Но счастья не было в бархатных глазах Марии. Невеста была далеко-далеко от своего жениха… Асунсьон сразу почувствовала это и встревожилась. За ее плечами было много женского горя. Ее выдали замуж пятнадцати лет за человека много старше нее, который не сумел расположить к себе юную жену. Долгие годы прожила она, в холодном суровом доме, так и не узнав ни любви, ни тепла. До сих пор при воспоминании о годах безрадостного одиночества глаза Асунсьон наполнялись слезами. Смерть мужа не прибавила ей сердечного горя; как была она одна, так и осталась одна. Но после его смерти Асунсьон стала богата и независима, что оказалось для нее благом. Однако независимой женщине в Аргентине жить сложно, почти немыслимо, и Асунсьон уехала в Европу. В Париже она была одинока точно так же, как и в Санта-Марии, но в Европе ни ее одиночество, ни ее независимость не бросались в глаза. Асунсьон достойно несла свой крест, однако сердце ее, как сердце всякой женщины, томилось по любви. И ту же тоску и томление она угадала в племяннице.

— Нам нужно о стольком поговорить с тобой, Мария, — шепнула она, пожимая девушке руку и обещая утешение и поддержку.

Глава 5

Помолвка, казалось, ничего не изменила в течение жизни Марии. Утром она, как всегда, собралась в больницу. Энкарнасьон с удивлением посмотрела на нее:

— А разве мы с тобой не поедем по магазинам, доченька? Ведь пора уже всерьез подумать о приданом.

— Больные ждут меня, мамочка. Им всем нужна моя помощь, — отвечала Мария. — Я не могу их оставить. А по магазинам можно поехать и в другой раз.

— Ну, хорошо, не буду тебя неволить. Ты, наверное, права, — согласилась Энкарнасьон.

Больница была единственным местом, где Мария чувствовала себя хорошо. Она отвлекалась от собственных тягостных мыслей и радовалась, принося облегчение другим. Там она черпала душевное мужество для того, чтобы с достоинством исполнить волю отца.

Но на этот раз мысли ее невольно возвращались к молодому сержанту. Она видела его глаза, и они говорили с ней так красноречиво, слышала его проникновенный голос, и сердце ее начинало биться чаще.

Она накормила своих старушек, дала им лекарство, но мыслями улетела далеко-далеко.

— Мария! — окликнул ее доктор Падин. — Там раненый! Займись им, я скоро приду!

Мария заторопилась в щелястую, наскоро сбитую из досок приемную. Подняла голову, и — перед ней стоял вчерашний сержант!

— Вы ранены? — с тревогой спросила она, прикасаясь к его руке.

— В самое сердце, — отвечал он, проникновенно глядя на нее.

— Что это значит? Вас не надо перевязывать? — недоуменно спросила Мария, и лицо ее приняло строгое выражение.

— Простите за ложь! Но я не мог не увидеть вас! Я не спал всю ночь, отложил все дела, узнал, где вы, и теперь счастлив!

Сердце Марии забилось часто-часто, щеки вспыхнули, разум твердил одно: бежать, поскорее бежать!

— Прощайте! Вы отнимаете у меня время, а я нужна настоящим больным! — сказала она прерывающимся голосом.

— Вы нужны мне куда больше, чем им! — пылко воскликнул молодой человек.

— Представляешь, он провел в больнице целый день! — рассказывала Мария сестре о событии, которое стало самым важным в ее жизни и которое перевернуло ее жизнь. — Носил корзины с бельем, помогал переносить раненых, готов был повиноваться малейшему движению моей руки и при этом так смотрел на меня, словно не было в мире человека счастливее…

— И тебя я впервые за много дней вижу счастливой, — подхватила Виктория, целуя сестру. — Не отчаивайся, Мария! Мы будем с тобой счастливы. Сегодня, возвращаясь от Асунсьон, я видела генерала своей мечты, он ехал по соседней улице.

— Как я завидую тебе, Виктория! Ты свободна, ты можешь быть счастливой! А я… — слезы показались у Марии на глазах. — Я обручена. Даже знакомиться с ним я не имела права!

