Барда тронулся с места, благодарно помахав полицейским в форме, которые посторонились, чтобы дать ему проехать.

— Мне сказали, что вы много работали с ФБР. А почему вы не стали агентом? — спросил инспектор.

— Я мечтала служить в ФБР. — Конни смотрела в окно на проносящиеся мимо обочины, поросшие вереском, на кусты дрока. — Мой дальтонизм не позволил мне стать агентом, поэтому я выбрала профессию, дававшую мне возможность работать со штатными профайлерами Бюро.

— Каких вещей вам недостает? — спросил Барда.

Конни посмотрела на лицо инспектора. Вопрос был сформулирован нечетко, но по выражению нежности на лице мужчины было понятно, что он имеет в виду. Конни решила смягчить свой обычный резкий тон, осознавая, что ее манера держаться граничит с холодностью. Это было связано с издержками профессии, такой имидж был ей необходим, чтобы противостоять как ведомственному недоверию к специалистам-женщинам, так и тенденции смотреть на нее свысока, которая проявлялась, когда люди узнавали, что она «слабовидящая». Мужчина, который назвал так Конни, убрался из ее комнаты вскоре после того, как она ответила ему, и его больше никогда не видели среди участников тех рабочих групп, в которые входила она.

— В основном самых обыкновенных, — ответила Конни. — Мигающих рождественских гирлянд, морских волн, когда начинает подниматься ветер. Когда-то я могла часами сидеть на заднем крыльце дома моих родителей, глядя на море. Теперь же я не могу им любоваться.

Она на минуту замолкла, думая над вопросом своего спутника. Барда тоже молчал, хотя на его месте большинство мужчин сочли бы, что надо заполнить паузу. Его способность молчать, когда нужно, вызывала у Конни уважение. По ее мнению, мужчин следовало оценивать именно по таким мелким, но чертовски важным деталям.

— Сверкания рубина. Бесконечного разнообразия оттенков зеленого на одном и том же дереве. Снимков Земли из космоса, на которых видно, как прекрасна наша планета. Когда я была ребенком, мои родители как-то свозили меня в Большой каньон. Мне тогда было, наверное, лет десять, и мне подарили мой самый первый фотоаппарат. Я тогда мнила себя фотохудожником и делала только черно-белые снимки. Мои родители взяли тот из них, который нравился мне больше всего, увеличили его, вставили в рамку и повесили в моей комнате. И пока я взрослела, я засыпала, глядя на это фото. И, боже мой, как же я жалею о том, что сделала его нецветным. Ведь это мое единственное воспоминание о Большом каньоне. Это чертово черно-белое фото. Большой каньон — это одно из самых красивых мест на Земле, а я не помню, как он выглядит в цвете. Это парадокс, достойный отражения в каком-нибудь стихотворении, вы не находите?

— А мне бы недоставало блеска шерсти моего рыжего сеттера, когда на него падает свет, — отозвался Барда.

Конни рассмеялась:

— Великолепный образ. А как его зовут?

— Таппервер. Кличку ему выбрала наша четырехлетняя дочь — мы позволили ей это сделать это, и это была ошибка. Тогда название этого магазина посуды было ее любимым словом. Но обещание есть обещание. Чем больше мы уговаривали дочку выбрать какую-нибудь другую кличку, более подходящую для собаки, тем больше она упрямилась.

— О боже, значит, вам приходится гоняться за рыжим сеттером по парку, крича «Таппервер»? Никогда не слышала ничего более занятного.

— Сейчас мне удается бывать дома и видеть пса и моих детей не так часто, как хотелось бы. — Голос Барды зазвучал тише.

— Почему?

— Ну, сами понимаете, такова жизнь.

— Вздор! Жизнь может помешать тебе поиграть в гольф, или навестить твою родню со стороны супруга, или сходить к хиропрактику, но твоя семья — это и есть твоя жизнь. Что может мешать общению с ней?

Инспектор пожал плечами:

— У моей жены сейчас роман. Она честно мне все рассказала. Не делала никаких попыток скрыть от меня свою связь, за что я ей благодарен. Я рассудил, что будет легче не докучать ей моим присутствием, пока она пытается уразуметь, чего хочет.

Конни и глазом не моргнула:

— Вы все еще любите ее?

— Думаю, да.

— А вам известно, с кем у нее роман?

— Да, с одним из сотрудников отдела специальных расследований. Так что ситуация довольно щекотливая. Возможно, именно поэтому все и были так рады, когда меня спровадили сюда.

— Черт возьми, Барда! — Конни присвистнула. — А вы, случайно, не прячете гнев за своим безупречным поведением?

— Никакого гнева. По-видимому, я не удовлетворял потребности жены, она ясно давала мне это понять, так что чего еще я мог ожидать? Я должен признать, что часть вины лежит и на мне.

