К началу схватки с ними у Аттилы оставалось немногим больше половины отряда, но уцелевшие вошли в раж — дрались, как шальные демоны, рядом с подоспевшими на подмогу дворянами Зивиллы. Каи-Хану пришлось на ходу менять план сражения, и тут степной волк дал маху — понадеялся, что южный выход из дефиле прочно удерживается его конницей. Еще тысяча пеших апийских копейщиков и тысяча двести всадников, потихоньку отступавшие на фланге главного фронта под нажимом нехремцев, неожиданно повернули к бросились в Гадючью теснину, изображая панику, чтобы завлечь в ущелье Дазаута. И оказались в тылу у Аттилы и Зивиллы. Кохирская конница не выдержала их свирепого натиска и попятилась, а от наемного отряда к тому времени оставались жалкие ошметки.

При виде отборнейших войск противника, в спешке покидающих поле боя, ординарцы помчались к шатру Дазаута, чтобы поздравить его с победой. Дабы развить успех, молодой полководец незамедлительно отдал два приказа: резервом пехоты отсечь апийцев от Гадючьей теснины, а тех, кто успел туда удрать, преследовать резервом конницы. И взялся самолично возглавить погоню.

Почти не неся потерь, тяжелая кавалерия устилала теснину трупами застигнутых врасплох пехотинцев Каи-Хана; когда же апийцы опомнились, то контратаковали лучшие войска Дазаута конницей, а пехота еще энергичнее потеснила кохирцев.

Тем временем молодой нехремский воевода с недоумением услышал от ординарца, что на равнине конные лучники Каи-Хана внезапно обстреляли атакующую кавалерию необычными стрелами, дающими при попадании в доспел или щит ярчайшую белую вспышку, которая ослепляет и коня, и всадника. Каи-Хан воспользовался смятением в рядах атакующих, нанес сокрушительный удар на левом фланге, и теперь охваченная паникой нехремская армия, бросая раненых и ослепленных, беспорядочно откатывается все к той же Гадючьей теснине.

Недоумение сменилось яростью, едва Дазаут сообразил, что его провели, как сопливого мальчишку. Выкрикивая проклятья, он повернул и пришпорил коня, но отступающих было уже не удержать; Каи-Хан двинул к северному концу Гадючьей теснины все резервы. Он полагал, что бьет наверняка, и не ведал о том, что на юге из дефиле уже вырвались оставшиеся в живых кохирцы и солдаты Аттилы, и рассыпались по равнине, догоняя и истребляя уцелевших апийских наездников. А немногим позже и армия Дазаута, оправясь от растерянности, выбрала единственный разумный выход: по изрубленным телам степняков, кохирских дворян и наемников она прошла через теснину и благополучно выбралась на равнину.

Дазаут сохранил лучшие войска, зато проиграл сражение. Каи-Хан понес тяжелые потери и не добился главной цели: разгромить вражескую армию за одно сражение. Зато ему достался огромный лагерь Дазаута с уймой припасов, оружия и даже войсковой казной.

К апийцам не попали только телеги с имуществом наемного отряда — по пути к Лафатской долине Аттила бросил его в захудалой деревушке. Теперь эти две дюжины повозок носили гордое название «обоз регулярной армии Самодержца Нехремского Токтыгая», и Аттиле досталась «великая честь» отвечать за него головой.

— Исход этой войны предрешен, — уверенно проговорил Бен-Саиф. — Скоро здесь наступит мир. Чем быстрее вы привыкнете к этой мысли, тем меньше будет напрасных жертв. До скорой встречи под Бусарой.

Чудесные свечи догорали на земле, простреливая белыми искрами клубы дыма. Серые всадники вместе с Ангдольфо и конными апийцами уезжали в ночную мглу. Пешие степняки увлеченно добивали последних обозников. Восемь телохранителей Зивиллы стояли над изувеченными телами своих товарищей. Аттила встал во весь рост и с окровавленным мечом в руке неторопливо зашагал к ним.

ГЛАВА 2

— А по мне, так это бред сивой кобылы, ополоумевшей без ядреного жеребца. — Каи-Хан всласть затянулся опиумным дымком из причудливого кальяна. Нелегко было прокачивать дым через хитросплетение стеклянных трубок, через множество прозрачных шаров, наполненных разноцветными душистыми жидкостями, но соправитель Апа недаром гордился своей богатырской силой. В его роду хилые не выживали; подобно кемийским монархам, каждый соправитель Aпа раз в шесть лет проходил суровейшее испытание, и так — до сорокалетия. Того, кто не мог обогнать трехлетнего скакуна, отломать рог у живого разъяренного быка или со ста шагов проткнуть стрелой глаз пленника или преступника, жестоко казнили в назидание будущим претендентам на трон, а также для упрочения традиции. На днях Каи-Хану исполнилось тридцать восемь. Всерьез курить опиум он начал совсем недавно, быстро вошел во вкус, однако нисколько не боялся новой привычки. «Не родился еще, — любил говаривать он, — бычок, с которым я не сумею сладить».

По своему обыкновению, Лун помалкивал. Бен-Саиф тоже не испытывал желания точить язык об зубы.

