Мэгги уже попадала в ситуации, когда приходилось использовать все свое мужество, чтобы подавить панику. Так что сейчас почти сожалела, что рядом с ней нет друга с глубоким, полным спокойствия голосом, который велел бы ей, уверенно и чуть-чуть с нажимом, успокоиться и перестать нервничать. Хотя ни один из мужчин, с кем она встречалась, никогда так не делал — по крайней мере вежливо и любезно.

Холли оказалась одной из тех женщин, которые, казалось, навсегда остались в 70-х. Длинные прямые волосы каштанового оттенка и челка. Носила она клеши с высоким поясом и сандалии на платформе, а застиранную майку небрежно заправляла в брюки, подчеркивая тонкую, гибкую талию.

Мэгги всегда хотела носить подобные вещи, но в них она бы выглядела так, как будто направляется на ностальгическое мероприятие. Сделала в блокноте короткую запись: у фешен-редакторов размывается граница между стилем и костюмом как таковым.

— Приготовила несколько вариантов, — начала Холли, не дожидаясь, пока Мэгги займет свое место перед зеркалом для макияжа. Последний раз ей делали профессиональный макияж перед помолвкой сестры — тогда на лице оказался слой косметики толщиной почти в дюйм, который шел трещинами всякий раз, когда она улыбалась. В тот день ею занималась та же женщина, что обеспечивала церемонию цветами. Сегодняшняя визажистка была француженкой с коротко подстриженной светлой челкой, которая должна была свидетельствовать о ее высоком профессионализме. Мэгги решила, что вряд ли она хоть что-то понимает в цветах.

— Мофф довольно подробно объяснила, что ей нужно: повседневный обычный лук, повседневный элегантный, вечерний обычный, а потом — это я люблю больше всего — полная гламорама [От названия сатирического романа американского писателя Брета Истона Эллиса (1998) о неприглядных сторонах гламурной жизни.], — рассказывая, Холли загибала пальцы.

— Гламорама? — Мэгги с трудом сглотнула, а визажистка стала наносить ей на лицо основу.

— Да вы не волнуйтесь, — рассмеялась она, демонстрируя идеальные мелкие зубы. — Будете выглядеть потрясно.

Француженка оказалась права. Женщина, чьи фотографии выдала камера, находившаяся во власти мужчины настолько симпатичного и модного, что модель едва отваживалась заговорить с ним во время съемки, была Мэгги абсолютна незнакома. Стройная, сексуальная, ухоженная, дорогая без высокомерия, она излучала уверенность в себе и на экране компьютера, и на раскадровке, хотя во время съемки Мэгги чувствовала себя нелепо. Ей пришлось стоять, положив руку на бедро, подняв подбородок и время от времени делать шаг в сторону объектива, чтобы ее волосы взвивались в унисон со вспышкой.

На финальной фотографии не осталось ничего от неуклюжести, безвкусицы, от незнания, что делать с руками, — Мэгги превратилась в улучшенную копию самое себя, одетую в самые роскошные наряды, которые ей приходилось видеть в жизни. Она выглядела как настоящий фешен-редактор. И весь день притворялась, что является им. А может, уже стала? Вернувшись домой, расположившись на диване и рассматривая наманикюренные ногти и фотографии на экране лэптопа, она действительно ощущала себя настоящим фешен-редактором.

— Жду не дождусь, когда вы приступите, — сказала Холли, пока помощники упаковывали одежду, а Мэгги отклеивала накладные ресницы перед гримерным зеркалом.

И сама Холли, и все члены съемочной группы, шутили, что новенькая прямо родилась фешен-редактором.

— Марго надо быть поосторожнее! — крикнула Холли вслед Мэгги, усаживающейся во второе такси за день.

5

Марго

Я почувствовала укол ревности, когда в офис принесли пачки с копиями нового номера журнала и курьеры разложили их по столам сотрудниц, как карты при сдаче. Я уже видела фото Мэгги, напечатанные в журнале, правила ее текст, чтобы он поместился на нужной странице и больше отвечал стилю «От». Проблема была в том, что он особо не нуждался в правке.

Нельзя было не согласиться с тем, что Мэгги написала отличный текст. Смешной, занимательный, душевный и — необходимый бонус — полезный. Его наши читательницы прочитают первым благодаря анонсу, помещенному мною на обложке: «ПОМОГИТЕ! ХОЧУ СТАТЬ ФЕШЕН-РЕДАКТОРОМ! И НЕМЕДЛЕННО!» Мофф всегда поощряла избыточное использование восклицательных знаков.

И я действительно помогла Мэгги стать фешен-редактором. Я выбрала ее, потому что знала, насколько она талантлива и старательна, надежна и трудолюбива — она реально достойна большего. Я никогда не рассматривала выбор своей замены как благотворительную акцию, но знала, что моя работа имеет определенную ценность, и казалось естественным предложить ее достойному.

Кому-то благодарному, кто сможет вернуть этот долг своей лояльностью.

