Теперь же эта идея казалась слишком банальной. Мне надо было бы послать им еду, предложить уборщицу, выполнять их мелкие поручения, помогать с домашними делами. Я бы с удовольствием на коленях отдраила полы в доме Винни, и мой тяжелый живот терся бы об их покрытие, пока я находилась в покаянной позе. Я готова была на все, чтобы хоть как-то избавиться от своеобразного синдрома выжившего [Синдром выжившего — аспект посттравматического стрессового расстройства, вина, появляющаяся у оставшихся в живых после автокатастроф, стихийных бедствий, военных действий и т. п. по отношению к погибшим.], который остро ощущала, просыпаясь каждое утро. Хотя я испытывала его и ночью, в кровавых, полных паники кошмарах, окруженная больничным оборудованием и крохотными трупами.

Мысленно я не расставалась с Винни ни на секунду. И если в данный момент не думала о том, где находится подруга и как справляется со своими проблемами, это означало только, что мысли мои были заняты разного рода предрассудками. Теперь я взбиралась по лестнице, переходила дорогу и садилась на поезд, благодаря Бога за то, что сердце моего ребенка все еще продолжает биться. И радость от того, что он пошевелился в животе, мгновенно сменялась сначала печалью, потом угрызениями совести и, наконец, страхом. Всякий раз, переставая бояться, я ощущала неодобрение Винни, которая должна была считать меня предательницей.

Некоторые женщины, мимо кого я проносила свой живот, смотрели мне в глаза и улыбались — так я узнавала, что у них тоже есть маленькие детки. Другие меня игнорировали и не уступали место в транспорте — все потому, что их радар меня не фиксировал, я не могла пробиться в их подкасты и стриминги.

И я когда-то вела себя так же. Когда настанет ваше время, пожалеете.

Но была еще одна группа — эти, сжав челюсти, смотрели прямо сквозь меня или рассматривали мой живот, не поднимая глаз на лицо. Когорта «упустивших», «неспособных», в общем, «не смогших». Тех, кто попытался и разбил себе сердце. Одна из таких ходила за мной по супермаркету, не отставая ни на шаг, и наблюдала за моими покупками. Она с неодобрением пощелкала языком, увидев, как я взяла бутылку вина — пришлось в смущении вернуть ее на полку, — и сказала, что будет мальчик.

— И не сомневайтесь, — женщина положила на мой округлившийся живот руку, покрытую пигментными пятнами. — Там у вас маленький мужичок.

Мне бы не обращать на это внимания, как и на любые другие комментарии или разговоры, касавшиеся не меня лично, а моего живота. До того, как я забеременела, мое тело никогда не удостаивалось такого внимания со стороны незнакомых людей, как визуального, так и вербального. Но рука женщины будто обжигала, проклинала, так что я шарахнулась от нее, упершись спиной в полки, — эта никому не нужная внезапная «нежность» погрузила меня в средневековую истерию насчет ведьм с волосами на подбородках.

Постепенно я становилась настоящим параноиком. Однажды, когда днем шла в районе своего дома, показалось, что меня кто-то преследует. Чтобы добраться до дома от автобусной остановки, надо свернуть с главной улицы с ее горящими витринами магазинов и пабов и пройти по нескольким тихим жилым переулкам. Вдоль них растут ухоженные и аккуратно подстриженные живые изгороди, за которыми вполне можно спрятаться, а к каждому дому ведет подъездная дорога, на которую можно забежать в случае необходимости — поэтому естественно, что, услышав позади себя шаги, я не стала оглядываться, и их звук появился и исчез, как легкий порыв ветра.

Но я их точно слышала.

Ник почувствовал во мне напряжение.

— Тебе надо расслабиться, пока это не сказалось на нашем ребенке, — прошептал он мне в затылок однажды ночью. Из-за живота я теперь спала на боку, отвернувшись от него, что делало меня еще более одинокой на фоне ночных кошмаров. — Может, поговорить с кем-нибудь об этом?

Что я могла ему ответить? Что лучшая подруга не хочет со мной общаться? Что я боюсь, как бы она меня не возненавидела? Что я не знаю, что сделала не так? Что ни в чем не виновата? Я помнила, что ощущала нечто подобное в школе, когда мы с Винни прекратили общаться на целых шесть недель. Они оказались самыми тяжелыми в моей жизни.

Ее крик, когда она падала… Шум, с которым упала…

Нет, если это заставит меня все вспомнить, то я не хочу говорить об этом ни с кем.

— Больше всего похоже на какой-то подростковый страх, — сказала я Нику, выключая лампу на прикроватной тумбочке со своей стороны. — Уверена, Винни свяжется со мной, когда будет готова. Кроме того, мне столько всего надо успеть на работе, что нет времени на беспокойство.

