Видать, большой грех она совершила, коли младенца в ее утробе эдак испортило!

Однако вдова говорила, он не от рождения такой.

Может, потом его чем пришибло.

Ладно, чего там думать-то, решила Мэри. Домой ей путь все равно заказан. На этой ферме, в этой долине, похожей на оспину на коже, в этой вмятине, зажатой между скалистыми горами, ей предстоит жить и осваиваться следующие полгода. Закуси губу и работай. Ведь ей заплатят за это неплохие деньги, которые она принесет в семью, а пока они с Дэвидом на заработках и домой от них текут шиллинги, выселение семье не грозит. Ради этого стоит потерпеть, выдержать эти полгода с суровой, своенравной женщиной и ребенком-калекой. А потом она вернется к себе на камыши рядом с братьями и сестрами, и отец будет тихо читать розарий, а они станут засыпать под его бормотанье у теплого очага, заснут и будут спать крепко, так что даже вой ветра за окном их не разбудит.

* * *

Нора проснулась в волнении и беспокойстве. В доме чужой человек. Эта девочка, Мэри. Быстро накинув одежду, Нора вышла из своей выгородки.

Девочки не было. Раскладная лавка была опять собрана и превращена в обычную скамью, зола вычищена, пламя ярко горело в очаге. В углу Нора заметила Михяла, спавшего в пустой корзине, придавленной к полу тяжелыми угольными щипцами. Щипцы лежали поперек корзины, совсем рядом с неподвижной головой ребенка.

Ни следа Мэри.

Куры слетели с насеста, и Нора стала шарить рукой в поисках яиц. Четыре штуки, еще теплые. Аккуратно укладывая их в особую корзинку, она услышала, как скрипнула дверь сарая, и резко повернулась на звук. Мэри стояла там на утреннем морозце, закутанная, с дымящимся ведром свеженадоенного молока, которое она прикрыла тряпицей.

— Мэри… — так и ахнула Нора.

— Доброго вам утречка, миссис.

Мэри поставила молоко на стол и стала процеживать его через тряпицу.

— Я думала, что ты ушла.

— Просто я встаю рано, миссис, я ж говорила. А вы велели мне по утрам доить, так что… — Она понизила голос: — Я что-то не то сделала?

Нора засмеялась с чувством облегчения:

— Да нет, не важно… Просто вечером… и я подумала… — И, после паузы: — А где же путы, чтоб стреножить ее?

— Я их не нашла.

— Ты доила Бурую, не стреножив?

— Да она ж коровка ласковая и послушная.

— Путы вот здесь. В углу. Я держу их в доме, чтоб никакой любитель чужого маслица ими не попользовался.

Нора ткнула пальцем в лежащие в корзине щипцы:

— А вот этого я давненько не видывала.

Покраснев, Мэри вернула щипцы на их место возле очага.

— Это от фэйри, миссис. Чтоб его не утащили. Мы в Аннаморе так делаем.

— Да, я знаю для чего. Здесь у нас это дело тоже в ходу, но я давно уж не боюсь, что фэйри утащат моего малыша.

Лицо Мэри залило розовой краской:

— Михял… Хворенький наш ночью обмочился. Я его помыть хотела, но не было воды.

— Я покажу тебе, где родник.

* * *

Утренний воздух был чист и влажен; мокрый зеленый мох, облепивший полевые изгороди, ярко сверкал на солнце. Стоял холод, но солнечный свет был нежно-золотистым, и легкий дымок, поднимавшийся от хижины, тоже отливал золотом. А на самом дне долины, в низине, стлался туман.

— Река там внизу, — сказала Нора, выйдя с Мэри на двор. Михяла они оставили в хижине одного, хорошенько забаррикадировав в его корзине из-под картофеля и отодвинув подальше от огня. — Река зовется Флеск. Из нее ты тоже можешь брать воду, если хочешь, но потом долго идти с полными ведрами, и все в гору. И скользко к тому же, по сырости. Когда погода переменится, пойдешь туда белье полоскать. Идти к роднику еще дольше, но дорога туда получше и ногам полегче будет. Все женщины у нас к роднику за водой ходят. Вода родниковая чище.

— А много здесь женщин, в долине? — спросила Мэри.

— Много ли? Да столько же, сколько и мужчин, хотя есть у нас фермеры и неженатые. Видишь вон тот дом, по соседству? В нем Пег О’Шей живет, ты ее вечером у меня застала. Семья у нее большущая. Пятеро детей, да еще их дети в придачу. — Нора обвела рукой долину, открывшуюся, когда опоясывающая холм дорога, по которой они шли, устремилась вниз, на равнину. — Видишь, вон там, внизу, два дома и печь для обжига известняка рядом? Посреди долины почти? Там кузнец живет, Джон О’Донохью, и жена его Анья. К нему на вечёрки собираются. Детей у них нет, хоть вот уже десять лет как женаты. Почему — непонятно. Люди об этом молчок. А дальше, за ними, племянника моего дом; сейчас не видно, правда, из-за тумана. Дэниел Линч — так он зовется. Жена его сейчас первенца ждет. Ты частенько будешь видеть его и его брата на нашей ферме. Они подсобляют мне по хозяйству. Муж-то мой недавно умер…

— Сочувствую вам в вашем горе, миссис.

Послышался смех, и Нора, почувствовав, как подступают слезы, обрадовалась, увидев двух женщин с ведрами, спускавшихся к ним по склону.

— Спаси тебя Господь, Нора Лихи, — сказала одна из женщин, отводя с лица край накидки, чтобы лучше видеть. Из белокурых кос ее выбились кудрявые пряди.

— И вас также, Сорха и Эйлищ. А это Мэри Клиффорд, чтобы вы знали.

Женщины, прищурившись, с интересом оглядели Мэри.

— К роднику собрались, да?

— Да.

— Эйлищ замужем за учителем, Мэри, за Уильямом О’Хара. Он вон там детей учит — за живыми изгородями. А Сорха — дочь жены брата моего деверя.

Лицо Мэри выразило замешательство.

— Не беспокойся, со временем ты со всеми перезнакомишься и во всем разберешься. У нас секретов нет, все на виду. И все знают всех.

— Все мы, хочешь не хочешь, а родством связаны, — подняв бровь, добавила Эйлищ — невысокая, коренастая, с темными мешками под глазами.

— Ты об отце Хили-то слышала, Нора?

— А что такое?

Сорха испустила тяжелый вздох:

— Да прослышал он про бдение на поминках Мартина твоего. И прямо взбеленился! — Она хихикнула: — Слышала бы ты, какую он проповедь сказал на мессе! Осерчал-то как!

Нора досадливо покачала головой:

— Неужели?

Сорха придвинулась поближе, задев ведром ногу Норы:

— Он очень на плакальщицу твою, Нэнс Роух, злобствовал. Против нее проповедовал. Сказал, чтоб не приглашали ее на кыне. Сказал, что церковь этого не одобряет.

— Да что за бдение будет без плача? — возмутилась Нора. — Слыханное ли дело?

— Ой, с ним прямо как припадок сделался. Вязать впору, — добавила Эйлищ. Она вспоминала о случившемся скандале с явным удовольствием. — Кричал, слюной брызгал. Мне все лицо оплевал. Платком вытирать пришлось.

Конец ознакомительного фрагмента