Харлан Кобен

Скованные одной цепью

Посвящается Энн. Лучшее еще впереди

1

Самая отталкивающая правда, услышал как-то Майрон от одного приятеля, всегда лучше самой привлекательной лжи.

Сейчас, глядя на отца, лежащего на больничной койке, Майрон вспомнил эти слова. Он перенесся на шестнадцать лет назад, вернувшись к тому моменту, когда солгал отцу в последний раз. Это была ложь, разбившая не одно сердце и породившая самые печальные последствия; ложь, положившая начало трагическим потрясениям, которой суждено разрешиться катастрофой здесь и сейчас.

Глаза у отца оставались закрытыми, дыхание — тяжелым и прерывистым. Трубки, казалось, опутывали его целиком. Майрон задержал взгляд на отцовской руке. Он вспомнил, как ребенком заходил к папе в тот склад в Ньюарке, как тот сидел, с завернутыми рукавами, за своим огромным столом. Тогда его руки были достаточно мощными — рукава рубашек на них едва не лопались, а манжеты, плотно охватывая запястья, походили скорее на жгуты. Теперь же мышцы сделались дряблыми, словно годы выкачали из них весь воздух. Грудь все еще была широкой, но сделалась такой хрупкой, что казалось: стоит надавить ладонью, и ребра сломаются, как высохшие прутья. На небритом лице, взамен намека на щетину, начинавшую пробиваться к пяти часам, появились темные пятна, кожа подбородка сморщилась, на шее образовались складки, словно воротник на размер больше, чем нужно.

У кровати сидела мать Майрона. Уже сорок три года она была замужем за Элом Болитаром. Рука ее, дрожавшая, как у всех страдающих болезнью Паркинсона, накрывала ладонь мужа. Вид у нее тоже был убийственно слабый. В молодости мать Майрона стояла у истоков феминистского движения. Вместе с Глорией Стайнем [Глория Стайнем (р. 1934) — журналист, общественный деятель, лидер американского движения в защиту прав женщин. — Здесь и далее примеч. пер.] она сожгла свой лифчик и носила толстовки с длинными рукавами и надписями типа: «Место женщины в палате представителей… и сенате». А теперь они были вместе, Эллен и Эл Болитар («Мы вроде как израильская авиакомпания «Эль-Аль», — всегда шутила мама [В ориг. имя отца Майрона — Al.]), побитые годами, доживающие свой век. Им повезло больше, чем огромному большинству престарелых возлюбленных, но, увы, именно так выглядит удача у финишной черты.

Богу не чуждо чувство юмора.

— Ну что, — негромко спросила мать Майрона, — договорились?

Майрон промолчал. Самая привлекательная ложь против самой отталкивающей лжи. Ему следовало усвоить урок еще тогда, шестнадцать лет назад, когда он солгал этому великому человеку, которого любил, как никого в жизни. Да нет, все не так просто. Самая отталкивающая правда может быть разрушительной. Она может перевернуть мир.

Или даже убить.

Так что, когда веки у отца задрожали и глаза открылись, когда человек, которого Майрон ставил выше всех на свете, растерянно, умоляюще, почти по-детски посмотрел на своего старшего сына Майрона, тот повернулся к матери и медленно кивнул. А потом подавил подступающие слезы и приготовился в последний раз солгать отцу.

2

Шестью днями раньше

— Извини, Майрон, но мне нужна твоя помощь.

Это походило на чудо: роскошная, с великолепной фигурой дива, оказавшаяся в затруднительном положении, медленно вплывает в его кабинет будто персонаж старого фильма — впрочем, скорее не вплывает, а переваливается как утка. Что же касается фигуры, то роскошная дива находится на восьмом месяце беременности, а это в свою очередь, вы уж извините, вроде как убивает эффект чуда.

Диву звали Сьюзи Ти, по первой букве фамилии: Тревантино. Когда-то она была звездой тенниса и считалась в мировой профессиональной лиге плохой сексапильной девчонкой, более известной вызывающими нарядами, татуировками и пирсингом, нежели реальными спортивными достижениями. Что, однако же, не мешало ей быть сильным игроком и сделать кучу денег на стороне, главным образом в качестве пресс-атташе (Майрону нравился этот эвфемизм) «Ла-Ла-Летт», сети кофеен, где официантками работали полуобнаженные девицы и куда студенты любили захаживать за «дополнительной порцией молока». Хорошие были времена.