— С такими вещами надо быть осторожным, — заметила Конни. — Беря на себя вину за решения другого человека, ты позволяешь ему оправдать свое отклонение от норм морали, причем без всяких сдержек и противовесов. Вы хотите вот так просто отпустить жене все ее грехи?

— Вы не знаете ее и не знаете меня.

Конни посмотрела на инспектора. Его шея была напряжена, руки крепко стискивали руль.

— Простите, это было грубо. Я вообще-то никогда не бываю грубым. Надеюсь, вы сможете…

— Перестаньте, — перебила инспектора Конни; она говорила так тихо, что ее голос едва-едва перекрывал гудение двигателя. — Это я должна просить у вас прощения. Давайте на сегодня покончим с признаниями личного плана, хорошо?

У Барды зазвонил телефон. Он включил громкую связь.

— Сэр, нас донимают СМИ с просьбой дать комментарий. Не знаю, как утекла информация, но они знают о нашей пропавшей женщине, и им известно, кто она и кто ее родные.

— Черт! — пробормотала Конни.

— И мужу Элспит только что позвонили и потребовали пять миллионов купюрами по пятьдесят фунтов. У нас есть сорок восемь часов. На записи слышен голос Элспит Данвуди, говорящий: «Пожалуйста, помогите». Уже подтверждено, что голос принадлежит ей. Ее свекор был поставлен в известность. Мы работаем над тем, чтобы проследить, откуда был произведен звонок, и держим под контролем выплату выкупа.

— Отлично, — сказал Барда, отключившись. — Что ж, значит, вам не придется напрягаться. Похоже, у нас уже есть все, что нам необходимо.

— За исключением Элспит, — пробормотала Конни. — Какова ваша статистика касательно случаев похищения, схожих с этим? Каковы шансы вернуть ее живой?

— В среднем в Соединенном Королевстве регистрируется от пятидесяти до восьмидесяти случаев похищения людей в год. В большинстве полиции удается найти людей живыми.

— А сколько бывает неудач?

— Немного. В основном жертвы похищений погибают, когда мы выходим на похитителя. Он начинает паниковать и решает, что будет проще не оставлять свидетеля, который мог бы его опознать.

— Бедная Элспит, — вздохнула Конни. — Надеюсь, она этого не знает.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — сказал Барда. — То, что похититель связался с ее мужем, это хороший знак. Я настроен оптимистично и надеюсь, что мы вернем ее родным целой и невредимой.

— Я рада, что вы настроены оптимистично, но очень сомневаюсь, что так же настроена и Элспит, где бы она сейчас ни была.

Глава 4

— Выходи за меня замуж, — сказал мужчина.

Элспит Данвуди изо всех сил старалась сдержать рвоту. Еда, которой он кормил ее, была несвежей. Ее организм все никак не мог избавиться от химикатов, с помощью которых похититель усыпил ее на подъездной дороге, ведущей к дому ее подруги. С тех пор Элспит переходила из одной фазы кошмара в другую, и каждая из них проезжалась по ней, как скорый поезд, мчащийся на всех парах. Сейчас женщина переживала фазу оцепенения и тошноты. По какой-то причине ее разум отказывался постигать то, что перед ней, опустившись на одно колено, стоял незнакомый мужчина и протягивал ей коробочку с кольцом. Элспит отвернулась и сотряслась от рвотного позыва, чуть было не выблевав ломтик сыра и несколько сухих крекеров, из которых состоял ее обед. Мужчина, похоже, этого даже не заметил.

— Выходи за меня замуж, — повторил он.

Элспит вгляделась в кольцо. Его золотой ободок потускнел, камень потерял блеск и казался серым и сиротливо зажатым в худосочных золотых лапках.

Она подняла руку и пошевелила пальцами, показывая мужчине кольцо, уже надетое на один из них.

— Я могу это исправить, — сказал он и взял с пола пузырек жидкого мыла.

Он щедро налил мыла на ладонь Элспит и намазал им ее безымянный палец. Ее двадцатичетырехкаратные обручальное и помолвочное кольца легко соскользнули, предав свою хозяйку. Мужчина быстро вытер руку Элспит полотенцем и надел на ее палец свое собственное кольцо. Ей хотелось блевануть на это новое украшение, но ее тело не подчинялось ей.

— Теперь брачный обряд, — пробормотал похититель.

Элспит смотрела на него глазами, красными от слез. Он был щупл, с землистым лицом, словно никогда не знавшим солнечного света, глубоко запавшими глазами, под которыми бурели полукруглые тени, порожденные бессонницей и плохим питанием. Его руки тряслись, пока он бродил по комнате, беря и ставя обратно то один предмет, то другой и что-то бормоча себе под нос.

— Не купил обувь, — сказал он и с силой ударил себя ладонью по лицу.