Глеб Сердитый, Александр Бирюков

По следу Саламандры

Чудовища во Мраке

* * *

Метрополия спит…

Руки сыщика, будто готовые к кулачному бою, лежали на золоченом, с накладками из красного дерева, рулевом колесе. Мощные фары выхватывали из тьмы большой участок пустынной дороги, обрамленной колоннами огромных пирамидальных тополей. Приборы, таинственно подсвеченные красноватым светом, встроенные в панель красного дерева с инкрустацией из кожи и тщательно подобранного перламутра, показывали давление пара в котлах, обороты машины о сорока поршнях, скорость экипажа и крутящий момент, сообщаемый колесам. Много чего, необходимого и не очень, отображали приборы. Даже высоту экипажа над уровнем моря, хотя такой показатель скорее важен для термоплана, чем для паромотора.

Ночной мир ложился под колеса. Часто дышал паромотор.

Это был крепкий, консервативного вида экипаж на мощных колесах с широкими ободами. Салон каретного типа, с раздвигающимися дверьми. Ветровое стекло немного скошено под козырьком, а колесный просвет обещает высокую проходимость даже очень далеко от столицы. Экипаж был мощным, крепким и неброским. Чем–то он напоминал своего владельца.

Сыщик и его спутник расположились на переднем сиденье, так как ни слуги, ни водителя у сыщика не было — он предпочитал все делать сам.

К расположенным под ветровым стеклом полкам были пристегнуты ремнями саквояж и зонт, под сиденьем стояли калоши. Вымокшие пальто и плащ висели на распялках в салоне, у колонны отопления.

Паромотор рвался вперед сквозь ночь. Кантор неважно знал дорогу, поэтому не слишком придавливал педаль. Но машина, обладающая силой, в десятки раз превосходящей сенатскую упряжку цугом из четырех лошадей, несла сама, будто торопясь к дому после долгой разлуки.

Дождь и размытая дорога, которая заставила установить дополнительные обода, удваивавшие ширину основных, остались позади. Также позади остались исполненные тревог и загадок дни, будущее рисовалось деятельным и напряженным.

Антаер Альтторр Кантор возвращался в столицу. Его попутчик — Лендер — задремал. Видимо, все же усталость вынудила его окончательно смириться с таким рискованным видом транспорта, как паромотор.

Мысль об этом заставила Кантора улыбнуться.

Сыщик за все время путешествия с Лендером ни разу ничем не выдал, что прежде он бывал и в Рэне, и в Нэнте, и в Нэвере. Не хотелось, чтобы этот сочинитель начал расспрашивать. Теперь же, оставшись наедине с дорогой, Кантор вспомнил, как ехал когда–то из Нэвера в Рэн. С тех пор зодиак совершил полный оборот уже раз пятнадцать.

В памяти живо нарисовался изящный паромотор лендлорда Конда. Тогда они были редки, а великолепный экипаж достойнейшего Конда просто поражал воображение.

Молодой аристократ, семья которого владела землями не только на острове, названном в честь своего рода, но и к северу от Лур–ривер, и к югу, был не чужд нового, но все же отличался от молодых аристократов столицы большим почитанием Традиции.

Лендлорд Конд любезно предложил тогда антаеру из Кери–Данс–Холл Грэхему Уоррену Релею и его помощнику Кантору доехать с ним вместе до Рэна, где они могли пересесть на термоплан до столицы. Предложение было весьма кстати, поскольку сокращало время пути. У антаеров не принято тратить время попусту.

Паромотор с разделенным салоном имел сзади мощный двигатель, сердцем которого были два вертикальных паротрубных котла в ребристых кожухах. Кузов из черного дерева с медальонами накладного серебра, серебряными же дверными ручками и гранеными стеклами изумительной чистоты был изготовлен истинным художником. Салон каретного типа с расположенными друг против друга сиденьями и столиком в центре был отделан в агрессивном стиле молодых аристократов — черная кожа с алыми кантами, красное дерево и красный с золотом шелк. Трубы, соединяющие двигатель с рециркулятором, находящимся впереди машины, обогревали салон.

