— Мы обязательно будем!

Как только Ренар Канон отошел от нас, Тристан повернулся к Баэлю:

— Ты что, не понимаешь? Такие мероприятия очень важны. Там можно встретить очень влиятельных людей.

Все выступавшие в этот день были признанными мэтрами. И для каждого из нас тот вечер стал судьбоносным. Баэлем очень заинтересовался Климт Лист, выдающийся скрипач, который через год стал его приемным отцом. Я познакомился со своим кумиром — Орлином Баумом, главным наставником моей жизни, который впоследствии оказал неоценимое влияние на мой творческий путь. Тристан же… Он встретил девушку, превратившую всю его жизнь в кромешный ад.

В ту новогоднюю ночь я возвращался домой в компании Баэля. Как обычно, когда рядом не было Тристана, он молчал. На город мягко ложился белый снег. Шагая по запорошенным улицам, я чувствовал себя совершенно иначе: воодушевление куда-то испарилось.

Скрипка в футляре Баэля задребезжала, и я вспомнил, что хотел задать ему вопрос.

— В конце выступления… Почему у тебя было такое странное лицо?

Я бы никогда не отважился спросить его об этом, но сегодня был особенный день. Он молча шагал рядом, размышляя о чем-то, но вдруг поднял голову и тихо ответил:

— Никого…

Значит, мне не показалось, перед выступлением Баэль действительно прошептал это.

— В каком смысле «никого»?

— Никого не было.

Я удивился: разве он не видел, что зал переполнен?

— Того самого человека, — снова сказал Баэль, прежде чем я снова задал вопрос.

Я никак не мог его понять, но решил дать ему высказаться.

— Среди многочисленной публики не было ни одного настоящего ценителя. Сколько бы я ни старался, я так и не нашел того, кто бы понял мою музыку, кто бы почувствовал ее так, как чувствую ее я, кто бы действительно вслушался в мою мелодию. Все, что я делаю, я делаю лишь для того, чтобы когда-нибудь встретить его, моего истинного ценителя.

Его слова задели меня за живое, но я не подал виду, продолжая идти. Баэль снова погрузился в привычное молчание и больше не смотрел в мою сторону.

В тот вечер он впервые поделился со мной своими чувствами. Тогда я еще не понимал, насколько глубоки его переживания. Но у меня появилась цель: я захотел стать тем самым истинным ценителем Баэля. Я ведь понимал и любил его музыку, вслушивался в каждый звук, как никто другой. Но что бы я ни делал, мне так и не удалось воплотить в жизнь эту заветную мечту.

После совместного выступления отношения между нами оставались неопределенными: мы не становились близкими друзьями, но и не отдалялись друг от друга. Во мне все больше росло восхищение и жаркое желание стать тем истинным ценителем, которого он так искал. Баэль же относился ко мне лишь как к аккомпаниатору, в то время как с Тристаном их продолжали связывать узы крепкой дружбы. Иногда я завидовал Тристану: он сумел стать единственным другом того, кто терпеть не мог людей.

Как вспышка, пролетело беззаботное детство. И вот мы окончили консерваторию, стали юношами. Стали серьезнее и наши разговоры.

Баэль, который уже в шестнадцать лет получил титул де Моцерто, прослыл в Эдене выдающимся скрипачом. Даже предыдущий обладатель титула, учитель и приемный отец Баэля Климт Лист, говорил, восхищаясь талантом юноши:

— Наконец-то у нас появился истинный Моцерто.

У Тристана были все шансы стать незаурядным виолончелистом, однако он не стал развивать свои способности. Он наслаждался жизнью, пробуя себя в разных сферах: давал концерты, играя на виолончели, на фортепиано и даже на гитаре, писал прекрасные картины и сочинял стихи. Но больше всего он любил вращаться в кругах высшего общества и знакомиться с новыми людьми. Его красноречие растапливало любые сердца, а приятная внешность помогала ему быть в центре внимания. Влиятельные аристократы боролись за возможность пригласить его к себе на званый ужин — происхождение Тристана их совершенно не волновало.

В год, когда Баэлю исполнилось двадцать два, он в третий раз заслужил титул де Моцерто и, как и многие другие одаренные новички, готовился к долгим гастролям. Самый молодой обладатель столь высокого звания, вот уже шесть лет не уступавший его никому, он считался непревзойденным скрипачом города. И все говорило о том, что выступления в других городах обречены на успех.

В день отъезда мы с Тристаном пришли проводить его. Антонио на прощание неловко протянул руку, но Тристан тут же заключил друга в крепкие объятия. На лице Баэля читалось замешательство. Меня одолевали сомнения, я не знал, что сказать, но Баэль опередил меня:

— Смотри, если к моему возвращению не улучшишь свои навыки, выгоню из трио.

Без промедления он сел в экипаж, и скоро повозка исчезла вдали. Мы смотрели ему вслед, но Баэль так ни разу и не выглянул из окна.

— Вот и все, он уехал.

— Да, уехал.

