Владыка могильных курганов высокомерно промолчал, а может быть, его ответ потонул среди шума сечи. Зато Тарк услышал голос своего самого ненавистного врага.

— Лун! — закричал Аттила, озирая лагерь. — Лун, отзовись, если хочешь жить!

«А я? — спросил Тарк мысленно. — Я тоже хочу жить. Отчего же ты меня не зовешь?»

Ломая кусты, мимо пробежали двое полуголых воинов, их отставшего товарища настиг кохирец в дорогих латах. Оглушительный предсмертный вопль испугал коня, тот прянул в сторону, и седок поневоле выпустил тяжелое копье, застрявшее в теле наемника. На этот раз Ямба замешкался. Тарк взревел, в несколько прыжков одолел расстояние до всадника, и тот замертво рухнул на землю, так и не успев выхватить меч из ножен. Скиф взлетел на осиротевшего скакуна и крикнул Ямбе, указывая на запад:

— Встретимся у сожженного моста.

Он плашмя ударил коня окровавленным мечом и умчался вдоль опушки леса.

* * *

Дыхание пленника прерывалось глухими стонами. На белом полотняном мешке с прорезью для рта проступили алые пятна. В скоротечном бою с тысячей Тарка, застигнутой врасплох яростной ночной атакой, Лун не успел надеть прочнейшие арамейские доспехи.

Он получил колотую рану в бедро, был отброшен кохирским конем прямо на горящий шатер, а затем ему, уже потерявшему сознание, ненароком сломали левую руку и несколько ребер.

Он лежал в сумрачной прохладной камере подземной тюрьмы, в неглубоком алькове, а подле его ложа стояли Аттила, Зивилла, Сонго, граф Парро и его внучатый племянник, невысокий меланхоличный юноша с бесцветными глазами навыкате, редкими светлыми волосами и тонкими усиками.

— Чудом остался жив, — заметил Сонго, с любопытством рассматривая раненого арамейца.

— Лун, ты можешь говорить? — спросил Аттила.

Сквозь кровавое полотно просочился еле слышный ответ:

— Да-а…

— Ты в плену, — сообщил Аттила. — Тебе здорово досталось.

— Это… — не выговорил — простонал Лун, — я уже… понял. Ты… кто?

— Аттила, — хмуро ответил скиф.

— Аттила… — Лун помолчал несколько мгновений, переводя дух. — Мы с Бен-Саифом тебя искали. Зря ты… нас не послушался.

— Почему?

Ткань слегка приглушила жутковатый, неестественный смех.

— Да полно тебе… Сам отлично знаешь… почему. Думаешь, наш повелитель… шутки шутит? Нет, брат. Мы с Бен-Саифом… только первые ласточки. Скоро сюда придут наши. Обязательно придут. Догадываешься… что они с вами сделают? Эх, вы, дети малые, неразумные. Вам же добра желают… И не вам одним. По всему белу свету — мир и покой… представляешь? Ни войн, ни поборов, ни рабства. Ну, скажи, разве не об этом мечтают… все порядочные люди? И мы подарим им мир и покой, Аттила. Вот увидишь. У нас… все для этого имеется.

Аттила недобро усмехнулся и пообещал:

— Но тебе не дожить до этого счастливого дня.

И снова он услышал жутковатый полусмех-полукашель.

— Только если сам захочу умереть… скиф. У меня есть выбор. Да, есть, не спорь! Думаешь… я не догадываюсь, почему меня еще не вздернули, как Флада… Кровостока? Ты хочешь, чтобы я вернул Зивилле разум. Ты… разгромил Тарка, и теперь мятежные дворяне верят в свои силы… и готовы штурмовать Даис. И спасенная королева Кохира… в знак благодарности разделит с тобою не только ложе… но и власть.

— Заблуждаешься, колдун. — Аттила не узнал собственный голос — в нем клокотал гнев. — Спасенная дама Кохира присягнет законному монарху, и только при таком исходе уцелеет твоя поганая шкура. Но до этого мы проедем по всем замкам, где ты побывал, и ты вернешь рассудок всем заколдованным дворянам и простолюдинам. А начнешь прямо сейчас — с графа Парро.

Старик с широкой черной лентой на глазах и связанными за спиной руками повернулся к Аттиле и захохотал.