Это был экипаж штучного производства на шасси мастерской Стефенсона, с кузовом от лучшего в городе Нэнте мастера Роберта Коннела.

Весьма возможно, именно впечатление от великолепного экипажа лендлорда побудило Кантора подумать о приобретении собственного парового экипажа. Впрочем, тогда это было лишь легкое мечтанье, из тех не отягченных мыслями о реальном их осуществлении грез, что начинаются со слов: «Ах, как бы чудно было… Как практично завести себе…» Кто не мечтал завести себе что–то из увиденного у лендлорда?

Кантор никогда не жаловался на память. Но воспоминания все же бывают разными. Та поездка запечатлелась изумительно. Возможно, потому, что была прологом первого самостоятельного дела Кантора. Дела, которое он провел и качестве антаера. И один из моментов особенно ярко вставал перед мысленным взором…

Паровой экипаж, ведомый рукой опытного возницы, вы ехал по снежной дороге на гору и продолжал путь вдоль глубокого обрыва, расположенного с правой стороны.

По краю обрыва тянулся невысокий, но прочный деревянный забор. Вдоль забора экономично, как путник, которому предстоит еще долго бежать, трусил белый волк. Ничуть не опасаясь, он покосился на проезжавший экипаж. Кантор улыбнулся волку.

Хищник словно бы поймал его взгляд, остановился и оскалился, но не злобно, а так, будто тоже улыбнулся в ответ. Красивый, сильный зверь.

Он отстал, но его образ все еще стоял перед глазами Кантора.

Много воспоминаний было связано с этими местами. Сейчас думать следовало о нынешнем деле, но волк не шел из головы. Будто так и стоял у дороги, улыбаясь вослед.

Неслучайно Кантор обратился мыслями к прошлому. Нынешнее дознание тоже было связано с делами давно минувших дней. Некогда именно он, Кантор, изловил Флая и передал суду, отправив его тем самым в застенок твердыни Намхас.

Теперь Флай бежал. Почему именно теперь? Что было этому причиной и что поводом?

Последовательность событий представлялась Кантору таковой: кто–то написал сценарий для мультифотографической картины и подбросил его Улле Рену. Сценарий служил своеобразным предупреждением для некоторых людей, фигурировавших в том давнем деле, за которое был осужден Флай. Там рассказывалось о некоем узнике, бежавшем из тюрьмы для мести и убивающем одного за другим тех, кто предал его. Они сберегли свои жизни и свободу за его счет, и он решил рассчитаться с ними.

Кто написал этот сценарий? Без сомнения, тот, кто знал подоплеку давнего дела не понаслышке. Сценарий точно и однозначно указывает на людей, имевших темное прошлое, а ныне ставших столпами общества.

Флай, без сомнения, будет охотиться за ними. Но знает ли он о существовании сценария? Да и не сам ли он написал его?

Тогда получается, что Флай должен был иметь связь на воле! Однако сам способ бегства не дает оснований считать, что ему кто–то помогал…

В тот же день, аккурат наутро после побега Флая, пришло сообщение об исчезновении Хайда — некоего барда. Хайд, будучи сочинителем, мог бы написать сценарий. Но с какой целью? И был ли он тесно связан с Флаем прежде?

Такой информацией Кантор не располагал. Но отчего не предположить?

Однако вдогонку за сообщением об исчезновении Хайда приходит новая информация — найден его труп.

Хайд был задушен в ту же ночь, которую Флай выбрал для побега. Однако кто–то убивает Хайда в Роллане на северо–востоке, а Флай спускается по веревке со стены замка Намхас на другом конце Мира. Так кто и почему убил Хайда?

Впрочем…

Хайда ли убили?

У Кантора не было уверенности, что труп опознали правильно. Весьма веские основания он имел предполагать: убитый — не Хайд.

Двойник? Случайный труп, принятый за него? В этом еще предстояло разобраться.

