— На Ильхо, шестнадцать лет. Не дожил еще пятьдесят восемь лет, — продолжил Мачон, сделав вид, что не слышит.

— Еще раз говорю вам, что это не так.

— Тогда что ты здесь делаешь? Тебе осталось пятьдесят восемь лет жизни. Если ты не самоубийца, то не окажешься здесь. Так что давай закончим этот бессмысленный разговор. — Категорично покачал головой Мачон.

Но разве он не должен прислушаться к моим словам и вместе со мной подумать над тем, почему я тут оказался? Что значит «бессмысленный разговор»? Да ведь он меня ни во что не ставит…

— Почему вы мне не верите? Ах да, спросите Дохи, она свидетельница. Я умер из-за нее. — Я кивнул на свою спутницу.

Но, кажется, та сейчас была не в состоянии подтвердить мои слова и бессильно сидела, устремив взгляд полуприкрытых глаз в пустоту.

— Похоже, ей нечего сказать. — Мачон продолжил педантично сверять список: — Следующий…

Мне хотелось опять перебить его и вмешаться в перекличку, но я не решился под грозным взглядом Саби.

За все свои шестнадцать лет жизни я ни разу не задумывался о смерти. У меня не было времени думать о ней. Я составил себе жизненный план, довольно простой. Однако реализация даже этого плана так изматывала, что у меня не оставалось времени на размышления.

«Прожить день без происшествий» — может, кому-то это покажется странным, но именно таким было мое жизненное кредо.

Конечно, вы можете спросить: что сложного в том, чтобы просто жить день за днем? В моем случае прожить сутки без невероятных событий было действительно очень сложной задачей.

Дело в том, что у меня есть плохая примета. Не помню, с каких пор она появилась, полностью подчинив себе мою жизнь.

Мое утро всегда имело очень большое значение, потому что влияло на целый день. Если оно было неудачным, то и день становился таким же. Эта примета была точной, как математическая формула, и ни разу не дала осечки.

Если спозаранку происходило хоть что-нибудь, что портило мне настроение, то весь день шел наперекосяк. Именно поэтому я всячески старался, чтобы утром не произошло ничего неприятного. Но, к сожалению, это не всегда зависело от меня.

Обычно я не завтракаю. Мама считала это нормальным и не сердилась, но порой все же ворчала на меня. В таких случаях мне волей-неволей приходилось вступать с ней в перепалку. Удивительным образом это происходило именно в тот момент, когда я с облегчением думал: «Сегодняшнее утро обошлось без происшествий».

Еще у меня натянутые отношения с сестрой. Ее зовут Ильчу. Мы можем не разговаривать целый месяц, если только не случится что-нибудь из ряда вон выходящее. Хоть мы с ней брат и сестра, но я почти ничего не знаю о ней, а она — обо мне. Сталкиваясь дома, мы игнорируем друг друга, а если кто-то не дай бог нечаянно заденет другого, обмениваемся самыми злобными взглядами, но ни в коем случае не разговариваем. Иногда Ильчу ни с того ни с сего начинает провоцировать меня. Причем по всяким пустякам, например, почему я выдавливаю зубную пасту из середины тюбика. Как ни странно, это тоже случается в тот момент, когда я с облегчением думаю, что утро обошлось без происшествий.

Если бы не эта неизвестно когда появившаяся примета, моя жизнь была бы довольно спокойной и беззаботной. Однако я не жаловался. Я прекрасно знал, что не одарен особыми талантами. А такому ничем не примечательному парню, как я, вреден постоянный душевный комфорт. Поскольку он может сделать из меня равнодушного наблюдателя, который безответственно относится к собственнойжизни. Удивительно, но дурная примета, отравляющая мою жизнь, одновременно была движущей силой, которая поддерживала меня в постоянном напряжении, не давая расслабиться.

Двенадцатое июня тоже оказалось одним из таких дней.