Майрон раскинул руки:

— Для тебя, Сьюзи, что угодно, двадцать четыре часа в сутки, сама знаешь.

Они находились в его кабинете на Парк-авеню, где располагалось «Эм-Би пред», где «Эм» означало «Майрон», «Би» — Болитар, а «пред» — представительство интересов спортсменов, артистов и писателей, сокращенно — САП.

— Я весь внимание.

Сьюзи принялась кружить по кабинету.

— Даже не знаю, с чего начать. — Майрон уже открыл было рот, но она тут же вскинула руку: — Попробуй только сказать: «Начни сначала», — яйцо оторву.

— Только одно?

— Ну ты же помолвлен. Я забочусь о твоей несчастной невесте.

Кружение перешло в топот, все более настойчивый и нервный, так что в глубине души Майрон начал смутно опасаться, как бы роды не начались прямо сейчас, в его недавно обновленном кабинете.

— Э-э, ковер… — сказал он. — Его только что постелили.

Сьюзи нахмурилась, побегала еще немного и принялась грызть густо накрашенные ногти.

— Сьюзи?

Девушка остановилась. Их взгляды встретились.

— Выкладывай, — предложил Майрон.

— Помнишь, как мы познакомились?

Майрон кивнул. Он тогда всего несколько месяцев как окончил юридический факультет и начинал самостоятельное дело. Правда, тогда, у истоков, «Эм-Би пред» именовалось «Эм-Би спортс», потому что изначально клиентами Майрона были только спортсмены. А когда круг расширился и к спортсменам присоединились артисты, писатели и другие деятели искусств и вообще знаменитости, слово «спорт» из названия ушло.

— Конечно.

— Я была та еще оторва, верно?

— Ты здорово играла в теннис.

— Но это не мешало мне быть оторвой. Не надо пытаться подсластить пилюлю.

Майрон воздел руки к потолку:

— Тебе было всего восемнадцать.

— Семнадцать.

— Семнадцать, восемнадцать — какая разница. — Перед ним вдруг возникла картинка: вовсю печет солнце, Сьюзи со светлыми волосами, стянутыми в конский хвост, по лицу гуляет порочная улыбка, а по мячу она лупит справа так, словно это ее личный враг. — Ты тогда только перешла в профессионалы. Подростки развешивали в спальнях твои фотографии. Думали, вот-вот героиней легенд сделаешься. Родители землю рыли. Чудо еще, как ты выстояла.

— Вот-вот.

— Ну так в чем дело?

— Я беременна. — Сьюзи посмотрела на свой живот, словно он только что появился.

— Ну да, это я заметил.

— Жизнь, знаешь ли, хорошая штука. — Голос ее сделался мягким, задумчивым. — В общем, после всех тех лет, что была оторвой… я познакомилась с Лексом. Музыку он пишет классную, раньше так не писал. Теннисная академия процветает. В общем, все хорошо.

Майрон ждал продолжения. Взгляд Сьюзи остановился на животе, она словно видела, что в нем. Вероятно, так и есть, подумал Майрон.

— Тебе нравится быть беременной? — спросил он, просто чтобы поддержать разговор.

— То есть нравится ли носить ребенка, в чисто физическом смысле?

— Да.

— Не могу сказать, что я на седьмом небе от счастья, — пожала плечами Сьюзи. — Но я вполне готова к родам. И вообще это все интересно. Некоторые женщины обожают быть беременными.

— А ты нет?

— Ощущение такое, словно на мочевой пузырь поставили бульдозер. По-моему, женщинам нравится быть беременными, потому что это позволяет им чувствовать себя какими-то особенными. Вроде как маленькими знаменитостями. Большинство женщин проводят жизнь в тени, но стоит им забеременеть, как все вокруг начинают суетиться. Может, это прозвучит сурово, но мне кажется, беременные любят аплодисменты. Понимаешь, о чем я?

— Думаю, да.

— Ну а я свою долю аплодисментов уже получила. — Она подошла к окну и выглянула на улицу. Потом снова повернулась к Майрону. — Между прочим, ты заметил, какие у меня большие сиськи?

