И как бы вы поступили на моем месте? По меньшей мере, вам захотелось бы узнать, действительно ли девушку за стойкой «Сабвея» зовут Ребеккой.
Сабы с курицей терияки и сладким луком я любил еще со школьных времен, и Эйприл, скорее всего, об этом знала. Поэтому я подумал, что она и написала эту книгу. А может, кто-то подглядел, как я заказываю сэндвич? Нет, я все-таки чувствовал, что без Эйприл не обошлось. Я ощущал ее присутствие в каждом слове.
Разумеется, по дороге к «Сабвею» я витал в облаках — и в итоге набрел на табличку в память о нью-йоркском Карле. Раньше я обходил этот район стороной, пусть даже неосознанно.
Табличка представляла собой простой бронзовый квадрат, утопленный в асфальт. Надпись гласила: «Здесь стоял нью-йоркский Карл». Сверху лежала роза, которую чудом еще не затоптали. Красивый жест, не спорю, но в глубине души я возмутился: как это посторонние смеют оплакивать Эйприл! Она моя подруга — им она никто! Бесило, что все вокруг считали ее «своей», хотя знали не настоящую Эйприл Мэй, а лишь публичный образ.
Тут я заметил человека, который решил меня сфотографировать.
— Отвали! — рявкнул я, о чем тут же пожалел — и быстро зашагал к Лексингтон-авеню.
Я решил, что мог упомянуть про сабы с курицей в «Твиттере», а кто-то это запомнил, чтобы потом меня разыграть.
— Шестидюймовый саб с курицей терияки и сладким луком на итальянской булочке, пожалуйста, — сказал я работнице «Сабвея».
С тех пор как я сюда переехал, она уже, наверное, раз десять принимала у меня такой заказ. Девушка выглядела лет на двадцать с небольшим. Мне поневоле стало интересно, какой она национальности. Похожа на азиатку, но при этом темнокожая, акцент незнакомый.
На бейджике значилось: «Бекки».
Я перечислил, какие овощи положить в сэндвич, а когда девушка пробивала чек, поинтересовался:
— А что, «Ребекка» не поместилась?
Девушка вздрогнула, как будто переключаясь в режим «светская беседа с покупателем».
— Ой! — хихикнула она. — Хотела уже спросить, куда это я не поместилась. А ты про надпись! — Она опять рассмеялась. — Да уж, родители неспроста назвали меня Ребеккой. Решили, что с именем Бекки я в Америке точно не пропаду [«Бекки» — уничижительное прозвище привилегированной белой американки, которая не замечает или не хочет замечать проблем, связанных с расовой дискриминацией. // Глава 1. Пловцы каменного века ].
Она говорила быстро, мелодично и с едва уловимым акцентом. Может, британским?
— Вот мы все и прояснили, — улыбнулся я.
— Спасибо за заказ, Энди, и хорошего дня! Рада была снова тебя увидеть.
Меня уже не удивляло, когда незнакомые люди обращались ко мне по имени. К тому же нашелся хороший предлог, чтобы продолжить беседу.
— Бекки, можно я задам странный вопрос? Тебя никто обо мне не расспрашивал? — Я слегка покраснел: прозвучало, как будто я местечковая знаменитость, которая мнит себя звездой Голливуда.
— Нет. А если спросят — я все равно ничего не знаю.
— Ты когда-нибудь видела такую книгу? — ляпнул я и тут же прикусил язык, ведь в книге особо подчеркивалось: никому о ней не рассказывать!
А если показать — считается?
Бекки окинула книгу скептическим взглядом и вежливо заметила:
— На вид — самая обычная. Можно взглянуть поближе?
— Нет! — Я осекся. — То есть… если она с виду тебе не знакома, значит, так оно и есть. Что ж, ладно. Большое спасибо!
К парку Томпкинс-сквер я шел довольно долго.
Мой сэндвич, разумеется, остыл — ну и пусть, я наслаждался прогулкой.
Жизнь поменялась, однако Нью-Йорк остался прежним. После визита пришельцев переключатель не щелкнул. Город выглядел, звучал и пах по-прежнему. Ученые наперебой гадали, какими вырастут дети в посткарловском мире, насколько изменится их отношение ко всему — начиная с устройства на работу и заканчивая выбором зубной пасты. Может, люди и стали другими, но у них по-прежнему был Нью-Йорк — город, где воплощаются мечты.
Любопытно, как стабильное окружение внушает нам веру в постоянство реальности и собственного «я». Я мысленно сделал пометку, что неплохо бы снять ролик на эту тему или, как минимум, выложить пост в «Инстаграме» [Instagram (принадлежит компании Meta, признанной в РФ экстремистской организацией).].
Добравшись до парка, я, как и все вокруг, стал глазеть на прохожих. Район Ист-Виллидж все еще казался мне странноватым, хотя его облагораживали не один десяток лет. И пусть городских сумасшедших практически вытеснили няни с детьми, здесь по-прежнему было за кем понаблюдать.
Я вытер с пальцев соус и, скомкав салфетку, направился к урне. Как вдруг среди мусора заметил книгу в коричневом переплете.
Я вытащил ее за корешок и прочитал: «Книга о славных временах. Том второй».
...8,6 тыс. отметок «Нравится» —
reddit.com/r/pics —
Автор: u/cantdecideaname
«Я пошел посмотреть на место, где стоял нью-йоркский Карл, и наткнулся на Энди Скемпта».
