Потом симбионт укладывает меня спать. Когда я просыпаюсь и начинаю крушить мебель, он делает это снова. И снова, и снова, пока у меня не вырабатывается что-то вроде рефлекса, как у собачки Павлова.
Я провожу много долгих ночей, разглядывая образы из кэша Мистера Жука и пытаясь их разгадать. Задействую симбионта, чтобы он вычленил какие-то эмоциональные паттерны из обломков нашей совместной жизни. Но там нет ничего, что нельзя было решить, ничего долгого и мучительного. Ну или я ничего не понимаю.
Такое уже случалось, если подумать. Я коснулся неба и упал. Ничего нового.
Я живу как во сне. Диплом. Работа. Скрипты для Рыбы. Я забываю. Говорю себе, что должен быть выше этого.
А потом Эйлин звонит, и я сажусь на первый же поезд на север.
Я слушаю биение ее сердца и пытаюсь понять ее слова. Они с трудом пробиваются к моему разуму. Они слишком тяжелые.
— Эйлин, господи, Эйлин…
Бог прячется в моем разуме, в его мертвой части, в моих клетках, в моей ДНК. Вдруг меня начинает тошнить.
— Я сначала не понимала, что происходит, — говорит Эйлин плоским бесцветным голосом, — просто было как-то странно. Хотелось побыть одной. Поэтому я пошла в пустую квартиру — ну, наверху, где комплекс достраивали, чтобы посидеть и подумать. Очень хотелось есть. Не представляешь как. Я ела и ела, постоянно. И у меня начал увеличиваться живот.
Рыба всегда рядом, и контрацепция подразумевается сама собой, если только человек не хочет ребенка по-настоящему. Но была одна ночь в Питтенуиме, сразу после Рождества, за Файрволлом. Споры Рыбы там рассеяны не так густо, как в Преззагарде. Я почти вижу, как это происходит, как семя бога в моей голове взламывает мои клетки, создает крошечные, куда меньше сперматозоида, молекулярные машины, которые несут ДНК с кодом и проникают в Эйлин.
— Я почти ничего не почувствовала. Боли не было. Я лежала, воды отошли, и оно просто выскочило наружу. Это было самое красивое создание, которое я видела в жизни. — Она улыбается. — У него были твои глаза и такие крошечные пальчики с хорошенькими ноготочками. Оно посмотрело на меня и улыбнулось. Помахало ручкой. Как будто… как будто решило, что больше во мне не нуждается. Стены расступились, и оно улетело. Мое дитя. Улетело.
Чтобы заблокировать божье семя, я выбрал идентификационным механизмом свою ДНК. Мне и в голову не пришло, что в этой системе безопасности есть дыра. Оно подчинило мою волю. Переизобрело себя. А после этого оно уже могло меняться как ему захочется. Например, отрастить крылья.
Я обнимаю Эйлин. Мы оба мокрые и дрожим, но мне плевать.
— Извини. Тогда я приехала, чтобы рассказать это тебе. А потом оно снова посмотрело на меня твоими глазами. Мне пришлось уйти.
— И ты ушла в армию.
— Да, — вздыхает она, — это помогает. Что-то делать, быть нужной.
— Ты нужна мне.
— Знаю. Прости.
Гнев поднимается к горлу.
— Так это работает? Вы уничтожаете супердетей и темных властелинов? Это весело?
Она отшатывается.
— Ты говоришь как Крейг.
— А что мне сказать? Плохо, что с ребенком так вышло. Но это не твоя вина и не моя.
— Но это же ты… — Она прижимает ладонь ко рту. — Извини, я не хотела. Правда.
— Оставь меня в покое. Ты же хотела побыть одна.
Я бегу вдоль линии прибоя, не зная куда.
Ангел ждет меня на берегу.
— Привет, Юкка, — говорит он, — рад снова тебя видеть.
Голос у него приятный, не мужской и не женский. Он словно щекочет что-то у меня в мозгу. Это голос Рыбы.
— Привет.
— Я могу тебе помочь?
— Вряд ли. Если только ты не хочешь заставить ее все бросить. Понять, в чем дело.
— Я не влияю на ее решения, — говорит ангел, — я не для этого. Я только даю ей — и тебе — что вы хотите или то, что вы захотели бы, будь вы умнее. Такова моя высшая цель, и ты это знаешь.
— Ты самодовольный мудак. Коллективная воля человечества считает, что она должна сражаться с монстрами? И, наверное, умереть в процессе? Это сформирует ее характер или что-то в этом роде?
Ангел молчит, но меня уже несет.
— Я ведь даже не знаю, сама ли Эйлин так решила. Эта… хрень в моей голове — это ты. Ты мог позволить божьему семени ускользнуть, просто чтобы сделать Эйлин больно, чтобы она вписалась в твой отряд сраных камикадзе. Наверняка ты знал, что я приеду сюда и буду с тобой говорить, и у меня не будет шансов ее остановить. Или они есть?
