Единственным, что казалось Люинь хотя бы отдаленно связанным с приговором, был отказ ее матери зарегистрироваться хоть в какой-нибудь мастерской.

Глядя на звезды, она спросила:

— Ты как думаешь, отказ от регистрации — это преступление?

Чанья рассмеялась:

— Если так, то меня накажут.

— Ты еще не зарегистрировалась?

— Нет.

— Вот и я тоже.

— Думаю, никто из нашей группы не зарегистрировался.

— Серьезно? — Люинь очень удивилась. — Я этого не знала… Значит, все просто тянут время?

— Ага. Анку чуть не уволили.

— Что? Когда?

— Он тебе не сказал? — удивилась Чанья. — В первый же день, когда он вернулся, у него вышел жуткий скандал с капитаном Фитцем. Я слышала, что после банкета их эскадра должна была летать вокруг гостиницы, где остановилась делегация с Земли — в качестве демонстрации силы. Анка отказался. Как может солдат отказаться выполнять прямой приказ командира? Можешь себе представить, что было после этого.

— Так вот что случилось…

Странно было слушать от другого человека про то, что произошло с Анкой. Ну да, он был не слишком разговорчив и рассчитывал на то, что слухи до нее донесут другие. И все же Анка в рассказах других людей был не тем Анкой, которого знала Люинь. Он ей всегда казался человеком, который не позволяет ничему плохому к нему прикасаться. Но вот теперь она вспомнила один эпизод на Земле, когда Анка ушел из компании после ссоры. А Чанья всегда знала, что с кем происходит, и просвещала Люинь.

— А знаешь, может быть, отказ от регистрации и вправду — дело серьезное, — вдруг проговорила Чанья.

— В каком смысле?

— Ну давай рассмотрим обычные преступления — воровство, способность воспользоваться чужой ошибкой, всякое такое. Это просто редкие случаи, и все понимают, что так поступать нельзя. Достаточно простого, легкого наказания. Но всё иначе, когда дело касается идеологии. Тогда преступление превращается в вызов нашему образу жизни. Если идеологические бунтари распространяют свои идеи, это становится угрозой для всей системы. Отказ от потребности организовывать жизнь вокруг мастерских может быть рассмотрен как идеологическая революция.

Люинь молчала. Слова Чаньи напомнили ей о ревизионистах, с которыми она познакомилась и подружилась на Земле.

— Это просто мои догадки, имей это в виду, — заметила Чанья.

— Знаешь, я сегодня подумала, — сказала Люинь, — что самая большая проблема нашего мира вот какая: ты ни о чем не можешь подумать, что это нехорошо. Каждый обязан выбрать мастерскую, должен жить как полагается. И чем больше я об этом думаю, тем мне страшнее. Если твоя догадка верна и если отказ от регистрации — это уголовное преступление, тогда… мы даже лишены возможности по своему выбору покинуть систему. Какой страшный мир.

— Ты начала так думать только после возвращения? — спросила Чанья.

Люинь кивнула.

— И у меня то же самое. Жуткое ощущение. После всего, через что мы там прошли, наконец вернуться домой только для того, чтобы понять, что жить здесь невыносимо…

— Знаешь, если бы можно было жить, только повинуясь инстинктам, — сказала Люинь, — это было бы истинное счастье.

Чанья фыркнула:

— По-моему, то же самое мы друг дружке говорили четыре года назад.

Люинь улыбнулась:

— Точно. Думаю, теперь для таких сентиментов мы с тобой уже слишком взрослые.

Они уже пережили привычку говорить о жизни слишком громкие слова. Повидав столько обескураживающих и тревожных вещей, они не могли так уж легко делать выводы. Четыре года назад они оценивали жизнь землян с безграничной юной уверенностью, но сегодня настроение у них было совсем иное.

Чанья повернула голову и пристально посмотрела на подругу:

— Ты сейчас больше всего чего хочешь?

— Уйти.

Чанья рассмеялась:

— То же самое.

Люинь посмотрела вверх и прикоснулась к холодному куполу из прочного стекла.

— Жаль, что уйти у нас уже не получится.

Четыре наблюдательные вышки Марс-Сити были самыми высокими постройками в городе. Словно четыре оберегающих божества, они стояли по сторонам света. Люинь и Чанья любили подниматься сюда, потому что могли потрогать стеклянный купол, отделявший Марс-Сити от космоса, могли ощутить границу, которая оставалась нетронутой всё время, пока продолжалась их жизнь, день за днем. В отсутствие плотной атмосферы звезды казались особенно яркими и совсем не мерцали.