Еще какое-то время мы стояли неподвижно, вглядываясь в темноту. Тристан покачал головой:

— Не понимаю. Эден — сердце музыкального мира. Люди отовсюду приезжают на выступления Баэля. Зачем нужны эти гастроли?

— Наверное, он надеется найти того самого человека. Раз в Эдене не смог.

Я заметил недоумение во взгляде Тристана.

— Того самого человека? Кого это?

— Разве Баэль тебе не говорил?

— Думаешь, Антонио хочет найти даму сердца?

Я был уверен, что Тристану известно о заветной мечте Баэля. Но, похоже, он ничего не знал. Это так обрадовало меня, что я поспешил перевести тему, чтобы сохранить тайну, которую Антонио доверил лишь мне.

В душе теплилась надежда, что Баэль вернется через три года, чтобы участвовать в очередном конкурсе на титул де Моцерто. Когда-то он шутя обронил, что, пока жив, ни за что не расстанется со своим титулом.

В ожидании его возвращения я почти не вставал из-за фортепиано, оттачивая свои навыки. Моя игра день ото дня становилась все лучше, но это никак не помогало в написании музыки. Как бы я ни старался, у меня выходила лишь стайка звуков, которые в сравнении с мелодиями Баэля казались ничтожными.

Желание непременно продемонстрировать Баэлю что-то стоящее стало давить так сильно, что меня поглотила трясина разъедающей тоски. Я забросил фортепиано, перестал выступать на музыкальных вечерах, заперся в четырех стенах. Матушка без конца отчитывала меня, отказываясь верить, что я стал таким жалким.

— Антонио Баэль, этот мальчишка без роду без племени, разъезжает по городам, а чем занимаешься ты, мой дорогой? Билеты на его концерты перепродаются на черном рынке в десятки раз дороже. Аристократы по всей стране готовы выкладывать деньги за возможность его услышать, все называют его бессменным де Моцерто. А что ты? С твоей помощью этот неблагодарный оборванец взлетает все выше и выше. А тебя это, видимо, устраивает.

Ежедневные выволочки от матери и вести о Баэле вгоняли в депрессию. Конечно, я должен был радоваться успехам друга, но почему-то не мог, постоянно сравнивая себя с ним. Куда мне до него, я даже на роль аккомпаниатора не гожусь. Теперь мечта стать его истинным ценителем вызывала лишь отвращение. Впервые мне захотелось вычеркнуть Баэля из своей жизни.

— Я думал, что ты занят музыкой, а, оказывается, ты сидишь без дела в четырех стенах! — Громкий голос нарушил мое одиночество, когда я бесцельно бродил по саду.

— Тристан?

— Ты вообще знаешь, сколько мы не виделись? Целых три месяца!

Как же быстро летит время. Мне вдруг стало страшно, что за три месяца я ни разу не сел за фортепиано.

В голосе Тристана звучала грусть, но вдруг его лицо озарилось улыбкой и он крепко обнял меня.

— Я был уверен, что ты пишешь музыку, поэтому и не заходил, чтобы не отвлекать. Но вчера вечером получил письмо от твоей матушки и тут же понял, что тебе нужна моя помощь. Поэтому сегодня, как только рассвело, примчался сюда.

Оказывается, она отправила ему письмо… Мои щеки горели от стыда, я даже не представлял, что сказать в свое оправдание.

Тристан сел напротив меня, и я приказал одной из горничных подать чай. Друг слегка улыбнулся, но во взгляде читалось волнение.

— В чем дело? Умираешь от тоски по Антонио?

И меня словно прорвало: я стал взахлеб рассказывать о своих страхах — о сомнениях в себе и своем таланте, чувстве собственной неполноценности от постоянных сравнений с Баэлем, стрессе от придирок матери. Мне казалось, что именно Тристану я могу поведать обо всем.

Он внимательно слушал, иногда кивал головой в знак поддержки, иногда тяжело вздыхал. Когда я закончил, Тристан с теплотой посмотрел на меня и произнес:

— Вы оба очень талантливы. Пытаетесь угнаться друг за другом, постоянно соперничаете. Это тяжело, но абсолютно нормально.

Он ободряюще улыбнулся.

— Ладно, попытаюсь поднять тебе настроение. Поделюсь сокровенным.

— Что значит «сокровенным»?

— Никаких вопросов. Приходи на площадь Монд к половине шестого, и все узнаешь.

— И что же там будет необычного?

— Приходи, тогда и расскажу, — сказал он, лукаво улыбаясь.

И без лишних прощаний оставил меня одного в саду. В смешанных чувствах я посмотрел на часы. Время близилось к полудню.

Несколько часов я пытался занять себя хоть чем-нибудь. Взгляд то и дело цеплялся за фортепиано, и я не выдержал и сел за инструмент. Когда моя ладонь коснулась крышки, в груди возникло теплое чувство. Я погладил клавиши и расплакался от напряжения. Как я мог жить без этих ощущений? Вот нота ми, за ней фа, следом соль… Я нажал одну клавишу, затем еще одну и начал играть.