду бытовало поверье, что волчье мясо придает мужчинам Сарду смелость и силу, и отец юного Юзефа надеялся, что это мясо сможет излечить слабые мышцы сына.

— А дальше, бубе?

— Путешествие выдалось долгим и утомительным. Не баловала путников и погода, так что Юзеф выбивался из сил. Никогда раньше он не выезжал за пределы своей деревни и стыдился взглядов, которыми его одаривали незнакомые люди. Когда же они добрались до темного леса, где собирались охотиться, выяснилось, что он кишит живностью. Стаи и стада животных бродили по лесу ночью, словно беженцы, изгнанные из нор, гнезд, лежбищ. Зверья было так много, что охотники, разбившие лагерь в лесу, не могли заснуть. Некоторые захотели вернуться, но воля старшего Сарду была непреклонна. Они слышали, как в ночи воют волки, и отец Юзефа хотел, чтобы одного из них убил его сын, его единственный сын, гигантский рост которого был словно проказа в роду Сарду. Отец хотел освободить род от этого проклятия, а потом женить сына. Старший Сарду мечтал, что у него появится много здоровых внуков.

Так получилось, что к вечеру второго дня отец Юзефа, идя по следу волка, отделился от остальных охотников и пропал. Его прождали всю ночь, а на рассвете отправились на поиски. Но к заходу солнца в лагерь не вернулся один из двоюродных братьев Юзефа. И так пошло дальше, понимаешь?

— А дальше, бубе?

— А потом остался один Юзеф, юноша-великан. На следующее утро он отправился на поиски и в том месте, где уже бывал раньше, обнаружил тела отца, двоюродных братьев и дядей, лежащие у входа в подземную пещеру. Их черепа были расплющены ударами невероятной мощи, а тела остались несъеденными, и это значило, что убил их зверь чудовищной силы, но не от голода или страха. По какой-то причине — по какой именно, он и представить себе не мог, — Юзеф почувствовал, что за ним наблюдает, а возможно, его даже изучает неведомая тварь, затаившаяся в этой самой пещере.

Мастер Сарду одно за другим унес все тела от пещеры и глубоко их зарыл. Конечно же, он невероятно устал и ослабел, совершенно выбился из сил, был, что называется, фармучет, [Измученный (идиш).] однако, как бы ни был Юзеф одинок, испуган и изнурен, вечером он вернулся к пещере, чтобы встретиться лицом к лицу с тем злом, которое могло или должно было явиться с наступлением темноты. Встретиться — чтобы отомстить за своих старших родственников или умереть в бою. Все это стало известно благодаря дневнику, который вел Юзеф. Много лет спустя дневник этот нашли в лесу, и запись о решении отомстить была в нем последней.

Авраам даже рот разинул.

— А что же там случилось, бубе?

— Этого никто точно не знает. После отъезда охотников прошло шесть недель, потом восемь, десять, а вестей от них все не было и не было. Дома уже со страхом думали, что охотничья экспедиция пропала без следа. Но вот, на одиннадцатой неделе, глубокой ночью к поместью Сарду подкатила карета с зашторенными окнами. В ней прибыл мастер Сарду. Он заперся в замке, в том крыле, где пустовали все комнаты, и видели его крайне редко, если видели вообще. Следом за юным Сарду пришли и слухи о том, что случилось в румынском лесу. Те немногие, кому удавалось увидеть Юзефа, — если, конечно, их словам можно было верить — говорили, будто он излечился от своего недуга. Некоторые даже перешептывались, что мастер Сарду вернулся, обретя где-то великую силу, под стать его сверхчеловеческим размерам. Однако столь велика была для Сарду горечь утраты отца, дядей и двоюродных братьев, что он больше никогда не выходил из своих апартаментов в дневное время и уволил большинство слуг. Правда, по ночам замок оживал — в окнах видели отсветы горящих каминов, — но с годами поместье Сарду пришло в упадок.