— Глупости! — пылко возразила Виктория. — Ты давала слово Гонсало, потому что никого не любила, а теперь полюбила, я же вижу, что полюбила! И значит, заберешь свое слово обратно, и дело с концом!

Но видя, что Мария по-прежнему горько плачет, обняла ее и принялась утешать.

— Погоди! Мы все расскажем Асунсьон. И она тебе поможет! Асунсьон поговорит с папой! Она отлично с ним справляется. Сегодня утром они просто ужас как поссорились. Папа хотел, чтобы Асунсьон навсегда поселилась у нас. А тетя сказала, что после твоей свадьбы вернется в Европу, а пока будет жить у себя в доме. И папе пришлось согласиться, представляешь?

Мария сквозь слезы улыбнулась. Да, да, правда, еще не все потеряно, для нее забрезжил какой-то свет, какой-то выход. До вчерашнего дня она не верила Виктории, что можно влюбиться с первого взгляда, но вот, и сама влюбилась так же. И теперь все ее счастье, вся ее жизнь — в темноглазом сержанте! Да, она пойдет к тетушке, пойдет завтра же утром!

Сколько лет никто не жил в доме Асунсьон! Она и уехала из него, потому что ощущение несчастья преследовало ее в этом доме. И если бы не Хулиана, не переступила бы его порога и сейчас.

Хулиана, служанка из их имения, с детства прислуживала Асунсьон, они любили друг друга как подруги, как сестры. И надо же, чтобы именно Хулиана приехала из поместья на помолвку Марии с разными подарками и припасами. Асунсьон была счастлива увидеть ее и тут же забрала к себе. Энкарнасьон, разумеется, не возражала.

Хулиана огорчилась, увидев, что Асунсьон бродит по собственному дому как потерянная, не зная, за что браться, да и не очень-то этого желая. Слишком много дурных воспоминаний нахлынуло на Асунсьон.

— А знаете, как у нас в деревне избавляются от призраков? — весело спросила Хулиана. — Устраивают в нем развеселую вечеринку! Пропляшут до утра — и призраков как не бывало!

Асунсьон, радостно рассмеявшись, обняла Хулиану.

— Я так и сделаю! Беги на рынок, там всегда толчется множество праздного народа. Пусть все бегут ко мне убираться. А потом мы будем плясать всю ночь!

Сказано — сделано. Работа закипела. И полдня не прошло, как в доме все сверкало и блестело.

— Теперь и гостей можно звать! — весело сказала Асунсьон.

И по всему городу полетели приглашения.

— Удивительная женщина! — сказал дон Федерико Линч, получив приглашение. — И дня не прошло, как она вернулась, а уже устраивает званый вечер. Удивительная и обольстительная.

Впервые за много лет дон Федерико чувствовал себя счастливым. Впервые за много лет он был доволен собственным сыном: Гонсало занимался делами, не напивался допьяна и прекратил якшаться с разным сбродом. После женитьбы он и вовсе станет безупречным английским джентльменом. В доме Линчей вот уже несколько месяцев царил непоказной мир и покой.

Но покой этот был нарушен утренним стуком в дверь. Никто и никогда не тревожил хозяев так рано, о чем и сообщил посетителю вышедший на стук слуга. Дон Федерико по утрам работал, никого не принимал.

— Тогда передайте ему письмо, когда сочтете нужным, — попросил молодой человек с приятным и открытым лицом, который с провинциальным простодушием уже вошел и расположился в гостиной, приготовившись ждать столько, сколько понадобится.

Слуга пожал плечами и отправился относить письмо. К его удивлению, дон Федерико немедленно пригласил молодого человека к себе в кабинет.

— Рад познакомиться с тобой, Адальберто, — тепло поздоровался он с молодым человеком.

— И я очень рад, — отвечал Адальберто, — матушка говорила мне, что вы старинный друг моего покойного отца и поэтому можете мне помочь. Вчера я попробовал устроиться сам, но мне сказали, что без солидного поручительства в Санта-Марии работать в газету не устроишься.

— Да, так оно и есть, всюду нужно поручительство, — согласился дон Федерико.