Миранда
Никогда не понимала, как авторы решают, о чем писать.
В научных статьях ни одной детали опустить нельзя, иначе публикацию попросту отклонят. Напротив, нужно максимально точно изложить суть, постаравшись мыслить как можно объективнее. Я привыкла изъясняться именно так, однако мне несколько раз намекнули, что в данном случае такой подход не годится. А уж я-то знаю, как важно доверять экспертному мнению. Итак, мне предоставили самой решать, что именно нужно и/или интересно читателю, — а значит, с каждым новым словом я буду нервничать все больше. В общем, скучать не придется.
К счастью, Майя с Энди отстрелялись первыми, так что я начну с того места, где закончил Энди. В тот день я отправила сообщение в групповой чат, где состояли Майя, Робин, Энди и (да-да, по-прежнему) Эйприл. Было бы некрасиво ее удалять.
...Миранда. Энди, тебя обсуждают на главной странице реддита!
Энди. Вот блин! И что я натворил?
Миранда. Сходил к мемориальной табличке Карла. Кто-то тебя сфотографировал. Ты выглядишь расстроенным.
На снимке он с грустным, задумчивым видом стоял посреди городской суеты. Хороший кадр.
...Энди. Черт, я шел в «Сабвей»! Задержался на секундочку — и нате!
Робин. Никто не пишет про тебя гадости. Просто вид у тебя на снимке печальный.
Майя. И правда, печальный.
Я испугалась что-либо писать после этих слов. Во-первых, мне по-прежнему было неловко перед Майей из-за интрижки с Эйприл. Во-вторых, Майя тяжелее всех переживала трагедию на складе. Я вернулась в Беркли, диссертация помогла мне отвлечься. Энди свыкся с ролью знаменитости, Робин стал его менеджером. Мы все ведем нормальную жизнь — все, кроме Майи. Она еще лелеяла надежду отыскать Эйприл. И хотя нас Майя не винила, мы ее явно разочаровывали.
...Энди. Я пришел туда впервые. Раньше боялся, наверное. Того парня я послал, а он все равно выложил фото! Чтоб его!
Майя. Похоже, ты теперь новый «Грустный Киану» [«Грустный Киану» — фотография Киану Ривза, ставшая мемом в 2010 г. На снимке актер с печальным видом сидит на лавочке. Кадр используют как иллюстрацию вселенской тоски и депрессии, хотя сам Киану Ривз признался журналистам, что просто сел на лавочку, чтобы съесть сэндвич.]… Бывает и хуже.
Робин. В каждом из нас живет маленький Киану.
Знаю, прозвучит глупо, но с ними я по-прежнему чувствовала себя не в своей тарелке. Возможно, я эту проблему надумала — и все же мне казалось, что меня считают не действующим членом команды, а кем-то вроде ветерана, отошедшего от дел. Ведь все они: Майя, Энди, Робин — были намного круче меня.
...Майя. Читали, что пишут про П. П.? Дичь какая-то.
Робин. Да уж. Я до последнего надеялся, что это вброс.
Энди. Кому вообще сдался этот говнюк?
Миранда. Я не читала. Скинете ссылку?
Я отвлеклась от хромато-масс-спектрометра и склонилась над телефоном, лежавшим на лабораторном столе. Внутри у меня все вскипело.
...ПИТЕР ПЕТРАВИКИ:
ИЗВИНЕНИЯ И КОЗЫРЬ В РУКАВЕ
Питер Петравики по-прежнему считает себя героем и злодеем одновременно. Только теперь он променял дорогие костюмы и бесконечные теледебаты на тихую жизнь в Пуэрто-Рико и прекрасно себя чувствует среди людей, которые чуть хуже его знают и гораздо меньше донимают. В начале нашей встречи Питер в легкой рубашке с короткими рукавами вальяжно потягивает мартини. Впрочем, вскоре беседа меняет русло. Обсудив трудности изучения испанского языка и недавно приобретенный особняк на берегу моря, мы затрагиваем тему прогремевшей идеологической войны, в которой Петравики не просто участвовал, а выступал предводителем.
— Я не ведал, что творю. Не представлял, сколько злобы в сердцах у моих соотечественников. Я глубоко сожалею о произошедшем и даже, в какой-то мере, о сказанном.
Видно, как нелегко ему признавать ошибки. Петравики всегда выступал ярым противником цензуры и самоцензуры. Во время нашей беседы он то и дело вворачивает фразу «свободный рынок идей». В конце концов я подталкиваю его к разговору об Эйприл.
— Я относился к Эйприл с большим уважением. И по-прежнему ее уважаю. Мне приходилось с ней спорить, однако я никогда не желал ей зла. Меня терзает, что эти люди (он имеет в виду похитителей Эйприл) оказались так тесно связаны с движением Защитников. Я буду переживать всю оставшуюся жизнь.
Я отложила телефон. Пятого августа, когда Эйприл и Карлы исчезли, для всех, кто причислял себя к Защитникам, начались нелегкие времена. Агенты ФБР поймали поджигателей склада. Те оказались Защитниками, причем искренне этим гордились. Сторонники движения не иссякли и теперь, но лишь самые оголтелые все еще звались Защитниками. Остальные ушли в подполье: в закрытые чаты, сомнительные форумы и агрессивные ютьюб-каналы. Эти места я как можно старательнее обходила стороной.