А потом… потом некоторые стали поговаривать, что ночами по деревне ходит великан. Особенно этой новостью делились между собой дети — мол, они слышали, как стучит — тук-тук-тук — его трость, на которую Сарду больше не нужно было опираться, и он использовал ее, чтобы стуком вызвать детей из кроватей, а затем раздать им сладости и игрушки. Тех, кто не верил, подводили к ямкам в земле — часто эти ямки обнаруживались под окнами спален — и объясняли, что эти ямки не что иное, как следы трости Сарду, той самой, с набалдашником в форме волчьей головы…

Глаза бубе потемнели. Она заглянула в миску Авраама и увидела, что борща там осталось совсем немного, на самом донышке.

— Но вскоре, Авраам, крестьянские дети начали пропадать. По слухам, дети стали исчезать и в окрестных селениях. Даже в моей родной деревне происходило то же самое. Да, Авраам, твоя бубе выросла в селении, которое находилась всего в полудне пешего хода от замка Сарду. Я помню двух сестер. Их тела нашли на поляне в лесу. Они были белые, как окружавший их снег, а раскрытые глаза заледенели на морозе. Однажды ночью я сама услышала невдалеке этот тук-тук-тук — такой ритмичный, такой громкий, такой призывный, — но я не встала, а натянула на голову одеяло, чтобы заглушить звук, и потом не могла спать еще много ночей.

Окончание истории Авраам проглотил с последней ложкой борща.

— Со временем деревня Сарду полностью опустела, и место это стало проклятым. Иногда через наше селение проходил цыганский табор, и цыгане, продавая свои диковинные товары, рассказывали о всяких странностях, происходящих возле замка. О появляющихся там духах и привидениях. О великане, который, словно бог ночи, бродил по залитой лунным светом земле. Именно цыгане предупреждали нас: «Ешьте больше и набирайтесь сил… иначе Сарду доберется до вас». Вот почему это такая важная история, Авраам. Ess gezunterhait. [Будь здоровеньким (идиш).] Ешь и набирайся сил. Не оставляй в миске ни капельки. Иначе — он придет. — Бабушка вернулась из своих воспоминаний, словно бы вышла из темноты на свет, и ее глаза снова заблестели. — Иначе придет Сарду. Тук-тук-тук.

Мальчик доел все, до последнего волоконца капусты, до последнего кусочка свеклы. Миска опорожнилась, история закончилась, зато заполнились желудок и голова, да и в сердце не осталось пустого уголка. Бубе осталась довольна, и в лице ее для Авраама светилась вся любовь, какая только бывает на свете.

В такие моменты, принадлежавшие только им и никому другому, когда они сидели за шатким фамильным столом, беседуя на равных, несмотря на целое поколение, лежавшее между ними, они делили между собой пищу сердца и пищу души.

Десятью годами позже семье Сетракянов пришлось покинуть и их собственную столярную мастерскую, и саму деревню. Причем изгнал их не Сарду. Их изгнали немцы. В дом Сетракянов определили на постой офицера, и этот человек, смягчившийся бесхитростным гостеприимством хозяев, которые разделили с ним хлеб за тем самым шатучим столом, однажды вечером предупредил, что им лучше не являться утром на сбор, объявленный на железнодорожной станции, а под покровом ночи покинуть дом и деревню.

И они ушли, вся разросшаяся семья Сетракянов — было их уже восемь человек, — ушли в ночь, в поля и леса, взяв с собой все, что смогли унести. Вот только бубе их задерживала, потому что не могла быстро передвигаться. Хуже того — она знала, что задерживает, знала, что ее медлительность ставит под удар всю семью, кляла себя и свои старые больные ноги. В конце концов все остальные члены семьи ушли вперед. Все, кроме Авраама — теперь уже сильного, многообещающего юноши, резчика по дереву, весьма искусного даже в столь молодом возрасте, ревностного читателя Талмуда, проявляющего особый интерес к Книге Зогар [Книга Зогар (Зоар, Зохар) — основная и самая известная книга из многовекового наследия каббалистической литературы. Написана, скорее всего, в XIII веке. Каббалисты утверждают, что книгу написал рабби Шимон Бар Йохай во II веке н. э. С точки зрения каббалистов, Зогар имеет огромную духовную силу. Каббалисты рассматривают изучение Зогара как наиболее высокое духовное постижение человека.] и тайнам еврейского мистицизма, — Авраам остался с бабушкой. Когда до них дошла весть, что остальных членов семьи арестовали в ближайшем городке и запихнули в поезд, отправлявшийся в Польшу, бубе, терзаемая чувством вины, принялась настаивать, что ради спасения Авраама она тоже должна сдаться немцам.

