Какое-то время два королевских дома связывала «глубокая династическая приверженность» ко всему немецкому, основанная на более чем столетнем правлении в Великобритании Ганноверской династии, которое предшествовало восшествию на престол Виктории10. Подтверждением этого служат слова родственницы королевы, Марии фон Баттенберг, дочери принца Гессен-Дармштадтского Александра, которая заметила, что «никогда не чувствовала себя более немкой», чем в обществе Виктории. Пока королева была жива, «считалось само собой разумеющимся, что в ее семье часто и свободно говорят по-немецки»11. Но после смерти Виктории Вильгельму пришлось прилагать огромные усилия, пытаясь добиться расположения своего дяди Берти, ставшего королем Эдуардом. Однако задиристый и воинственный нрав Вильгельма отнюдь не способствовали союзу с Великобританией, мечту о котором так долго лелеяли его отец и мать. Агрессивный колониальный экспансионизм Вильгельма восстановил против него британцев еще больше, и к концу века атмосфера, царившая в дипломатических и политических отношениях между двумя странами, была холодной. В годы царствования Эдуарда VII всякий раз, когда этот король должен был встретиться со своим племянником кайзером, «в воздухе неизменно чувствовалось дыхание далекой грозы»12.
А вот датская королевская семья, по мнению королевы Виктории, напротив, всегда оставалась «примечательным исключением» на фоне разлада между столь многими ее европейскими родственниками13. У членов этой семьи сложились самые теплые отношения с их британскими и русскими родственниками благодаря бракам двух датских принцесс, одна из которых, Александра, в 1863 году вышла замуж за Берти, а другая, Дагмар, в 1866 году сочеталась браком с будущим российским императором Александром III. Будучи молодыми родителями, Николай и Александра совершили несколько неофициальных летних поездок во Фреденсборг к датскому королю Кристиану IX и его жене королеве Луизе, которых они называли соответственно «апапа» и «амама». Именно там окрепла дружба между двумя двоюродными братьями — сыном Дагмар цесаревичем Николаем и сыном Александры принцем Уэльским Георгом. В самом деле, еще в 1883 году сестра Георга, Мод, впервые обратила серьезное внимание на пятнадцатилетнего «милого маленького Ники». Как и все остальные, она заметила его чувства к Аликс Гессен-Дармштадской, и дразнила его тем, что предмет его обожания выше него самого. Однако, когда Ники и Мод увидели вместе в 1893 году в Лондоне на свадьбе принца Георга с принцессой Марией Текской, отец жениха (тогда все еще носивший титул принца Уэльского) поинтересовался у своей тещи королевы Луизы, есть ли надежда поженить Ники и Мод. Но датская королева сочла это неудачной идеей; по ее мнению, Мод была «очень милой, но чересчур своенравной»14.
Так что идеи династических союзов занимали в мыслях будущего короля Эдуарда VII место не меньшее, чем в мыслях кайзера, правда, для последнего матримониальные планы были всего лишь частью грандиозного замысла создания нового Zollverein — могущественного континентального союза между Германией, Россией и Францией [Zollverein (нем.) — отсылка к Германскому таможенному союзу, существовавшему в середине XIX в., объединившему большинство немецких государств на принципах беспошлинной торговли внутри союза и пропорционального распределения пошлин, взимаемых на его границах. — Прим. ред. // «До этого вопроса дело дошло, когда я стоял прямо перед генералом, — пишет Рубел. — Каким — то образом… мне нужно было произнести слова “управление и контроль”. // Лемей возразил с презрением: “Управление и контроль! Управление и контроль! Что это такое? Указание солдату, что делать, — вот, что это такое. И это работа для профессионального военного. А они твердят об управлении и контроле со стороны президента. Кто он такой, этот президент? Политик. А что может знать политик о войне?” Он сделал акцент на слове “война”. “Кому нужен президент на войне? Никому! Все, что нам нужно от него, так это заявление о начале войны. [Не думаю, чтобы самому Кертису Лемею нужен был президент для этого.] Мы — профессиональные военные. Мы позаботимся обо всем остальном”» (с. 65–66).]. Склоняя Аликс Гессен-Дармштадтскую к браку с наследником российского престола, кайзер преследовал именно эти цели.
Возможно, в своих невероятных фантазиях, порожденных присущим ему живым воображением, Вильгельм видел себя новым Фридрихом Великим — ведь этот прусский король некогда поспособствовал браку своей дальней германской родственницы принцессы Софии Ангальт-Цербстской с российским цесаревичем, а стало быть, и ее последующему восшествию на российский престол, на котором она прославилась под именем Екатерины Великой. Но царица Александра никогда, ни в малейшей степени не продемонстрирует широты взглядов, размаха и энергии, свойственных императрице Екатерине. Скорее она, наоборот, унаследовала от своей матери Алисы приверженность прозаичным домашним викторианским ценностям — понятиям о долге, морали и служении семье, подавая родительский пример детям. Но в одном вопросе Александра позднее продемонстрирует такой же инстинкт, какой был присущ Вильгельму, — несокрушимую веру в абсолютистскую, самодержавную власть.