— Да покарает меня за тупость неукротимая Иштар, — подзуживал Каи-Хан иноземных советников, — но где это видано, чтобы тремя сотнями конницы осаждать укрепленный город с гарнизоном в шесть, а то и десять тысяч отборного войска? И можно ли караулить один вход в крепость, не послав даже конных дозоров к двум другим? Клянусь персями Бальдера, это что-то новенькое в военной науке. Сдается мне, при таком раскладе Токтыгаю не избежать победы. Оно, конечно, старому развратнику не повезло с воеводой, и пока только чудо, вроде той вашей промашки с отравленным источником, спасало Дазаута от заслуженного разгрома. Но сейчас не надо быть семи пядей во лбу… — Каи-Хан снова энергично затянулся, кальян заурчал, как желудок объевшейся дикими грушами коровы, — …чтобы начисто смыть с себя позор, да вдобавок насадить на копье башку некоего правителя, которого дернула нелегкая прельститься обещаниями чужеземных прохвостов. Достаточно безо всяких затей ударить нам в лоб тысячей-двумя тяжелой пехоты, а в тыл подбросить колесницы с озверелыми кохирцами, а после, когда мы драпанем, пустить наперехват горганцев с луками и арканами.

— Наше счастье, если Дазаут рассудит точно так же.

Голос Бен-Саифа напоминал ерзанье влажного каменного оселка по зазубренному лезвию сабли.

— Именно на этом я и строю расчет. Да вознаградит тебя Мардук, если сбудется твое пророчество.

Соправитель Апа усмехнулся.

— Покамест боги вознаграждали меня не за пророчества, а за умение выбирать друзей… и врагов. Да-да, не смотри так удивленно, горный стражник. Выбрать врага, которого несложно одолеть, — та еще наука.

— Из хороших врагов, — подал голос Лун, — получаются хорошие друзья.

Бен-Саиф поднял голову и устремил на него странный взгляд. Соправитель расхохотался и хлопнул себя ручищами по животу.

— Э, брат, да ты у нас мыслитель, а не просто железный истукан! В бою тебе цены нет, это я уже понял, — однако никак не чаял, что великий волшебник Лун снизойдет до беседы с жалким царьком! А тут прямо подарок — целая проповедь.

Лун и впрямь походил на истукана: на лице ни единый мускул не шелохнется, в глазах — мертвая пустота. Но по этой пустоте — мертвее обычной — было заметно, что словесное жало Каи-Хана все-таки нашло брешь в невидимых доспехах его души.

Во всяком случае, Каи-Хан заметил.

Он осклабился, очень смахивая на кота, который выловил из фонтана золотую рыбку и теперь предвкушает экзотический завтрак. В этот миг откинулся полог, и в парчовый шатер, сгибаясь в низком поклоне, вошел запыленный ординарец.

— Начинается, Каи! — воскликнул он. — Пехота выходит из северо-западных ворот и строится в боевые порядки. На севере замечено скопление конницы, но она пока не движется.

— Тяжелая? — поспешно спросил Бен-Саиф.

— Тяжелая. Несколько сот. По два наездника на коне.

— Даже лучше, чем я ожидал. — Арамейский сотник порывисто вскочил с шелковой подушки, азартно хлопнул в ладоши. — Это три с половиной, а то и четыре тысячи человек, не считая горганцев. Для трех сотен больше чем достаточно, верно?

Каи-Хан осклабился и протянул:

— Ве-ерно.

— Горганцев пока не видать, сотник, — сказал ординарец, обращаясь к Бен-Саифу. — Я послал в лощину разъезд, как только там появятся, кочевники, мы…

— Что?! — С лица Бен-Саифа слетела улыбка, Каи-Хан насторожился. — Что ты сказал? Какой еще разъезд?

— Двенадцать лучников на самых быстрых конях. Им приказано выпустить по две стрелы и во весь опор…

— Болван! — Лицо человека в серых латах пошло пятнами. — Ты потерял двенадцать сабель? С таким же успехом ты бы мог перебежать к нехремцам и выдать наши планы! Легкая конница не должна выйти из лощины! Там же полно моих ловушек! Что подумают горганцы, когда наткнутся на дюжину трупов?

Ординарец глядел на сотника, растерянно приоткрыв рот. Бен-Саиф в бессильной ярости тряс кулаками.

— Дубина! Скудоумный выродок! Да задохнуться тебе от вони Мушхуша, проклятый идиот!

Тяжелая рука похлопала его по плечу. Бен-Саиф обернулся и встретил холодный взгляд Луна.

— Пора, — буркнул помощник.

Сотник на миг потупил голову. Взяв себя в руки, он сказал Каи-Хану:

— Если горганцы пойдут в обход, нам несдобровать. — Затем повернулся к ординарцу и обжег ненавидящим взглядом. — Моли Иштар, Бальдера, кого хочешь моли, чтобы этого не случилось. Чтобы горганская храбрость перевесила здравый смысл. Если они выйдут из лощины, я тебе не позавидую. — Он снова посмотрел на соправителя. — Я же по три раза объяснил каждому командиру, что и как делать. Почему этот олух вздумал своевольничать? Откуда он вообще тут взялся? Я его не помню.