— Избавитель ты мой! А ты уверен, что Аун, мням, тебя не обманет? А вдруг я, мням, только прикинусь, будто я в своем уме, а потом возьму да всажу тебе, мням, нож под лопатку? Не слишком ли ты доверчив, скиф? В последний раз, мням, советую, Аттила: хватит валять дурака! То, чем вы тут занимаетесь, мням, — детские шалости! Тебе и во сне не приснится силища, которой ты, мням, по наивности осмелился бросить вызов. Это же лавина! Камнепад! Сметет, мням, — не заметит!

— Пока замечала, — надменно возразил Аттила.

Граф Парро потупился. Помолчав немного, хмуро произнес:

— Лун даже под пытками не сделает того, мням, о чем ты просишь. Для него это равносильно измене, а горная, мням, гвардия Арамеи не способна, мням, на предательство. Что случилось, то случилось. Смирись, Аттила. Мням. Так будет лучше для всех нас.

— Ты слышал, варвар? — услышал скиф приглушенный голос, в котором надменности было не меньше, чем в его собственном. — Какие еще будут… условия?

* * *

— Через неделю, ваше величество, — сказал дородный жрец в зеленой рясе, — Нехрем обретет долгожданную свободу. А еще через несколько дней Сеул Выжига уступит престол нашему человеку.

Король не смотрел на ануннака. Взгляд Абакомо блуждал среди деревьев и травы, изредка замирал на особенно живописном цветке или птице. Парк вокруг летнего дворца по своему обыкновению дышал покоем, за это и любил его молодой монарх, чьей душе в последние дни недоставало уюта.

— Скажи-ка, наставник, — произнес Абакомо, печально вздохнув, — в чем мы с тобой ошиблись? И что утаил от меня отец?

Ибн-Мухур остановился и недоуменно посмотрел королю в лицо. Печаль не напускная, в этом он убедился тотчас. Он всегда превосходно улавливал настроение властелина.

— Разве мы заблуждаемся, ваше величество? По-моему, все складывается идеально.

— Идеально? Гм. — Абакомо поджал губы и двинулся дальше. — Может быть, все-таки следовало начать с Апа?

— Так ведь мы, — растерянно проговорил Ибн-Мухур, — с него и начали, ваше величество.

— Разве? — Король криво улыбнулся. — Ах, ты в этом смысле. Нет, я имею в виду, что в первую очередь надо было усмирить Ап. Свергнуть этих мерзавцев, Каи и Аваля. Тогда бы не случилось резни в Бусаре. Или я не прав? — Он испытующе посмотрел на человека в зеленой рясе.

— Осмелюсь напомнить, ваше величество, — почтительно произнес ануннак, — что дни апийских разбойников тоже сочтены.

Абакомо кивнул. В недрах его существа бродили сомнения, тонкая, но клейкая паутина тоски обвивала душу.

— «Иные копят злато, я коплю друзей», — сказал он уныло. — Наш старинный девиз. Ибн-Мухур, тебе не кажется странным, что мы так и не обзавелись друзьями? Зато злата у нас хоть отбавляй.

— Ну что вы, государь, у нас полным-полно друзей, — пылко возразил ануннак. — По всему свету, а особенно в ближних странах. Но и врагов хватает, тут вы, безусловно, правы. Однако все переменится, как только…

— Как только мы им поднесем во-от такое счастье на блюде, — с усмешкой подхватил Абакомо, разведя руками. — Помнишь Ну-Ги? — Король снова помрачнел. — Он так и не дождался людской благодарности.

Ибн-Мухур кивнул. Он понял, что за думы гложут любимого повелителя.

— Стоит ли горевать, ваше величество? Дети вырастут мудрее отцов, они-то и скажут нам спасибо. Непременно скажут.

— Да уж. — Король вновь невесело улыбнулся. — Непременно скажут. Мы об этом позаботимся.

— Человечество всегда мечтало об истинном пути, государь, — тихо сказал ануннак, — и при этом всегда боялось на него ступить. Народы ждут полубога, существо с неисчерпаемой решимостью, которое проведет их через все тернии к счастью. С благословения Мардука стихии наделили вас почти божественным могуществом, ваше величество. Ручаюсь, все народы пойдут за вами хоть на край света и горы свернут, если будет на то ваша воля. Но колебаться вы не вправе. Стоит вождю усомниться в себе, и он погиб. Ибо человечество — это, по сути, громадное стадо. Точнее, стая хищных полуразумных зверей, живущая по звериным законам. Им еще века и века продираться к истинной человеческой морали, к истинной человеческой духовности. И только вы, ваше величество, способны сократить этот срок.