— А ты беги, Авраам. Беги от нацистов. Беги, как от Сарду. Спасайся!

Но Авраам не побежал. Он не хотел расставаться с бабушкой.

А утром Авраам нашел свою бубе на полу возле кровати в доме, где сжалившийся над беглецами хозяин позволил им передохнуть в пути. Бабушка свалилась с постели ночью. Кожа на ее губах была угольно-черной и отслаивалась, и глотка тоже почернела настолько, что это было видно снаружи по темному горлу, — бубе умерла, приняв крысиный яд. С разрешения хозяина и его семьи Авраам Сетракян похоронил бабушку под цветущей белой березкой. Для надгробья он вырезал чудный деревянный крест, на котором изобразил много цветов и птиц и все те вещи, что радовали бубе при жизни. Он плакал, и плакал, и плакал, скорбя о бабушке, а потом — побежал.

Он во весь дух бежал от нацистов и все время слышал за спиной: тук-тук-тук.

Это зло гналось за ним по пятам…

НАЧАЛО

Речевой самописец борта N323RG

ФРАГМЕНТ ЗАПИСИ, ПЕРЕДАННОЙ В НКБП. [НКБП — Национальный комитет безопасности перевозок, федеральное ведомство США, созданное в 1974 г. Курирует вопросы, связанные с безопасностью всех видов транспорта.] Рейс Берлин (аэропорт Тегель) — Нью-Йорк (аэропорт Кеннеди)

20:49:31 (микрофон СОП [СОП — громкоговорящая система оповещения пассажиров.] включен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: «Итак, друзья мои, это опять капитан Молдес, я говорю с вами из кабины экипажа. Мы совершим посадку через несколько минут, точно по расписанию. Я просто решил воспользоваться моментом и поделиться с вами, насколько мы рады, что вы сделали выбор в пользу нашей авиакомпании „Реджис эйрлайнс“. От имени второго пилота Нэша, от имени всего экипажа и от моего собственного имени, разумеется, тоже я выражаю надежду, что вы к нам еще вернетесь и в скором будущем мы опять полетим вместе…»

20:49:44 (микрофон СОП отключен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: «…и, таким образом, мы не лишимся работы». (Смех в кабине экипажа.)

20:50:01 Диспетчерский пункт управления воздушным движением (Нью-Йорк, аэропорт Кеннеди): «Транспорт Реджис семь-пять-три, заход слева, курс один-ноль-ноль. Разрешаю посадку на 13R».

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: «Транспорт Реджис семь-пять-три, захожу слева, один-ноль-ноль, посадка на полосу 13R, вас понял».

20:50:15 (микрофон СОП включен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: «Бортпроводникам приготовиться к посадке».

20:50:18 (микрофон СОП отключен).

Второй пилот Рональд У. Нэш IV: «Шасси выпущены».

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: «Всегда так приятно возвращаться домой…»

20:50:41 (Звук удара. Статические помехи. Шум высокого тона.)

КОНЕЦ ЗАПИСИ

ПОСАДКА

Командно-диспетчерский пункт аэропорта Кеннеди

Тарелка, так они ее называли. Светящийся зеленый монохромный экран (новых цветных дисплеев в аэропорту Кеннеди ждали уже больше двух лет), похожий на тарелку горохового супа с вкраплениями кодовых буквенных обозначений, привязанных к мерцающим точкам. И за каждой точкой были сотни человеческих жизней. Или, если говорить старым морским языком, который по сей день в ходу у воздушных перевозчиков, — душ.

Сотни душ.

Возможно, именно по этой причине все прочие диспетчеры называли Джимми Мендеса Джимми Епископом. Мендес был единственным диспетчером, который проводил все восемь часов смены на ногах, предпочитая не сидеть, а расхаживать взад-вперед, крутя в пальцах свой неизменный карандаш второй номер. Ведя переговоры с коммерческими лайнерами, следующими в Нью-Йорк, из кипучей кабины диспетчерской вышки, вознесенной на стометровую высоту над Международным аэропортом Джона Ф. Кеннеди, Мендес напоминал пастыря, беседующего со своей паствой. Важным инструментом для него был розовый ластик карандаша — этот ластик превращался в воздушные суда, которыми он управлял, и с его помощью Джимми Епископ создавал себе более наглядное представление о том, как располагаются в воздухе самолеты относительно друг друга, чем то, которое сообщало двухмерное изображение радарного экрана.