— Посмотрите мои работы. Если они вам понравятся, то я попрошу вас порекомендовать меня в какую-нибудь газету. Я — художник.

И Адальберто открыл принесенную с собой папку и стал показывать рисунки, как делал это весь вчерашний день, переходя из редакции в редакцию.

Дону Федерико не понадобилось много времени, чтобы убедиться в таланте молодого художника — живые, искрящиеся юмором, бытовые зарисовки украсили бы любую газету.

— «Новости Санта-Марии» вас устроят? — осведомился дон Федерико, набрасывая коротенькое письмецо к главному редактору.

Адальберто широко и благодарно улыбнулся. Выходя, он столкнулся с Гонсало.

— Очередной попрошайка? — громко спросил Гонсало отца, криво усмехаясь.

— Нет, наш с тобой друг, — так же громко ответил отец.

Рекомендательное письмо дона Линча оказало свое действие. Спустя неделю в Санта-Марии уже поджидали очередной номер «Новостей», желая посмеяться над веселым зарисовкам художника. Адальберто стали приглашать на все вечера, и хозяева никогда не раскаивались в том, что позвали такого веселого и простосердечного гостя. Получил Адальберто приглашение и на вечер Асунсьон.

Но первым был приглашен, разумеется, дон Мануэль с семейством.

— Вот видишь, Энрике — не моя судьба! — со вздохом сказала Мария, услышав о приглашении.

— Это еще почему? — нахмурилась Виктория. — Потому, что, когда я возвращалась сегодня из больницы, он догнал меня и попросил быть вечером в парке. Конечно, я и не собиралась идти, но теперь совсем уж понятно, что он — не моя судьба.

— Ты непременно пойдешь и повидаешься с ним, — решила Виктория.

Родители стояли уже совершенно готовые, торопя замешкавшихся дочерей.

— Иду! — отвечала Виктория. — Вот только помогу Доминге уложить пирожки. — И тут же опрокинула целый поднос пирожков себе на платье, намеренно его испачкав.

— Приезжайте следом, — распорядилась Энкарнасьон. — Нам с папой неудобно опаздывать.

Едва родители уехали, Виктория мигом переоделась и стала торопить толстуху Домингу. Как только старушка с удобством расположилась на сиденье кареты, Виктория скомандовала кучеру:

— В парк! — и, поглядев на изумленное лицо Доминги, объяснила: — Нам просто необходимо подышать хоть немножко воздухом, ведь в доме Асунсьон будет так душно!

Глава 6

Безоблачная любовь Гонсало омрачилась ядом ревности. Он зашел за Марией в больницу и внезапно увидел молодого офицера. Затем поймал взгляд, которым тот провожал его невесту, и вспыхнул. Таким взглядом имел право смотреть на нее только он, Гонсало.

Марию Гонсало не упрекал, она была кротким безмятежным ребенком. Он не сомневался, что душа в женщине просыпается вместе с телом, и с нетерпением ждал дня, когда станет мужем Марии и разбудит эту спящую красавицу. А она посмотрит на него томным и страстным взглядом. И тогда между ними пробежит тот ток, что заставит ее отзываться на каждое его прикосновение, вздрагивать, даже находясь в другом конце комнаты…

Работа Марии в больнице не нравилась Гонсало с самого начала. А когда он понял, что молодые солдаты вдобавок пялят на нее глаза!.. Гонсало быстро принимал решения. Земля нужна ему для разработки соляных копей. Марии пора подумать об их будущем доме. Короче, он отправился в таверну, шикнул на Маргариту, которая было вздумала его упрекнуть за то, что он давно не был, и вызвал Бенито.

Бенито был из тех на все готовых молодчиков, которые всегда говорили ему: «Сделаем, хозяин», «Ребята постараются, хозяин!» «Не извольте беспокоиться, хозяин». И потом получал увесистый кошелек.

Мужчины пропустили по стаканчику, о чем-то пошептались, и дело было слажено.

На вечере у Асунсьон все невольно отметили любовь, преобразившую лица Марии и Гонсало. Оба они были погружены в себя, лишь изредка поглядывая друг на друга, но по губам их бродила та таинственная и счастливая улыбка, что говорит о переполненном счастливыми надеждами сердце. Они словно бы даже не торопились приблизиться друг к другу, чтобы волнующее их чувство не перелилось через край.