Улла Рен то ли не распознал в сценарии предупреждение, то ли умело скрыл это, но поступил весьма уместно и разумно — подкинул под благовидным предлогом этот сценарии Кантору. И теперь антаер был предупрежден о готовящейся мести.

Ну что ж… Он будет поджидать Флая возле его жертв.

И хотя первый этап расследования вроде бы закончился ничем: ни одна загадка не была разгадана и ни один подозреваемый не пойман, — Кантор в целом остался доволен проделанной работой.

Для полноты картины недоставало еще многих и многих деталей, но Кантор уже имел о ситуации общее представление. Некий каркас сложного механизма человеческих взаимоотношений все полнее и четче проявлялся в тумане неясности.

Смущало только то, что от него потребуется нечеловеческая сноровка, которая позволила бы ему оказываться в нужном месте и в нужный момент. Следовало высчитать с самой высокой точностью, где и когда Флай нанесет удар! Кто будет первой жертвой — вот что должен теперь выяснить Кантор.

Он понимал, что у него есть небольшой — к сожалению, слишком небольшой — запас времени и нужно провести его с максимальной пользой для дела.

О да! Еще лучше было бы оказаться во многих местах одновременно… Но это, конечно, неосуществимо ни при какой сноровке. Тут нужно быть злобной саламандрой!

Кантор поморщился.

Один субъект — будто лишний факт в условии задачи — никак не укладывался в схему этого дела. Но какой же активный, какой деятельный был этот субъект! И какой же беспардонно, вопиюще лишний!

Некто, прозванный человеком–саламандрой, назойливо мелькал в поле внимания антаера, будто бы норовил увести его от истинных следов, от нитей расследования. Демоническая личность. Парадоксальная и противная человеческому разумению…

О, это было поистине загадочное существо. Во многом сродни легендарной злобной саламандре, что появится незадолго до Песни Последнего Дня.

Или кто–то, да и, возможно, не один, в неясных целях решил нагнать туману, изображая легендарное существо.

Кантор мотнул головой. Нет, нет и нет!!! Он не мог поверить, что кто–то способен додуматься до такого. Да и ни один мистификатор не смог бы вести себя так вопиюще нелогично, совершать такие нечеловеческие поступки, как этот загадочный некто!

Какую же роль, во имя молота Исса, играл в этом деле человек–саламандра?

Возможно, он служил, прямо или косвенно, связующим звеном меж разрозненных событий этого трудного дела. И не исключено, что это звено было ключевым. Однако…

Прямо как в старой докучной сказке: если это вопрос, то где ответ, а если это ответ, то на какой вопрос?

Кантор давно разучился верить в совпадения.

Но кому, как не антаеру — распутывателю житейских хитросплетений, — знать, что жизнь не укладывается в схемы? И кажущаяся ясность порою готова обернуться полным туманом…

Люди разумны. Их поступки имеют причины и поводы. Но как часто человеческая горячность приводит к поступкам, не поддающимся объяснению!

Да, люди разумны, но будто бы нарочно используют свой разум для того, чтобы поступать исключительно неразумно.

Может быть, саламандра действительно предвещает наступление Дня Песни Исхода? Тогда в его поведении следует искать не человеческую разумность, но смысл надвечный.

Однако, как бы то ни было, Кантор был полон решимости изловить и допросить человека–саламандру!

Лендер, этот хитроумный сочинитель, так впоследствии характеризовал антаера Кантора: «Исследователь, наделенный пытливым умом и неиссякаемой энергией, непримиримый ко всему, что встает на пути, будь то люди или обстоятельства, непримиримый до жестокости, не ведающий сомнений и слабостей! Он из той породы людей, что великолепны в борьбе и умеют подчинять себе других. Подчинять не каким–либо властным инструментом, но примером и волей. Он привык к путешествиям, лишениям и победам, в результате чего приобрел непостижимый оптимизм особенного свойства — он верит в ангела, ведущего судьбу, не менее, чем в свои силы».