Ангел задумывается.
— Если бы я мог это сделать, мир был бы идеален. — Он наклоняет стеклянную голову набок. — Возможно, кто-то действительно хотел, чтобы ты приехал.
— Не пытайся меня запутать!
Гнев льется из меня рекой. Я колочу ангела по груди, кожа прогибается под ударами, как мыльный пузырь.
— Юкка! — Голос доносится откуда-то издалека.
— Юкка, хватит! — говорит Эйлин. — Ты идиот.
Она с неожиданной силой оттаскивает меня в сторону.
— Посмотри на меня! Это не Рыба. Это не ты. И это не ребенок. Это я. Я хотела этого. Почему ты мне не позволил?
Я смотрю на нее мутными глазами:
— Потому что я не мог пойти с тобой.
— Глупый мальчик, — говорит она, и теперь она меня обнимает, а я плачу. Плачу впервые с тех пор, как перестал быть богом. — Глупый, глупый мальчик.
Скоро слезы иссякают. Мы сидим на камне и смотрим на закат. Я чувствую себя легким и пустым.
— Может быть, если бы ты не позвонила, было бы легче, — вздыхаю я.
— Ты о чем? — удивляется Эйлин. — Я не звонила. Я думала, это Крейг. Очень на него похоже. Чтобы не дать мне вернуться.
А потом мы видим младенца.
Он безволосый, голенький, розовый, и из пупка свисает тоненькая серебристая пуповина. Глаза у него зеленые, как у Эйлин, а взгляд мой. Он плывет по воздуху, и хорошенькие крошечные пальчики почти касаются воды. Он смотрит на нас и смеется, и смех этот похож на звон серебряных колокольчиков. Во рту у него растут жемчужные зубки.
— Не двигайся, — говорит Эйлин.
Ангел двигается к ребенку. Его руки взрываются пучками лезвий. Из груди высовывается дуло стеклянной пушки. Крошечные сферы света, квантовые точки, накачанные энергией, мчатся к ребенку.
Он снова смеется, вытягивает крошечные ручки и сжимает кулачки. Воздух — или время, или пространство — колеблется и изгибается. Ангел исчезает, а наш ребенок держит в руках маленький стеклянный шарик, похожий на сувенир со снегом внутри. Эйлин хватает меня за руку.
— Не бойся, — шепчет она, — небесная Рыба должна была это заметить. Она что-нибудь сделает. Сиди тихо.
— Плохой мальчик, — медленно говорю я, — ты сломал маминого ангела.
Ребенок хмурится. Космический гнев собирается за наморщенным розовым лобиком.
— Юкка, — начинает Эйлин, но я перебиваю:
— Ты умеешь убивать богов, а я умею с ними говорить.
Я смотрю на своего… сына, судя по крошечной сморщенной штучке между ножек, и делаю шаг ему навстречу. Я помню, каково это — обладать всей силой Вселенной. Вместе с ней приходит потребность сделать все идеальным.
— Я знаю, зачем ты нас сюда привел. Ты хочешь, чтобы мамочка и папочка были вместе, да? — Я опускаюсь на одно колено и смотрю сыну в глаза. Я уже зашел в воду, и я так близко, что чувствую тепло его кожи.
— Я знаю, что ты думаешь. Я тоже таким был. Ты можешь нас развести. Ты можешь перебрать наш разум. Ты можешь заставить нас захотеть быть вместе. Вместе с тобой.
Я касаюсь его носика пальцем.
— Но это так не работает. Хорошо не будет. Правильно не будет. — Я вздыхаю. — Поверь, я знаю. Я пробовал. Но ты сможешь лучше, правда?
Я достаю из кармана Мистера Жука и протягиваю сыну. Он хватает его и тянет в рот. У меня перехватывает дыхание, но он не кусает Жука.
— Поговори с Жучком. Он расскажет, кто мы такие. Потом возвращайся.
Ребенок закрывает глаза, хихикает, набив рот искусственным интеллектом в виде насекомого, и тычет меня в нос.
Я слышу крик Эйлин. В мозгу брыкается электрическая лошадь, а потом гремит гром.
Меня будит что-то мокрое на лице. Я открываю глаза и вижу темное небо — и Эйлин. Идет дождь.
— Ты в порядке? — спрашивает она, чуть не плача. Моя голова лежит у нее на коленях. — Маленькая сволочь.
Вдруг глаза ее распахиваются. И вдруг у меня в голове воцаряются тишина и пустота. Я вижу в ее взгляде удивление.
Эйлин разжимает руку. Мой симбионт лежит у нее на ладони. Я беру его, кручу в пальцах, замахиваюсь и швыряю в море. Он отскакивает от воды трижды и тонет.
— Интересно, как это у него вышло?