Девушки собираются в круг. Тренер Джефф снова говорит, что все на этом поле — уже победители. А потом добавляет: «Молли, когда подойдет восьмерка, сместись влево, это ее запутает. Она их лучший хиттер. Всегда отбивает в правую часть центрального поля». Когда тренер уходит, девушки смыкают круг — и вдруг им становится непонятно, что делать дальше. Перед обычным матчем они бы закричали и затопали, поорали бы кричалку, которой их научили девочки из прежнего состава. А сейчас капитан просто говорит: «Нам не хватает двух побед до первого места». И ничего не добавляет. Они бьют бутсами по грязи, складывают тренировочные мячи в рукавицы, счастливые, что капитан дала добро делать то, что они и так собирались.

Прежде чем игра начинается, команды встают в два ряда на базах и снимают бейсболки. Минута молчания. Лиза представляет, как выбьет мяч, и начинает молиться об удачном ударе, но потом, смутившись, думает: «Простите. Надеюсь, что это нормально. Нет, я знаю, что это не нормально. Простите». Симоне кажется, что она вот-вот заплачет, но она сдерживается, потому что это было бы ужасно, как будто она хочет перетянуть на себя внимание. Анна и Бекки стоят бок о бок, им неприятно быть рядом друг с другом, и каждой неприятно быть с самой собой. Молли внимательно наблюдает, ее глаза сухи. Она вырастет женщиной, которая хорошо держится в трудные минуты, но всегда немного холодна и сдержанна, особенно когда сама того не желает. Молли первой замечает, как девушка из другой команды начинает плакать. Не навзрыд, лишь пара слезинок, затем еще, и вот остальная команда окружает ее, чтобы закрыть от чужих взглядов. В этот момент девушки из «Маунт-Адамса» понимают, что случилось что-то настоящее, ужасное и реальное, неотменяемое и непостижимое; правый филдер и левый филдер берутся за руки, потом берут за руку Симону, которая берет за руку Лизу, и так весь ряд, и взрослые выдыхают, видя этот жест — столько понимания и уважения, — но девушки делают это для себя, чтобы стать частью чего-то: не частью чужой трагедии, которая им не принадлежит, но частью своей команды именно в этот день, частью чего-то большего, чем они сами. Через поле они смотрят на ту, которая видела страшное, что боятся однажды увидеть и они, и в присутствии этой плачущей девушки и победа, и поражение, и сама игра кажутся чем-то неправильным — когда мир вокруг настолько настоящий.

А потом игра начинается. Первыми слегка неуклюже идут отбивать мяч девушки из «Маунт-Адамса». Им одиноко без привычной болтовни и криков поддержки со скамейки запасных. Громкий звук удара биты по мячу — он рикошетом отскакивает за линию фола. Девочка из «Мар-Висты» с мокрым от слез лицом плетется ко второй зоне. Анна плохо отбивает мячи. Никогда ей так не хотелось стать невидимой. Когда объявляют третий аут — Анна выбивает слабенький граундбол в сторону шортстопа [Игрок обороняющейся команды на позиции между второй и третьей базами.], — все чувствуют облегчение пополам со стыдом. Тренер Джефф ничего не говорит. Уже в рукавицах они выбегают на поле, как их учили: не идите пешком, бегите, пересекая четкие меловые линии, прочерченные по мягкой земле и траве, такой ровно подстриженной и зеленой. Встают на позиции, и, когда питчер [Игрок, который бросает мяч с питчерской горки к дому, где кетчер (игрок той же команды) должен его поймать, а отбивающий (игрок команды-соперника, также хиттер, беттер) — отбить. Цель питчера — подать мяч так, чтобы бьющий не смог хорошо отбить.] отправляется на горку, все поправляют бейсболки. Они ждут, присев, слегка покачиваясь на пятках.

Когда питчер бросает мяч, игроки «Маунт-Адамса» следят за траекторией полета — от руки до биты, и вот мяч в игре, а они в движении. Мяч летит быстро, но никто не встает в полный рост, пока не поймает его, не почувствует в рукавице. Выпрямляясь, они достают мяч из перчатки. Анна, и Лиза, и Молли, и Бекки не знают, как держать мяч, не поворачивая его в ладони, не подыскивая идеальное расположение — один шов под большим пальцем, другой под указательным и безымянным. Взмах руки — и мяч снова в воздухе. Симона вытягивается, распрямляет тело, опорная нога твердо стоит на базе, она готова услышать резкий хлопок, когда мяч встретится с ее перчаткой. Объявлен первый аут. Затем, как и всегда, они перебрасываются друг с другом, у каждой есть шанс поймать мяч — важно оставаться разогретыми, — они вытягивают руки, тянутся за ним.

Мяч возвращается к Симоне, круг замкнулся. Руку приятно покалывает — значит, жизнь продолжается. Она хлопает перчаткой по ноге, говорит: «С одним справились, осталось еще два», — и кидает мяч обратно питчеру.