Мы не откажем Лендеру в склонности к романтическому преувеличению, но согласимся с ним. По сути сочинитель был прав. Но Лендер понятия не имел о том, как часто посещали Кантора сомнения — и в собственных силах, и в могуществе ангела судьбы. И одним из обстоятельств, порождавших сомнения, была находка в лесу.

Покрытая пятнистой шерстью, таинственная «шестилапая» машина, что притаилась в низине меж деревьев.

Что она и откуда? Как она связана с этим делом, донельзя запутанным и без нее?

* * *

Огисфер Оранж встретился с господином Паулом Быстроффом в парке у здания «Мэдокс–Интертеймент». Это был редкий случай, когда господин Быстрофф лично прибывал для разговора с кем–либо из своих подопечных. Но тому были серьезные причины.

Теплый весенний день отлетал за море Грин Шедоу, за остров Лэр, в северные воды… Тьма сгустилась. Делалось зябко. Прозрачные деревья, освещенные газовыми фонарями, были похожи на спутанные в клубки тенета паутины. И где–то там, за многими слоями сетей, скрывался мистер Быстрофф. Теперь он должен прибыть на личную встречу.

В такие минуты — минуты испытаний — вера в общее дело пошатывалась в душе Орисфера. Однако мысль об участи отступника, каковым он станет, если только признается в сомнениях, одна эта мысль была еще более ужасным испытанием для его нервов.

И достойный господин Оранж крепился, внушая себе возвышенные образы будущего мира. Мира, который воцарится после победы дела силеров. По недалекому уму и по бедности фантазии, он не понимал, что ни будущего, ни мира уже никакого не будет… Извечная беда всех, кто подрядился «рушить до основания».

С трепетом ожидая своего куратора, Огисфер прокручивал в голове недавние события, будто мультифотографический фильм. Он теперь должен был доложить все в мельчайших подробностях. Но истинной подоплеки происшедшего он не знал, и знать не мог.

Господин Мэдок — непосредственный начальник Огисфера — был в ярости. Он витийствовал. Он бушевал.

— Никогда! Никогда! Никогда! — кричал директор Поупс Мэдок.

Если бы нашелся кто–то, кто осмелился бы спросить его, что же это значит, то почтенный директор едва ли был бы способен ответить. Это был просто крик души. Точнее, крик оскорбленного бизнесмена, душа которого находится в кошельке. Он, очевидно, имел в виду, что никогда еще с ним не поступали так вероломно и так коварно. Никогда еще его старому доброму кошельку не наносили столь страшного оскорбления.

Судите сами: гастрольный тур обещал быть сорванным. Триста концертов по десять тысяч зрителей, девятьсот сопутствующих мероприятий, баснословные цены… Бешеные деньги.

Нет, разумеется, для почтенного Поупса это было всего лишь рутинной работой, которая и прибыль–то приносила только потому, что процесс был непрерывен. Артисты полагали, что неплохо зарабатывают, Поупс полагал, что всего лишь берет свое, обеспечивая стабильность своему делу… Свалить почтенного Поупса не смог бы срыв десятка подобных туров, даже с учетом затрат и неустоек. Но сам факт!

Пожилой полноватый бизнесмен был в бешенстве… или делал вид, что бесился, но так вошел в роль, что уже сам в нее верил. Он хлопнул себя пухлой ручкой по лысине, что означало для окружающих высочайшее напряжение всех его душевных сил.

— Меня не интересует, каким образом это случилось! — ядовитым шепотом выдавил Поупс. — Шоу должно продолжаться любой ценой!

Эта фраза пошла в народ и стала крылатой.

Секретарь вылетел прочь из кабинета, словно на него кипятком плеснули.

— Жарко? — поинтересовалась девица эстрадно–цирковых пропорций, сидевшая в приемной.

Это была Пипа — помощница режиссера шоу. На редкость вульгарная девица, державшаяся на работе только из–за своей колоссальной несущей способности.

— А пошлите его в жопу, Огисфер! — сказала она.

Огисфер мотнул головой, как бык, получивший по лбу кувалдой.