И, с невольной улыбкой наблюдая за ними, пожилые вспоминали себя, когда тоже были влюбленными и поднимали бокалы за счастье молодых.

В доме Асунсьон звучала музыка, звенели бокалы, танцевали пары, молодые и старые, а Виктория — бедная Виктория, — стояла, прижавшись в уголке темной конюшни. Она обняла себя руками, глотая слезы и стараясь унять боль, от которой ей хотелось кричать. Перед глазами ее стояла зеленая лужайка парка и генерал ее мечты, который шел, позабыв обо всем на свете, шел навстречу Марии, а сестра как замороженная торопилась к нему. Виктория могла понять своего прекрасного принца — Мария была чудо как хороша, и Виктория любила ее так же нежно и преданно, как и он. Она его понимала. Но от этого ей было не менее больно. Сердце Виктории разрывалось, и она не могла скрыть свою боль. Марии она объяснила, что плакала, поскольку увидела своего героя с женой. Мать же решила, что Виктория расстраивается из-за испорченного платья, и принялась ее утешать. Но Викторий были невыносимы любые слова, и она сбежала, чтобы отсидеться, спрятаться, свыкнуться со своей болью в темном уголке.

Вдруг в глубине конюшни кто-то шевельнулся,

Виктория подхватила вилы.

— Кто здесь? — грозно спросила она. — Разбойник, грабитель, выходи!

— Я и вправду грабитель, — отозвался мягкий и приятный мужской голос. — И могу поделиться с вами своей добычей.

Виктория онемела от неожиданности, но в круг света, который распространял вокруг себя фонарь, вышел молодой человек неброской, но приятной наружности.

— Меня зовут Адальберто, — представился он, — я — художник и больше всего на свете обожаю сладкие пирожки. Я украл их целую корзинку, чтобы спокойно полакомиться. Угощайтесь!

И Виктория с невольной улыбкой взяла пирожок.

С четверть часа они болтали, и, возможно, болтали бы и дальше, если бы не раздались истошные крики:

— Пожар! В больнице пожар!

Все гости Асунсьон кинулись к окнам. Доктор Падин, который тоже был среди гостей, заторопился к коляске.

— Я тоже еду! — воскликнула Мария.

Отец с матерью попытались ее удержать, но потом дали разрешение. Однако Гонсало не оказалось возле Марии. Не было рядом и Виктории. По улицам спешили люди, торопясь на пожар. Мария металась среди скачущих всадников, прося взять и ее. Вдруг сильные руки подхватили ее и посадили на лошадь.

— Держись! — сказал ей Энрике. — Мы быстро домчимся!

Так же быстро домчались к месту пожара и Адальберто с Викторией.

Многие годы спустя вспоминала эту ночь Мария. Тогда она была счастлива: женщины и старики по цепочке передавали ведра с водой, мужчины вытаскивали из-под рушащейся крыши больных и раненых. Все были в ссадинах, ушибах, кто-то терял сознание от дыма, но рассвет встретили все. Все были живы, все послужили великому делу жизни.

Гонсало сообразил, что и он не может остаться в стороне. И тоже прискакал на пожар, правда, поздновато. Зато предложил свободный барак для уцелевших больных, и доктор Падин принял его помощь с благодарностью, потому что дом Асунсьон, которая тут же распахнула для больных свои двери, был уже переполнен.

Прибежала на пожар и Маргарита. И видела, как самозабвенно трудилась Мария Оласабль.

— У невесты Гонсало есть не только красота, но и сердце, — сказала она себе, но это открытие не сделало ее счастливее.

Мария с Викторией вернулись домой только утром, в разорванных платьях, перепачканные сажей, но живые и невредимые. Мария была полна решимости немедленно поговорить с отцом и матерью. Она приготовилась бороться за свое счастье, почувствовав в себе могучую силу — еще бы! — они трудились все вместе, рядом с ней был Энрике, и все вместе они победили смерть!