Но в офисе появлялось все больше и больше свободного времени. Меня освободили от написания статей, перестали приглашать на совещания и вычеркнули из всех планов редакции — я перестала быть частью круга, который всегда был в поле зрения Мофф. В индустрии, где все гнались за будущими новостями, я превратилась в новость вчерашнюю.

Я вновь посмотрела на журнал и на фото Мэгги в зеленом шелковом платье. Предполагалось, что это подчеркнет ее приверженность к женственности в одежде, в отличие от большинства других фешен-редакторов, «не вылезающих из джинсов и синих свитеров». Эту строчку я восприняла как камешек в свой огород, потому что в той поездке в Исландию, когда мы с Мэгги встретились в первый раз, я действительно не надевала ничего другого. Ник сказал, что я слишком мнительная и что не стоит на этом зацикливаться.

Попробовал бы ты сам не зацикливаться на ком-то, кто пытается украсть твою суть.

— Мэгги тебе в подметки не годится, — рассуждал Ник, пытаясь меня успокоить и массируя мне плечи именно так, как я — он это хорошо знал — люблю. Правда, сейчас этот уклон в женственность работал в пользу Мэгги. Для журнала она оказалась глотком свежего воздуха — экзотичным и пикантным.

Мне казалось, что Мэгги торопится занять мое кресло еще до того, как оно освободилось, не говоря уже о том, чтобы просто дать ему остыть. В теплые, уютные утренние мгновения перед звонком будильника, когда сон наиболее крепок, мне снилось, что она заявилась в мой кабинет, уселась прямо ко мне на колени, надавив на выпирающий живот, и начала печатать на моем компьютере. И я просыпалась, полная раздражения и подозрений, хотя это было лучше, чем очнуться в холодном поту и слезах после мрачных кошмаров, мучивших меня в значительно более холодные и зловещие предрассветные часы.

Я закрыла журнал, так и не взглянув на собственную небольшую статью в номере.

Дело было вовсе не в статье Мэгги, которая, не отпуская, терзала меня с того самого момента, как я о ней узнала. А в том, что никто не удосужился предупредить меня. Я узнала о статье, услышав в один прекрасный день, как Холли вместе с младшим персоналом обсуждают «фотосессию Мэгги в образе фешен-редактора», и спросив, о чем речь. Какое унижение!

Такое впечатление, что чем больше живот, тем меньше меня замечают. А ведь трудно не заметить.

Теперь, на седьмом месяце, мой налившийся живот, лезущий на нос, первым гордо вплывал в помещение, совсем как русалка на носу корабля. Но одевалась я независимо от него, словно не замечая его наличия, и избегала одежды, которую обычно носят во время беременности — всех этих сарафанов и палантинов. Вместо этого старалась носить то же, что и раньше, только большего размера: рубашки, свободные туники и шелковое полукимоно, которое обычно надевала поверх джинсов и черной футболки. Джинсов было множество — правда, теперь такие, чтобы можно было дотянуть до подмышек. Их я ненавидела больше всего, но они были самой удобной одеждой, что мне довелось носить с тех пор, как я стала фешен-редактором.

Может, Мофф заинтересует статья на эту тему?

Я рассмеялась от мысли, что главный редактор может заинтересоваться чем-то, что хоть на йоту понизит уровень гламура в журнале. Я уже заметила, как она рассматривает мои отекшие ноги во время ежедневных планерок. Однажды я сделала ошибку, надев сандалии с ремешками, и раздувшаяся, набрякшая плоть страдала от этих завязок, пока я их просто не сняла. На ногах остались заметные следы, и пришлось целый день прятать их под столом после того, как Мофф, проходя мимо, поцокала языком.

Побольше улыбайся в ответ, чтобы они не считали тебя несчастной старой коровой.

«Привет, Мэгги, — написала я, узнав о фотосессии. — Идея классная! Жду не дождусь, когда смогу прочитать статью!»

Слишком много восклицательных знаков.

И все-таки хотелось избавиться от этого внезапно возникшего чувства, преследовавшего меня днем и ночью. А ведь это было справедливое возмущение тем, как на фоне моего постепенного отхода от дел Мэгги становится все заметнее и заметнее.

В редакции уже думали о следующих номерах, тех, что окажутся в ящиках подписчиков и в киосках уже после того, как родится мой ребенок — если только не умрет, — так что о назначении Мэгги было объявлено официально, и она успела несколько раз появиться в офисе. В качестве контактного был указан мой телефон, а это означало, что по несколько раз в день мне приходилось общаться с пиар-компаниями, жаждущими предложить свои услуги новому обитателю моего кабинета. Я ощущала себя пресс-агентом Мэгги, секретаршей, чья главная задача — создать видимость деятельности в дышащей на ладан компании, то есть моей жизни.