Мама протянула руку, плавным, как в замедленной съемке, движением подняла трубку.

— Алло, Джон?

Хэлу при раздаче пришло три королевы, и он на какое-то время перестал прислушиваться. Дождался, когда Эван сделает ход, и бросил карты на стол с видом победителя. Эван запротестовал, но Хэл отмахнулся от брата, услышав, как мама сказала:

— Вы меня слышите?.. Плохая связь… Алло!

Хэл обрадовался, сгребая свой выигрыш — кучку спичек, и не сразу осознал, что мама давно уже просто молчит с телефоном в руке. Наконец она резко сказала:

— Это, в конце концов, просто глупо, Джон.

Замечательно… Опять ругаются. Снова наступила тишина, лишь рядом причитал Эван, обвиняя брата в жульничестве. Потом Хэлу показалось, что мама тихо говорит:

— Что вы хотите сказать? Кого я ненавижу? Ее голос звучал странно, вроде как с подозрением. Да что с ней такое?

— Кто это? Не звоните мне больше! — выкрикнула мама и швырнула трубку на рычаг.

Она вернулась в гостиную, и Хэл почувствовал: что-то не так. Мама села на диван, сердито уткнулась в женский журнал. Ее хорошее настроение куда-то пропало. Наверное, осталось в тех краях, откуда звонил папа. Хэл попытался подбодрить маму.

— И как там папа?

— Это был не он.

— А… кто же звонил?

— Ошиблись номером.

— Ошиблись номером? Но ты говорила «солнышко, дорогой», как будто разговаривала с папой. — Хэл хотел сказать, что и ругалась она так, точно на проводе был отец, но воздержался.

— А ты зачем подслушиваешь, большое ухо? — Мама встала и выключила телевизор. — Все, пора спать!

— Да ведь только полвосьмого! — запротестовал Эван.

Конечно, ничем хорошим попытка не закончилась.

Хэл укрылся простыней, взял книжку и включил фонарик. Не удавалось вспомнить ни одного рассказа о Шерлоке Холмсе, где речь шла бы об убийстве собаки: если только в «Собаке Баскервилей», — но там чудовище как раз заслуживало смерти. Он подумал, что сможет разжиться ключом к расследованию в каком-то из других рассказов, и уже погрузился в чтение «Пестрой ленты», как вдруг за окном хрустнула ветка и послышались шаги. Кто-то бродил снаружи.

Хэл вскочил, поднял жалюзи и попытался хоть что-то рассмотреть в кромешной темноте. Увы, кроме своего отражения в стекле, он ничего не увидел. Нет там никого, за окном, убеждал он себя, однако по коже поползли мурашки, точно настоящие муравьи. Пытаясь не обращать на них внимания, Хэл снова лег, натянул простыню до подбородка и уставился в книгу. Ничего там нет, просто воображение разыгралось.

Буквы начали расплываться, веки превратились в магниты, и их неудержимо тянуло друг к другу. Книжка тихо соскользнула на колени… и тут раздался страшный грохот.

— Черт! — Хэл подскочил в кровати: сна как не бывало, — раздвинул пальцами планки жалюзи и высунул нос наружу. Слабый свет из окна родительской спальни — больше ничего видно не было.

— Хэл, что это? — Эван сидел в постели с вытаращенными глазами.

— Ничего. Спи.

Хэл нашел маму на крыльце. Она стояла на коленях в домашнем халате, сметала в кучку осколки разбитого горшка. Того самого, в котором сидела шеффлера. То есть сидела еще несколько минут назад. Хэл прекрасно знал, как дорого маме это растение. Сейчас его останки валялись на половой плитке. Растение превратилось в кучку изломанных стеблей и разорванных листьев.

— Мама, что случилось?

Она подняла к нему мертвенно-бледное лицо, встала на ноги.

— Наверное, сдуло ветром.

— Ты шутишь? — Хэл глянул на деревья. Ночь была неподвижна, точно замерзшее озеро.

— Никакого ветра нет, мам, — вклинился подошедший Эван, большой любитель подмечать очевидное.

— Идите в постель, дети.

Корри Хэмфрис окинула взглядом дома вдоль улицы. Горело одно-единственное окошко, у миссис Соседний Дом. Слабый свет пробивался из-за штор.

— У миссис Соседний Дом горит свет, — заявил Эван, на случай если мама не заметила.

— В кровать, быстро!

Эван медленно попятился в дом, Хэл же не двинулся с места.

— Что ты собираешься делать?

— Схожу поговорю с ней.

— О чем?

— Ты уйдешь в спальню или нет, Хэл! — Мама втолкнула его в дом и захлопнула дверь.

Братья смотрели в окно рядом с кроватью Хэла. Мама была уже у двери миссис Соседний Дом, нетерпеливо притопывала ногой по крыльцу. Наконец дверь открылась, и наружу выползла старуха с сигаретой в сморщенных губах. Мама стала ей что-то объяснять, показывая на их крыльцо. Пронзительный вопль разрезал ночь, словно бритвой. Орала миссис Соседний Дом:

— Своих щенков сначала спроси!