— Гм… — Ничего большего Майрон выдавить не решился.

— Подумать, так отчего бы мне не связаться с «Ла-Ла-Летт» на предмет новой фотосессии.

— Снимки во всех ракурсах?

— Вот именно. Эти птички могут отправиться в новый большой полет. — И она накрыла груди ладонями, на тот случай если Майрон вдруг подумает, что речь идет о каких-нибудь других птичках. — Что скажешь?

— Скажу, что ты просто ерундой занимаешься.

— Знаешь, я так счастлива. — Глаза ее увлажнились.

— Ну да, и я понимаю, чем это может быть чревато.

Сьюзи улыбнулась.

— Нет, демонов я отправила на отдых. Даже с матерью помирилась. Мы с Лексом более чем готовы к рождению ребенка. А демоны пусть остаются подальше.

— Ты что, снова взялась за старое? — Майрон так и привстал на месте.

— О Господи, я не о том. Я про других демонов. А в этом смысле мы с Лексом завязали.

Лекс Райдер, муж Сьюзи, представлял собой половину легендарного музыкального дуэта, известного под именем «Лошадиная сила», — откровенно говоря, значительно меньшую его часть, если сравнить с главной составляющей, потрясающим харизматиком Гэбриелом Уайром. Лекс был недурным, хотя и неровным музыкантом, но в любом случае вторым, Джоном Оутсом рядом с Дэрилом Холлом, Эндрю Риджли рядом с Джорджем Майклом, «Пусикет доллз» в полном составе рядом с Николь Шерзи… как ее там [Джон Оутс (р. 1949) и Дэрил Холл (р. 1946) — американский музыкальный дуэт; Эндрю Риджли (р. 1963) и Джордж Майкл (р. 1963) — английские музыканты, создавшие группу «Whamm»; «Пусикет доллз» — американский танцевальный ансамбль, основанный в 1995 г.; Николь Шерзингер (р. 1978) — американская поп-певица, танцовщица и фотомодель.].

— Что за демоны в таком случае?

Сьюзи потянулась за сумочкой, вытащила из нее нечто, показавшееся Майрону на расстоянии фотографией, подержала секунду перед глазами и передала ему. Он, бросив беглый взгляд на листок, принялся ожидать продолжения. Так ничего и не дождавшись, он наконец просто констатировал:

— Это сонограмма твоего младенца.

— Точно. В возрасте двадцати восьми недель.

Снова повисло молчание. И снова его прервал Майрон.

— С ребенком что-нибудь не так?

— Нет, с ним все в полном порядке.

— С ним?

На сей раз Сьюзи Ти улыбнулась:

— Это будет мой собственный мужичок.

— Круто.

— Ну да. Кстати, вот одна из причин, что привела меня сюда: мы с Лексом хотим, чтобы ты стал крестным.

— Я?

— Ну да, ты.

Майрон промолчал.

— Что скажешь?

— Почту за честь. — У него глаза увлажнились.

— Ты что, плачешь?

Майрон опять промолчал.

— Да ты настоящая девчонка, — сказала она.

— Что-нибудь не так, Сьюзи?

— Может, и ничего. — И добавила: — По-моему, мне грозит беда.

— Как это? — Майрон пристально посмотрел на сонограмму.

И тут она ему показала. Показала два слова, которые еще очень долго будут глухо отзываться эхом в его сердце.

3

Час спустя в кабинет Майрона ввалился Уиндзор Хорн Локвуд-третий, известный тем, кто его боится (а это практически все вокруг), под именем Уин. Вид у Уина был чрезвычайно важный, ему вполне подошли бы черный цилиндр, фрак и стек в руках. Он, однако, предпочитал зелено-розовый галстук от Лилли Пулитцер, голубой блейзер с чем-то напоминавшим герб, брюки цвета хаки с отутюженной складкой, такой острой, что до крови можно порезаться, мокасины на босу ногу, и вообще выглядел так, словно только вышел в плавание на яхте «Олд мани».

— Сьюзи Ти заходила, — сообщил Майрон.

Уин кивнул, выдвинув вперед челюсть.

— Да, я с ней у входа столкнулся.

— Как она выглядела, подавленной?

— Не заметил, — сказал Уин, усаживаясь на стул. — А вот грудь заметил, она сильно увеличилась.