— Ослабевшего вожака волки рвут в клочья. — Король задумчиво кивнул. — Боги! Почему я не родился скромной, неприметной букашкой? Ты хоть представляешь, наставник, какая тяжесть…?

— Еще бы, ваше величество. — Ануннак ободряюще улыбнулся. — Вы же на моих глазах выросли, и все эти годы вас исподволь готовили к нечеловеческой ноше. Мужайтесь, мой государь. Только вам дано удержать на плечах целый мир. Цари не выбирают судьбу, в этом и сила их, и слабость.

Последняя фраза унесла монарха в воспоминания детства.

Перед мысленным взором пролегли сверкающие горные кряжи, раскинулась залитая солнцем долина, сочно зазеленели дубравы и луга, заколыхались под нежным ветерком желтые покровы нив.

— Когда-то отец сказал нечто совсем иное, — тихо произнес он. — Назвал меня царем судьбы.

— Я не вижу тут противоречия, государь, — столь же тихо возразил ануннак. — Вы законный повелитель Арамеи. Но разве вам предлагали королевство на выбор?

* * *

Восточный скат холма обрывался над речушкой, на другом берегу мужду изгибами двух отрогов высоченной серой горы клубилась пыль. Казалось, жадный и угрюмый великан прикрывает ручищами горшок с дымящейся похлебкой — боится, что отнимут. От широкого бревенчатого моста остались только головешки, но Аттилу и его спутников это ничуть не ободряло. Уж если арамейские войска решились покинуть свои ущелья, такой пустяк, как разрушенная переправа, надолго их не задержит.

— Даис уже не взять, — сказал Сонго, глядя на юго-запад. — Не успеем. Только зубы раскрошим понапрасну.

Зивилла горестно вздохнула. Надежда вернуться в родное тело превращается в несбыточную мечту. Арамейский фанатик Лун так и не внял уговорам и теперь отлеживается в одиночной камере подземной тюрьмы замка Парро, в соседней камере мается сумасшедший граф в оковах и бронзовой маске. Три замка из четырех, захваченные Тарком перед разгромом, Аттила не решается трогать — побаивается «оборотней». В тех замках не осталось нормальных людей. Прознав о пленении арамейского колдуна, дворяне-оборотни перезаражали всю свою челядь. Некоторых одержимых удалось скрутить, когда они поодиночке выходили из крепостей. Эти люди заражены не самим Луном, а его жертвами, их рассудок решительнее борется с наваждением, чем разум несчастного графа Парро. Однако на допросах неизменно берет верх Лун, и тогда с уст безумцев слетают угрозы вперемешку с уговорами.

А войска короля Абакомо уже на марше, и вскоре в Даисе появится дисциплинированный арамейский гарнизон (не чета банде Тарка, на две трети перебитой под замком Парро), и старый Токтыгай без боя впустит врагов в блистательный Самрак.

Вчера вечером у Аттилы был долгий разговор с эмиссарами Токтыгая, в конце концов они ударили по рукам, и нехремцы отправились в свою столицу. Через три-четыре дня по тайным тропам в Кохир двинутся обозы с провиантом и оружием, пойдут войска, крепкие опытные солдаты, которым страсть как охота поквитаться с арамейцами за Лафатскую долину и Бусару, за поруганную честь государя.

В замках пока всего вдоволь, и еды, и фуража, и оружия, но война в кохирских лесах и холмах ожидается долгая, на измор, враг невероятно силен и хитрости ему не занимать. Помощь нехремского царя обязательно сгодится, в этом мало кто сомневается. А взамен Токтыгай просит, чтобы все пошло по-старому, когда арамейский медведь уберется в свою берлогу зализывать укусы разъяренных пчел. Что ж, быть посему, решила Зивилла и кохирские дворяне, в том числе двое почтенных мужей из разогнанного совета нотаблей, которые примкнули к отряду Аттилы.

Дворяне, надо отдать должное их чутью и боевому опыту, сразу смирились с тем, что ими командует чужеземец. Никто не сравнится с могучим скифом в отваге и сметке; он знает тысячи военных хитростей и умеет добиваться беспрекословного подчинения. Если бы сегодня арамейцы не выступили на Даис, послезавтра мятежные дворяне свергли бы Лжезивиллу и выбрали нового губернатора.

— Возвращаемся в замок Парро, — Аттила ухмыльнулся, взглянув на печальную даму Кохира, заключенную в тело изменника — Надо подготовить теплую встречу.

Конец ознакомительного фрагмента