Вечер пятницы

Мы с мужем уже должны были делать ребенка, но вместо этого спорим, дойти до мексиканцев или заказать пиццу; наши позиции неизменны: ему нравится мексиканское местечко неподалеку, он обзывает его неплохим, а я, конечно, понимаю, что мексиканцы около дома нормальные, но неплохо — это все еще недостаточно хорошо, чтобы не заказать средненькую пиццу домой, и раз уж мы ее ждем, о, точно, у меня овуляция, вперед; я снимаю лифчик, чтобы показать серьезность своих намерений, но он надевает ботинок, потому что в последнее время у моего мужа должно быть подходящее настроение, ему надо, чтобы секс был о любви и о нас, а не просто ради того, чтобы меня обрюхатить, на что я отвечаю: а что, бессмысленный секс уже не возбуждает, и, кстати, оплодотворение женщины — это отдельный фетиш, я была на реддите, я знаю, так что просто представь себе, как я наливаюсь, и зрею, и разрываюсь семенем, как гнилая дыня, выброшенная в поле катапультой и растекающаяся внутренностями по траве или что-то типа того, плевать, не мне здесь давать инструкции по поднятию хуя, но я знаю, что мое возбуждение тает, пока муж сидит на диване, одна нога в ботинке, другая босая, и говорит, что нам надо почаще выходить в люди, на что я отвечаю, что мексиканский ресторан на нашей же улице за «выходить в люди» не считается, и знаешь что, знаешь что, ты просто хочешь куда-то пойти, потому что не хочешь со мной ебаться, и он говорит, что это неправда, и мне не обязательно так грубо выражаться, и вот тут я уже срываюсь, потому что не то чтобы секс всегда был только о любви, или о нас, или о чем-либо кроме того, чтобы мой муж спустил, поэтому я замахиваюсь на него другим ботинком и говорю, что теперь твоя очередь взять себя в руки, как большой девочке, и он говорит, как мне, блядь, заставить хуй стоять, если я беру себя в руки, как большая девочка, и я говорю, ну представь на моем месте другую, чего проще, ты типа вообще догоняешь, что такое секс, и это, видимо, уже перебор, но, как я уже сказала, мои яичники начинают разгоняться, как Хитрый койот [Персонаж мультфильмов студии Looney Tunes, который вечно гоняется за желтой канарейкой — примерно как Том за Джерри.], пробежавший десять метров над обрывом, гравитация вот-вот испортит ему всю малину, и мой муж уходит из комнаты и хлопает дверью, я слышу, как он говорит твою ж мать, слышу, как берет телефон и заказывает пиццу, вегетарианскую со свежими овощами, и не просит добавить пепперони на одну из половин, потому что знает, как я люблю пепперони, а он обижен, обижен достаточно, чтобы устроить мелкую пакость, такую, которую невозможно будет не заметить, когда пицца наконец приедет, и когда он заходит в комнату, я не говорю ему, что все слышала; он садится рядом со мной на кровать и берет меня за руку, он выглядит измотанным, мы касаемся плечами, и даже пока я думаю, чем мы вообще занимаемся, как мы можем позволить себе ребенка, если нам даже не выдают кредит, а вино мы покупаем в аптеке [В США аптеки (drugstores или pharmacies) торгуют не только лекарствами, но и предметами быта, продуктами и иногда алкоголем.], если мы постоянно ссоримся и заказываем в интернете слишком дорогие футболки с остроумными надписями, которые нам не нужны, если я пью антидепрессанты, а он хронический ковырятель в носу, да, даже пока я думаю о том, что мы еле-еле держимся за клочок земли, отделяющий нас от раскаленной лавы, мой муж кладет меня на икеевскую кровать, одна ножка которой подперта книгами, и целует мое лицо, потом грудь, и это не эротично, но мило, и его тяжелое тело нависает надо мной, и, какая радость, он заставляет свой член встать, думая о незнакомках: женщинах в латексе, лопающих воздушные шары, и он входит в меня, а пицца приедет через час, и мы откроем коробку, а там, погляди-ка, пицца без пепперони, и, боже, что бы мы ни делали вместе, что бы мы ни сделали вместе, когда мы откроем коробку, нет никакой уверенности, что там вообще будут пепперони или овощи, может, там будет чикен барбекю, которое не нравится ни мне, ни ему, или размокшая тайская лапша, или рыба, мертвые глаза и холодная чешуя, и почему я вообще хочу, чтобы мой муж прижимал меня к этой кровати, пока мы ждем этой пиццы без пепперони, пока он представляет на моем месте кого-то еще, и закрывает глаза, и ввинчивается в меня, но именно этим мы и занимаемся, и он кончает с тихим стоном, говорит мне в волосы, он всегда так делает, что любит меня, и уходит мыться, я знаю, что он думает о пицце без пепперони, жалеет о содеянном, надеется, что мы просто посмеемся и забудем, как будто, когда она приедет, у меня будет какой-либо выбор, кроме как съесть ее, потому что и мне часто нужно великодушие, потому что я люблю его, и поэтому, когда мы откроем эту коробку, я закачу глаза, улыбнусь, но не скажу больше ни слова, не испорчу нам ужин разговорами об отсутствии пепперони и о пустоте внутри меня, которая настаивает, неутомимо и беспричинно, чтобы ее заполнили, не разбираясь, готовы ли мы, готова ли я или нет.