Уин есть Уин.

— У нее какая-то проблема, — сказал Майрон.

Уин откинулся на спинку и скрестил ноги, приняв обычную расслабленную позу.

— А подробнее нельзя?

Майрон повернул экран компьютера, так чтобы Уину было видно. Час назад нечто подобное проделала Сьюзи. Тогда он задумался над этими двумя словами. Сами по себе они были вполне безобидными, но ведь жизнь — это цепь обстоятельств. И при определенных обстоятельствах от этих двух слов кровь стыла в жилах.

Уин прищурился, полез во внутренний карман блейзера и вытащил очки для чтения. Обзавелся он ими месяц назад, и хоть Майрон сказал бы, что это невозможно, очки придавали Уину еще более высокомерный и самодовольный вид. В то же время выглядел он в них подобрее. Им с Уином до старости было еще далеко — очень далеко, — но, прибегая к аналогии из гольфа, которую Уин употребил, впервые надевая очки, «официально мы прошли девятую лунку».

— Что это у тебя, «Фейсбук»?

— Да. Сьюзи сказала, что таким образом она рекламирует свою теннисную академию.

Уин наклонился к компьютеру чуть ближе.

— Это ее сонограмма?

— Да.

— И каким же образом сонограмма может популяризировать теннисную академию?

— Я задал ей тот же вопрос. Она ответила, что важен личный момент. Просто самореклама никому не интересна.

— И поэтому она выставляет сонограмму плода? — Уин нахмурился. — По-твоему, это имеет хоть какой-то смысл?

Майрон в этом сомневался. Уин в очках для чтения, обоим им неуютно в этом новом мире социальных сетей, и Майрон в очередной раз почувствовал себя старым.

— Взгляни на комментарии, — предложил он.

— По поводу сонограммы есть комментарии? — вытаращил глаза Уин.

— Ты почитай, почитай.

Уин погрузился в чтение. Майрон выжидал. Сам он неплохо запомнил эту страничку: там содержалось по меньшей мере двадцать шесть комментариев, в основном — добрые пожелания. Например, мать Сьюзи написала: «Эй, люди, я буду бабушкой. Как вам это?» Некая Эми высказалась просто: «Ух, класс!» Бодрое послание — «Не отстает от папаши» — поступило от ударника, некогда выступавшего в «Лошадиной силе». Малый по имени Келвин: «Ну даешь, поздр.!» Тами спросил: «Когда рожаешь-то, крошка?»

Уин задержался на третьем послании снизу:

— Забавный тип.

— Кто именно?

— Какой-то говнюк-гуманоид по имени Эрик пишет… — Уин откашлялся и наклонился к экрану: — «Твой малыш похож на морского конька». И дальше этот Эрик Бунтарь добавляет большими буквами «РЖУНИМАГУ».

— Нет, ищи другого.

Уина это не убедило.

— Все же к старине Эрику стоило бы зайти.

— Читай дальше.

— Ладно. — У Уина редко менялось выражение лица. И в делах, и в бою он приучил себя никак не выказывать своих чувств. Но сейчас Майрон заметил, что глаза его друга вроде как потемнели. Уин оторвался от экрана, и Майрон кивнул: ему стало ясно, что Уин обнаружил эти два слова.

Они были в самом низу страницы, в послании, подписанном «Абеона П.», — имя это ничего Майрону не говорило. Они сопровождались каким-то символом, похожим на китайский иероглиф. И тут же, заглавными буквами, без пунктуации, два слова, простых, но убийственных: «РЕБЕНОК ЧУЖОЙ».

Молчание.

— Ничего себе, — произнес наконец Уин.

— Вот именно.

Уин снял очки.

— Хотелось бы задать закономерный вопрос.

— Какой?

— Это правда?

— Сьюзи клянется, что ребенок от Лекса.

— И мы ей верим?

— Верим, — кивнул Майрон. — А это имеет значение?

— В этическом смысле — нет. Хочешь знать мое мнение? Это дело рук какого-нибудь шутника гермафродита.

— Вот чем хорош Интернет, — заметил Майрон. — Он дает возможность высказаться каждому. А вот чем Интернет плох: он дает возможность высказаться каждому.