Экрана, где сотни душ каждую секунду давали о себе знать короткими звуковыми сигналами.

— Юнайтед шесть-четыре-два, возьмите вправо, курс один-ноль-ноль, поднимайтесь до тысячи пятисот метров.

Души… Нет, нельзя так размышлять, когда ты находишься у тарелки. Нельзя философствовать о душах, когда от твоего управления самолетами зависят их судьбы — судьбы множества людей, набитых в крылатые снаряды, что несутся на высоте нескольких километров над землей. И ведь охватить всю картину просто немыслимо: вот все самолеты на твоей тарелке, а вот все остальные диспетчеры, которые сидят вокруг и переговариваются с бортами, бубня кодовые обозначения в свои головные телефоны, а вот все самолеты на их тарелках, и ведь есть еще диспетчерская вышка соседнего аэропорта Ла-Гуардия… и все вышки всех аэропортов во всех других городах Америки… и диспетчерские вышки по всему миру…

За плечом Епископа появился Калвин Басс, зональный руководитель воздушным движением и непосредственный начальник Мендеса. Басс вернулся с перерыва раньше, чем следовало; собственно, он еще дожевывал последний кусок.

— Что у тебя с Реджис семь-пять-три? — осведомился Басс.

— Семь-пять-три сел. — Джимми Епископ быстро и остро глянул на тарелку, чтобы убедиться в собственной правоте. — Направляется к шлюзу. — Он сверился с расписанием, чтобы уточнить, к какому шлюзу определили 753-й. — А что?

— Судя по данным наземного радара, на «Фокстроте» застрял какой-то самолет.

— На рулежной дорожке «Фокстрот»? — Джимми вновь глянул на тарелку, убедился, что все его светлячки в порядке, и включил канал связи с 753-м. — Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.

Тишина. Он попробовал еще раз:

— Реджис семь-пять-три, это вышка, как слышите? Прием.

За спиной Басса материализовался его помощник, ведающий движением в зоне аэропорта.

— Проблемы со связью? — предположил он.

Калвин Басс покачал головой.

— Скорее, крупная механическая неисправность, — сказал Калвин Басс. — Мне сказали, что самолет стоит темный.

— Темный? — переспросил Джимми Епископ, радуясь тому чудесному обстоятельству, что механика по-крупному поднасрала им все же спустя несколько минут после посадки, а не до. И он мысленно пообещал себе сделать остановку по пути домой и поставить в завтрашних «Цифрах» [«Цифры» — незаконная ежедневная лотерея, в которой ставки делаются на непредсказуемое число.] на 753.

Калвин подключил свой наушник к головному телефону Джимми.

— Реджис семь-пять-три, это вышка, пожалуйста, ответьте. Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.

Подождал, вслушиваясь.

Ничего.

Джимми Епископ окинул взглядом светлячков на тарелке. Никаких потенциально опасных сближений, все его самолеты в порядке.

— Лучше дайте команду, чтобы все садились в обход «Фокстрота».

Калвин отключил свой наушник и отступил на шаг. В глазах его появилось рассеянное выражение — он смотрел не на пульт Джимми, а в окно кабины, примерно в том направлении, где располагалась обеспокоившая их рулежная дорожка. На лице Басса читались недоумение и тревога.

— Нам нужно очистить «Фокстрот». — Он повернулся к помощнику. — Отправь кого-нибудь, чтоб посмотрел там все глазами.

Джимми Епископ схватился за живот, сожалея, что не может залезть внутрь и каким-нибудь массажем снять боль, ворочавшуюся в желудке. В сущности, его профессия была сродни акушерству. Он помогал пилотам благополучно извлекать самолеты, полные душ, из чрева воздушного пространства и опускать их на землю. Теперь же Джимми ощущал колики страха, похожие на те, что овладевают врачом, впервые принявшим мертворожденного ребенка.