— Не просто жарко! — ответил он почти доверительно. — У нас пожар. Всё горит.

— И пусть горит, — легкомысленно заявила бесшабашная помощница режиссера. — Пошлите в жопу…

Ей не удалось до конца скрыть свой интерес к скандалу, но секретарь оценил этот интерес неправильно, приняв за обычное женское любопытство.

Он ошибся.

Огисфер — высокий, несколько костлявый мужчина средних лет с демоническим лицом и глубокими большими глазами, помощник и секретарь Поупса Мэдока, один из адептов учения «Избранных для продажи во имя Господа и именем Его» — казался Пипе открытой книгой. По её мнению, Огисфер был недалеким, заторможенным и верным человеком.

В чем–то Пипа была права. Она только затруднилась бы ответить на вопрос, кому именно был верен Огисфер: своему хозяину, ей или своим братьям и сестрам по вере.

Доподлинно она знала только то, что Огисфер был хорошим любовником. Может быть, немного своеобразным, излишне добросовестным, но очень ласковым и сильным.

Пипа полагала, что Огисфер влюблен в нее, и пользовалась этим, позволяла себя любить. Огисфер в свою очередь подозревал, что это Пипа влюблена в него, как кошка, но из гордости прикрывает это чувство цинизмом, а он пользовался этим, потому что нуждался в здоровом регулярном сексе и потому, что Пипа была исключительно хороша в постели. Да, она была немного своенравной, немного эксцентричной, но очень сексуальной.

Пипа подошла к Огисферу только тогда, когда он сел за свой стол.

— У господина Поупса неприятности, — сказала она. — Что случилось, Огисфер?

— Гастрольный тур проваливается, — ответил тот. — Исчез Хайд.

— Хайд? — удивилась Пипа. — Как может исчезнуть человек, которого весь Мир знает в лицо?

— Исчез… — обреченно подтвердил Огисфер и даже опустил плечи.

Возможно, он хотел что–то добавить. Но не сделал этого.

— Где это случилось?

— На севере…

— Он никогда не любил снегопад, — задумчиво сказала Пипа. — Помнишь, в его старой песне:

…Все дороги выбелил снег,
Никому не припас он успех,
Злобно–злобно высмеял всех,
Белый–белый паяц — белый снег.

Пипа воодушевилась и напела припев:

Белый снег, белый снег, белый снег…

Но, видимо, сообразив, что не в голосе сегодня, она продолжила речитативом, слушая незабываемую мелодию в своей памяти:

И виски наши выбелил снег,
И мечты наши выстудил снег…

— Прекрати, — не выдержал Огисфер, — и так нету сил. Я просто не знаю, что делать.

— Это из военного цикла, — размышляла вслух Пипа, — сейчас он пишет лучше, но как–то не от души. И все же он гений.

— Исчез он совершенно гениально! — злобно прошипел Огисфер. — Подскажи, что делать.

— Может быть, он сейчас где–то бредет под снегом, — сказала Пипа, — уходит от своей судьбы. Подумай, куда он мог бы направиться.

Пипа была помощницей режиссера Уллы Рена и шпионила за всеми для мистера Поупса Мэдока. Когда–то она была романтичной девушкой, но теперь поистаскалась… Однако сексуальности и любопытства не утратила.

— Скажи Поупсу, что я здесь, — сказала Пипа.

— Он не в том состоянии, — возразил Огисфер.

— У меня для него хорошие новости, — настаивала Пипа, — возможно, он и переменит немного настроение.

— Но сначала наверняка наорет, — вздохнул Огисфер.

Он вынул затычку из переговорной трубки и откашлялся.

— Мистер Мэдок! К вам Пенелопа Томбстоун.

— А? Что? Кто? Да!!! Огисфер! Не заставляйте даму ждать.

— Он тебя ждет… — пожал плечами Огисфер.

— Так я пойду, — игриво сказала Пипа и коснулась крепкого, как картон, воротничка секретаря, от чего тот (секретарь, а не воротничок) покрылся крупными мурашками.