Эван захихикал так громко, что Хэл был вынужден зажать ему рот. Старуха продолжала разоряться:

— Да как ты смеешь… ложные обвинения… вас всех!

Мама, заикаясь, бормотала извинения, точно ее застукали за кражей бумажника из кармана.

Миссис Соседний Дом выкрикнула:

— Тоже мне, принцесса! — и захлопнула дверь перед носом мамы.

Мама вернулась, и Хэл не удержался, повторил:

— Своих щенков спроси…

Мама молча закрыла дверь.

Глава 11

Чьи-то руки заталкивали его все глубже в могилу, и Гудноу закричал: «Я не тот, кто… Я не…» Он наткнулся на тело. Его дочь, еще жива. «Шерил, Шерил!» — продолжал кричать Мик. Рот был забит песком, грудь сдавила тяжесть падавшей сверху земли, вытесняя воздух из легких…

Он проснулся как от толчка. На грудь что-то продолжало давить, только не песок, а всего-навсего один увесистый пес, развалившийся у Мика на животе. Лапы Вилли елозили по груди Мика: собаке тоже снился сон. Гудноу сел и пихнул пса:

— Ну-ка вставай!

Вилли даже ухом не повел.

— Поднимайся! — Мик толкнул его еще раз, покрепче.

Вилли тяжело соскочил на пол, встряхнулся и тут же рванул к задней двери. Мик услышал, как когти собаки заскребли по задвижке, вылез из постели и открыл замок. Вилли выскочил во двор.

Мик налил себе воды и тонкой струйкой вылил полстакана на вспотевшую шею. Часы показывали четверть четвертого. Пятнадцать минут после самого глухого, колдовского часа ночи. Все из-за того, что не выпил на ночь мандракс, хотел сохранить с утра ясную голову. Большая ошибка! Он разыскал флакон на раковине, закинул в рот одну пилюлю. Немного подумал и отправил вслед за первой вторую. Привыкание? Плевать, зато волшебный мандракс избавлял от ночных кошмаров до самого звонка будильника в половине седьмого.

Из гостиной донеслось тихое поскуливание. Проснулась Кэти, наблюдала за хозяином. Наверное, тоже снились кошмары. Кто знает, что происходит в голове у спящей собаки…

— Ложись, Кэти. Спи.

Овчарка опустила голову на пол. Мик стоял в дверях, смотрел в ночь, поджидая Вилли. Вокруг жужжали мотыльки, шуршали крылышками о сетку. Вилли неторопливо зашел в дом, растянулся у очага, и Мик запер дверь.

Лекарство подействовало, в голове возник мягкий туман. Мик щелкнул выключателем и встал перед стеной с уликами, внимательно глядя на причудливый узор записок и вырезок, на жуткие снимки. Не стена, а смертельный гобелен. Как же мы его упустили… надо еще раз все обдумать.

В одном они были правы: убийца молод, во всяком случае — не намного старше девочек, которых он кромсал, словно мясник. Они опросили тысячи парней и мужчин, усердно проверили их алиби. И все же позволили ему ускользнуть. Нет, это не один из рослых блондинов-серферов, на которых О’Дауд и его команда потратили столько времени. Молодой психопат явно не привлекал внимания девчонок. Он был толстым или тощим, прыщавым, кривозубым, с одутловатым лицом, тусклыми волосами, с носом, напоминавшим корявый башмак… Мику был знаком этот типаж. Одиночка, боится девушек и в то же время желает их, не может справиться с навязчивыми идеями. Он еще не замечен в изнасилованиях или вызывающих приставаниях к девушкам, не фигурирует как педофил, но не потому, что всего этого не делал: делал, только его ни разу не схватили за руку.

Следовало раскинуть сети шире, захватить ту рыбешку, которая из них выплыла, даже ту, которую они сами отбросили за никчемностью. Однако репортеры прислушивались к О’Дауду. Выпускник хорошей частной школы, красноречивый, фотогеничный. Таким был старший сержант. О’Дауд проявил впечатляющие способности, посеяв в обществе страх перед развивающейся субкультурой серферов, и чудовище в глазах публики стало прочно ассоциироваться с симпатичным молодым бунтовщиком — своего рода австралийским Фрэнки Авалоном. Он мог поцеловать девушку, а мог заставить умереть.

В газетной вырезке под самым потолком неровной красной линией была отчеркнута строка: Не каждый живодер превращается в убийцу, но почти все психопаты начинали с истязаний и убийства животных.

Покачиваясь в дверном проеме, Мик зажмурился и увидел Чарли, несущегося по пустырям. Перед глазами замелькали образы. Кровоточащая собачья голова, щека, пронзенная рыболовным крючком, изуродованная лапа… Левая лапа, с вырванным когтем. Что же ты пытаешься сказать своими странными играми, юный экспериментатор с искореженным рассудком? Почему левая лапа? Убийца — левша? Или просто совпадение? Это покажет только следующая жертва. А пропавшая кошка? Кто будет следующий? Лошадь, человек?