— Мощный бастион для трусов и анонимщиков, — согласился Уин. — Наверное, Сьюзи стоило бы стереть эту запись до того, как ее увидит Лекс.

— Уже поздно. И это тоже проблема. Лекс вроде как сбежал.

— Ясно, — кивнул Уин. — И Сьюзи хочет, чтобы мы его нашли?

— Да, и вернули домой.

— Ну, знаменитую рок-звезду найти не так уж трудно, — сказал Уин. — А еще какие проблемы?

— Она хочет знать, кто это написал.

— То есть подлинное имя мистера Шутника Гермафродита?

— Сьюзи кажется, что дело тут посложнее. Она считаете, кто-то охотится за ней всерьез.

Уин покачал головой:

— Уверен, это Шутник Гермафродит.

— Да брось ты. «ЧУЖОЙ»? Это же больным надо быть.

— Хорошо, больной Шутник Гермафродит. Ты что, впервые с такой чушью в Интернете сталкиваешься? Да на любую новостную страницу загляни, и сразу увидишь расистские, человеконенавистнические, параноидальные «комментарии». — Уин изобразил пальцами кавычки. — На луну завоешь.

— Верно, но я обещал ей заняться этим делом.

Уин вздохнул, снова нацепил очки на нос и приник к экрану компьютера.

— Автор послания — Абеона П. Ник, надо полагать.

— Ну да. Абеоной звали одну из римских богинь. А вот к чему буква П, ни малейшего понятия не имею.

— А как насчет знака? Что это за символика?

— Опять же понятия не имею.

— У Сьюзи не спрашивал?

— Спрашивал. Она тоже не знает. Похоже на китайский иероглиф.

— Может, удастся найти кого-нибудь, кто переведет. — Уин откинулся на спинку стула и переплел пальцы. — Время, когда было выложено послание, заметил?

— Три семнадцать утра, — кивнул Майрон.

— Поздновато, однако. Или, наоборот, рановато.

— Вот и я подумал, — сказал Майрон. — Может, в социальных сетях таким образом пьянчужки переписываются?

— Или с бывшими, кому есть что сказать, — предположил Уин.

— А что, есть кандидат?

— Если припомнить бурную молодость Сьюзи, даже не один, а несколько, и это еще мягко сказано.

— Но среди них, по ее соображениям, нет человека, способного на такое.

Уин по-прежнему вглядывался в экран.

— Ладно, с чего начинаем?

— Что-что?

— С чего начинаем, спрашиваю.

Майрон принялся мерить шагами свой обновленный кабинет. Исчезли афиши бродвейских спектаклей и всяческие штучки в память о Бэтмене. Их вынесли перед покраской, и нельзя сказать, чтобы Майрону их так уж не хватало. Исчезли и его старые трофеи и награды, оставшиеся с тех пор, как он занимался спортом, — чемпионские перстни Национальной студенческой спортивной ассоциации, грамоты за победы в соревнованиях на первенство страны, приз лучшего спортсмена-студента года — все, за одним исключением. Прямо перед игрой за «Бостон селтик», первым выступлением в профессиональной лиге, когда мечта Майрона наконец-то должна была сбыться, он серьезно повредил колено. «Спортс иллюстрейтед» напечатал на обложке его фотографию с надписью: «Это конец?» И хотя ответа на вопрос журнал не дал, все действительно свелось к большому жирному «ДА!». Майрон и сам не сказал бы, зачем сохранил эту обложку, да еще и в рамке. Спроси кто-нибудь его, он ответил бы, что это предупреждение любой переступающей порог его кабинета «суперзвезде»: все может очень быстро закончиться. Но в глубине души Майрон подозревал, что дело не только в этом.

— Обычно ты не так действуешь, — сказал он Уину.

— Да, а как?

— Обычно на этой стадии ты говоришь мне, что я не соглядатай, а агент, а ты не видишь смысла браться за дело, потому что оно не принесет фирме никакой прибыли.

Уин промолчал.

— Потом ты начинаешь бурчать, что у меня комплекс героя, которому, чтобы ощутить себя полноценной личностью, надо непременно кого-то спасать. И наконец — во всяком случае, так было в последний раз — ты заявляешь, что от моего вмешательства больше вреда, чем пользы, и что в результате я не столько кому-то помогаю, сколько наношу вред или даже убиваю.