Разумеется, мать Вильгельма, вдовствующая императрица Виктория, надеялась, что восшествие ее племянницы Аликс на российский престол в 1894 году после внезапной смерти Александра III, возможно, поспособствует улучшению отношений между Германией и Россией. И вплоть до 1908 года Николай и Вильгельм часто ездили друг к другу с визитами — на военные маневры, смотры морских флотов или просто для того, чтобы насладиться охотой с проживанием в охотничьем домике Вильгельма в Пруссии или Николая в российских императорских охотничьих угодьях в Польше. Они даже вместе ходили на яхтах в море в окрестностях Киля и вокруг финских шхер: Романовы на своей императорской яхте «Штандарт», а кайзер на «Гогенцоллерне». Но раздражительный, назойливый кайзер слишком часто выводил окружающих из душевного равновесия15. Несмотря на это, Вильгельм в своих письмах Ники неоднократно уверял его в своей любви и преданности; ведь, в конце концов, они оба разделяли веру в свое божественное право суверенных монархов. «На нас, христианских королях и императорах, лежит священный долг, возложенный на нас Небесами, — писал он Ники. — поддерживать принцип von Gottes gnaden (Милостью Божьей)»16.
Кульминацией периода сближения царской семьи с Вильгельмом стало крещение Алексея в 1904 году, когда кайзера попросили быть крестным отцом цесаревича, хотя это скорее было актом дипломатической вежливости, чем выражением родственных чувств. Вильгельм с нетерпением ожидал рождения у Романовых «славного маленького мальчугана» с самого венчания Николая и Александры в 1894 году — почти десять лет, пока в семье родились четыре девочки, прежде чем наконец появился на свет долгожданный цесаревич17. Кайзер был в восторге от того, что ему оказана такая честь, и выразил надежду, что маленький Алексей «вырастет храбрым солдатом и могущественным государственным деятелем», а также «всю вашу жизнь останется для вас обоих лучом солнечного света»18.
Годом позже, во время русско-японской войны, в свете союза, заключенного в 1902 году между Японией и Великобританией, Вильгельм начал усиленно обрабатывать Николая, стараясь изменить его политические предпочтения. Его долгосрочная цель всегда состояла в том, чтобы его российский кузен увяз в войнах в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, расчистив путь его собственным амбициям — достижению господства Германии в Европе19. В своих письмах он много лет поучал Николая тонкостям политики и военной стратегии. И теперь, в июле 1905 года, Вильгельм, воспользовавшись унынием русского императора, находившегося на грани поражения в войне с Японией, фактически вынудил того согласиться на тайную встречу в городе Бьорко в Финляндии. Здесь Вильгельм убедил впечатлительного и легко поддающегося чужому влиянию Николая подписать их собственное «небольшое соглашение» — договор о взаимной обороне, согласно которому Германия и Россия обязывались приходить друг другу на помощь в случае нападения на одну из них. Подписание этого соглашения явно было направлено на подрыв союза, который Россия в 1894 году заключила с Францией, но, к счастью, советники Николая отказались его одобрить, и оно так и не вступило в действие.
В последующие годы, по мере того, как обстановка медленно накалялась, чтобы в 1914 году взорваться Первой мировой войной, становилось все очевиднее, что отношения Николая и Александры с их немецким родичем «были в какой-то мере окрашены подспудной и почти инстинктивной неприязнью» — и это обстоятельство сыграет ключевую роль в тех событиях нашей истории, которые произойдут позже20. Для Николая семейственные отношения царственных особ, позволявшие называть друг друга домашними ласковыми прозвищами вроде Вилли и Ники, совсем не означали, что он готов согласиться на то, чтобы «славяне склонили головы перед милостивой немецкой ассимиляцией». Как заметил американский посол в Дании Морис Иган: «Царь может называть императора любыми ласкательными именами, но это вовсе не предполагает дружественности в политике». Николаю и Александре претили воинственное бахвальство и маниакальная гогенцоллерновская кичливость Вильгельма21. Иган заключил, что «Германия и Россия вцепятся друг другу в глотки, как только на это дадут добро их финансисты»22.
При этом, к вящему неудовольствию Вильгельма, все эти годы августейшие семьи России и Великобритании явно и неуклонно сближались. Многие отмечали прекрасные манеры Николая и его безукоризненный английский — результат работы его английского наставника Чарльза Хита, который привил ему традиционные для британских частных школ ценности честной игры и джентльменства23.
С момента своего первого визита в Виндзор к королеве Виктории в 1894 году Николай с большой нежностью называл ее «бабушкой», и когда в 1901 году королева умерла, написал своему кузену Георгу: «Я убежден, что с твоей помощью… дружественные отношения между нашими странами станут еще теснее, чем в прошлом… Пусть же новый век сблизит Англию и Россию ради их общих интересов и ради мира во всем мире». С этих пор принц Уэльский (и будущий король Георг) неоднократно уверял Николая: «Я, дражайший Ники, всегда остаюсь твоим любящим и преданным кузеном и другом»24. У Николая с Георгом было много общего, особенно скромная, скрытая от публики семейная жизнь и любовь к сельской пасторали.