Мать она нашла лежащей в кровати. По дороге домой Энкарнасьон стало так плохо, что пришлось немедленно вызвать доктора. Тот сказал, что у нее болезнь сердца, увы, неизлечимая, и Энкарнасьон поняла: дни ее сочтены.

С доктором она говорила наедине и попросила об одном — не сообщать диагноз ни мужу, ни дочерям.

— Иначе дом, о счастье которого я пекусь дни и ночи, превратится в склеп. Понимаете, доктор? Мои близкие будут горевать, ходить на цыпочках, хоронить меня раньше времени. Я готова принять свою судьбу, но среди веселья, среди улыбающихся лиц моих дочерей.

Теперь Энкарнасьон радовалась, глядя в счастливые глаза Марии, которая припала к ее постели и снизу вверх смотрела да мать.

— Тебе плохо, мамочка? — спрашивала она с беспокойством.

— Нет, доченька, я очень скоро поправлюсь, — отвечала с улыбкой Энкарнасьон. — Сердце уже не молодое, оно устает, но доктор сказал, что ничего страшного.

— А ты знаешь, мамочка, я полюбила, — вдруг выпалила Мария. Она была так счастлива, что не могла не сказать этого, признание так и рвалось с ее уст.

— Знаю, доченька, и счастлива не меньше тебя. Счастлива тем, что к тебе пришла любовь, что ты, наконец, полюбила Гонсало. Я теперь и поправлюсь гораздо быстрее, зная, что к моей Марии пришла любовь.

Энкарнасьон говорила, и глаза ее светились такой радостью, что решимость Марии растаяла, слова признания застыли на ее губах. В больнице она видела разных больных и знала, как опасны болезни сердца. В лице матери она впервые различила ту одутловатость, которая говорит о далеко зашедшей болезни. Мария знала, что волнения для людей с больным сердцем смертельны, и не решилась разбивать иллюзию счастливой Энкарнасьон.

— Отдыхай, мамочка, — нежно поцеловав ее, сказала она.

Ей нужно было говорить не с матерью, а с отцом, и Мария приготовилась к непростому разговору.

Увы! Готовность ее оказалась порывом. Увидев отца, его озабоченность болезнью матери, Мария кинулась к нему с желанием утешить его, а не огорчить. Лицо Мануэля посветлело.

— Доченька моя! Я счастлив твоим счастьем, — шепнул он. — Весь город говорит о мужестве барышень Оласабль. Сколько добра вы сможете сделать с Гонсало, трудясь рука об руку!

Мария не нашла в себе сил разрушить отцовскую мечту. Ища облегчения своим мукам, она пошла в церковь, чтобы помолиться и попросить помощи: только Господь мог наставить ее и дать сил.

В церковь пришел и сержант Энрике Муньис, он тоже искал целительной силы, которая помогла бы его истерзанному сердцу. Девушка, которую он боготворил, с которой собирался соединить свою судьбу, оказалась бессердечной лицемеркой. Она надсмеялась над чувствами прямодушного солдата. Она была невестой другого и ни словом не обмолвилась об этом.

Увидев Марию, Энрике сначала онемел. Потом поклонился и с горечью сказал:

— Приветствую невесту Гонсало Линча и навеки прощаюсь с ней. Вполне возможно, что я не заслуживаю любви, но и обмана я тоже не заслуживаю. Ненавижу предателей!

Из прекрасных глаз Марии градом покатились слезы. Она заслужила упрек, но не заслужила боли расставания. Разве не молится она днем и ночью, чтобы расторгнуть свою несчастную помолвку?

— Энрике, я люблю тебя, — прошептала она, плача. — Мы всегда виделись так коротко, мы же ни о чем еще не успели поговорить. Твои упреки несправедливы. Жениха мне нашел отец, и я покорилась родительской воле. Тогда я еще не знала тебя. Но теперь я в таком отчаянии…

Энрике не мог не поверить Марии. При виде ее слез он позабыл свое горе и сочувствовал только ей.

— Позволь мне пойти к твоему отцу и попросить твоей руки. Я небогат, живу службой, но на хорошем счету. Скажу, что мы любим друг друга и не намерены отказываться от своего счастья.