Мэгги, существовавшая на гонорары от двух-трех публикаций в месяц, показалась мне человеком, растрачивающим свой талант впустую и обладающим большим неиспользуемым потенциалом.

Что ж, теперь Мофф пустит его в дело на всю катушку.

Я подвинула к себе номер, который открылся с обычным приятным шелестом, и нашла страницу, где начиналась статья Мэгги. На первом развороте были размещены несколько ее фотографий, причем на каждой она была одета в разные наряды, отвечающие сиюминутному тренду. Женщины на фото как будто сидели в ряд.

Вот Мэгги в классической юбке и на шпильках — блестящие темные волосы забраны в элегантный шиньон у основания шеи. Вот она в залатанных джинсах и белой блузке, завязанной узлом на животе — зритель поневоле задерживал взгляд на фигуре в форме песочных часов. На правой фотографии она слегка и немного бестолково улыбалась, одетая по последнему писку — нелепый спортивный костюм и кроссовки. Вид у костюма был настолько неприглядный, что сама я, даже не будучи беременной, не рискнула бы в нем позировать. А на Мэгги он выглядел вполне пристойно и даже симпатично.

Я с завистью посмотрела на глубокое декольте — самой мне демонстрировать было нечего, хотя то немногое, что у меня было, с беременностью слегка набухло. Каждое утро, глядя на себя в зеркало, я понимала, что этому далеко до чего-то волнующего воображение, но могла хотя бы убирать две возвышенности в нормальный бюстгальтер, как мне посоветовала продавщица нижнего белья в прошедший уик-энд.

— Не стоит нижнему белью давить на молочные каналы! — говорила очкастая портниха, занимавшаяся подгонкой на месте, затягивая на мне вполне приличный бюстгальтер телесного цвета, от чего мне хотелось заплакать.

Изменения в нижнем белье (я ведь поменяла ради удобства и кружевные трусы с низкой талией на необъятные хлопковые панталоны) стали еще одним напоминанием о моей беременности, отчего я чувствовала себя явно не в своей тарелке. И каждый раз, задумываясь об этом — скорее на уровне рефлексов, а не сознания, — хотела обсудить все с Винни.

Винни всегда ухаживала за мной, успокаивала и выслушивала меня. Еще со школьной скамьи. В те времена мы казались единым целым — два существа, которые легко могли закончить друг за друга фразу, при этом синхронно покрывая друг другу лаком ногти на левой руке.

Но за три месяца, прошедшие после смерти Джека, я получила от старой подруги только одно сообщение — короткий и нервный ответ на множество моих посланий на тему любви и одиночества: «Прости, не сейчас».

Что не сейчас? Общаться не сейчас? Дружить не сейчас? Или выносить мою беременность?

Со школьной скамьи я знала, что пытаться загнать Винни в угол, когда она требует оставить ее в покое, — верный способ разозлить еще больше. После того, что сделала Хелен. Я не люблю вспоминать то время в школе, когда мы с Винни разошлись — сейчас редко думаем о Хелен, — но тогда я поняла, что единственный способ успокоить разбушевавшуюся Винни — дать ей перебеситься в одиночестве.

Когда на мои послания и звонки так никто и не ответил, я стала размышлять о том, что неплохо было бы неожиданно появиться на пороге Винни (ведь ее дом всего в получасе ходьбы от моего), но из-за установившегося между нами режима молчания сейчас мне казалось, что до него мили и мили. Кроме того, я знала, что благодарности от Винни за такой поступок не дождусь.

Даже попросила Ника подвезти меня к ее дому, но окна в нем были темны, а подъездная дорожка пуста. До этой поездки я не понимала, что боюсь встречи с подругой, но когда мы развернулись и направились прямо домой, я почувствовала какое-то облегчение. Позже призналась самой себе, что боялась: Винни увидит мой выросший живот и это ее обидит. Я совершенно не представляла себе, как мы сможем говорить о чем-то, не упоминая при этом факт моей беременности. Ведь живот даже обняться толком не даст — он будет круглым и упругим укором, напоминанием о том, чего она лишилась. Прошло уже столько времени с того момента, когда я последний раз испытала на себе раздражение своей лучшей подруги, что совсем забыла о том влиянии, которое она на меня имела. Ну, или почти забыла…

Винни сама придет, когда будет готова. А до тех пор я буду любить ее на расстоянии.

Я посылала ей цветы. Сначала букет, а потом семена, которые должны были превратиться в яркие махровые растения — Винни любила такие на своем дворе. Я надеялась, что они помогут в самые черные дни. Мне показалось, что задача превратить сухие семечки в буйную растительность займет достаточно много времени и окажется такой сложной и благотворной, что сможет украсить месяцы горя чем-то ярким, красивым и полным оптимизма. Я ждала, что подруга покончит со своей отстраненностью и раскроется навстречу окружающему миру, как цветы весной пробивают замерзшую зимнюю почву и тянутся навстречу солнцу.