— И поэтому нам еще сильнее хочется убраться отсюда, — сказала Чанья. — Когда ты жила на Земле, ты там с землянами спорила? Говорила, что тут у нас жизнь намного лучше? Я еще как спорила. Я им говорила, как тут безопасно, какая у нас низкая преступность, какие все на Марсе высокоморальные. Но вплоть до вчерашнего дня я не осознавала, что ничто из этого никак не связано с продвинутым состоянием этического развития Марса. Здесь никто не совершает преступлений, потому что бежать отсюда некуда. Мы тут застряли, как в болоте. Рано или поздно мы понимаем, что нас поймают.

Давно подруги так не говорили о жизни. Когда они только оказались на Земле, они любили заводить долгие умные беседы после того, как пробовали новую работу или видели что-то новое для себя. Они пытались обозначить некие принципы, определить, какой жизнью хотели бы жить. Но со временем такие дискуссии стали реже. Девушки имели мало возможностей управлять собственной жизнью. Невзирая на множество вероятных вариантов, выбор для отдельного человека был невелик.

Тем не менее они были свидетельницами таких возможностей.

На Марсе жизнь была делом традиции. Дорога каждого ребенка была подобна дороге любого другого малыша: в шесть лет — в школу, в девять — волонтерство в общественных службах, в двенадцать — начало размышлений о том, чем заняться в будущем, в тринадцать — волнение при первом участии в выборах. Студенты могли выбрать интернатуру в самых разных мастерских, а как только они накапливали достаточное число баллов, они могли выбрать какую-то область науки и начать более глубокое изучение предмета, писать статьи, ассистировать более опытным профессионалам, а потом можно было принять решение относительно выбора мастерской. Интерны также работали в магазинах, цехах, на горнодобывающих станциях, но этот опыт также являлся частью интернатуры при мастерских. Эти студенты были волонтерами, имевшими целью накопление опыта. Никто не занимался ничем бесполезным, никто не был предоставлен сам себе. Каждый в итоге оказывался постоянно приписанным к той или иной мастерской, обретал индивидуальный номер, регистрацию в хранилище досье и прямую дорогу, по которой каждый шагал до самой смерти.

А на Земле, во время своих странствий, Люинь видела людей, занимавшихся тем, что им в голову взбредет. Всякий раз, стоило ей поселиться в новом месте, она заводила новую компанию друзей. Эти молодые люди никогда не заключали постоянных контрактов с работодателями, а работали в определенные часы — кто трудился официантом, кто писал какие-то статьи, кто занимался доставкой покупок или выполнял чьи-то поручения, кто-то порой что-то покупал или продавал на черном рынке, а иногда случались продажи своих IP в Интернете. Эти люди жили одним днем, перебирались из города в город, поедали фастфут в аэропортах, ходили на гала-концерты в роскошных отелях, покупали сигареты на последние деньги, заключали бизнес-сделки с людьми, с которыми только что познакомились. Профессии у них были мимолетны, как взгляды флиртующих: сверкнут глазами — и переключают внимание на кого-то другого.

Такая жизнь, наполненная неуверенностью и неопределенностью, зачаровывала Люинь. Она настолько разительно отличалась от жизни в платоническом саду идеализированного творения, где она выросла. Два мира в ее сердце налетели друг на друга, словно воздушные массы, и в итоге там разыгралась жуткая буря.

Так и вышло, что приобретенный ею на Земле опыт стал комбинацией двух разнонаправленных видов приспособления. Притом что Люинь нужно было приспособиться к гораздо более примитивному стилю жизни, наполненной множеством неудобств, она должна была свыкнуться и с гораздо более сложным образом жизни. С точки зрения устройства и работы инфраструктуры Марс-Сити сильно опережал земные города, но при этом стиль жизни на Марсе был старомоднее и проще.

На взгляд Люинь, марсиане были наделены ясностью и чистотой Аполлона, а земляне страдали суетливостью Диониса. Десятилетнему марсианскому ребенку была известна Аристотелева логика, кодекс Хаммурапи, история восстания якобинцев и реставрации Бурбонов, а также все прочие аспекты развития истории человечества и искусств. Во время учебы каждый сидел за отдельным столом, мог за столиком в кофейне дискутировать о философии, обсуждать проявления вселенской Воли в истории духовной мысли, размышлять о преемственности цивилизаций и о роли сознания в человеческой истории. Марсиане преклонялись перед высокими идеями, ценили искусства и изобретения. Каждый марсианин спрашивал себя: «Почему я этим занимаюсь? Какую ценность вот это мое действие имеет для прогресса цивилизации?»

Земляне были совсем другими.