С самого утра Ильчу начала ко мне придираться. Якобы я не смыл за собой в туалете, и она брезгует жить со мной в одном доме. Притом, что с момента пробуждения и до разговора с ней я вообще не ходил в туалет. Услышав об этом, Ильчу не поверила и начала спорить, утверждая, что это именно я насвинячил. Меня трясло от злости: разве моча в унитазе подписана моим именем?

Не имея более веских доказательств моей вины, она ушла в школу со словами, что ей стыдно быть моей родственницей. Я тоже вышел из дома, настороженно думая, что сегодня нужно быть предельно внимательным. Но мне было так чертовски обидно от несправедливых обвинений, что страшно захотелось курить. Мой стаж курильщика был мизерным, и я вполне мог обойтись без сигарет, но в то утро ощутил сильнейшую потребность затянуться. Только в этот момент я осознал, насколько унизительным дляшестнадцатилетнего парня было обвинение, связанное с туалетом.

Устроившись в укромном уголке за нашим многоквартирным домом, я вытащил вожделенную сигарету. Опасаясь, что меня кто-нибудь заметит, решил сделать всего три глубоких затяжки и затушить окурок. Я успел смачно затянуться в третий раз, когда кто-то хлопнул меня по плечу.

— Тебе так хочется курить в школьной форме? Да еще и возле дома? — Голос за спиной показался мне знакомым. — Урод несчастный! И как тебе только еда в горло лезет? — Та же рука стукнула меня по спине. На этот раз удар был таким сильным, что у меня чуть искры из глаз не посыпались.

Я резко повернулся:

— Да пошел ты! Тебе-то какое дело?

Передо мной стоял отец.

Понятия не имею, как он оказался здесь в это время, ведь ушел на работу на рассвете. Но тогда мне было не до вопросов, и я побежал без оглядки с места преступления. А в школе во время обеда произошло еще более нелепое происшествие. Я сидел в столовой, отрешенно уставившись в тарелку с едой, видимо потеряв всяческий аппетит при мысли о том, какая взбучка ждет меня дома. В этот момент мой одноклассник О Чжондо, проходивший мимо с полным подносом, внезапно растянулся на ровном месте. Я молча наблюдал за летящими во все стороны рисом и овощами, думая о том, как бедняга живет с такими слабыми ногами, когда раздался крик классного руководителя:

— На Ильхо, зачем ты это сделал?

— Я? Вы о чем?

— Зачем ты поставил подножку невиновному О Чжондо?

От такой вопиющей несправедливости я выругался вслух и саркастически рассмеялся — и сразу же превратился для всех в отпетого хулигана, который мало того что сбил с ног одноклассника, так еще и сцепился с учителем, послав его подальше. Но хуже классного, обвинившего меня без всякой причины, был сам засранец Чжондо. Только мы двое знали, ставил я ему подножку или нет. Стоило ему признаться, что он споткнулся, потому что у него слабые ноги, — и дело с концом. Однако он подло промолчал.

Я подумал, что раз утро и день выдались неудачными, мне придется быть осторожным до самого вечера. Возвращаясь из школы, твердо решил не перечить отцу, а в ответ на его крики, нравоучения и упреки покорно признать вину и кротко просить прощения.

Когда рынок остался позади и я вышел на короткий путь до дома, мне попалось на глаза старое здание в начале глухого переулка. Оно было таким ветхим, что от одного взгляда на облупившуюся вывеску и потускневшую краску на фасаде становилось тоскливо. На третьем этаже было малолюдное теперь интернет-кафе, в котором я когда-то зависал, а в цокольном — караоке-бар, где раньше тоже любил отрываться. Мысленно возвращаясь к сценам из прошлого, я разглядывал здание, как вдруг мое внимание привлек силуэт на крыше. Кто-то стоял на самом краю и смотрел в небо. Когда ветер трепал длинные волосы и подхватывал белую юбку, украшенную частым узором из черных сердечек, тонкая девичья фигурка опасно покачивалась. Я пристально всматривался в ее лицо и, узнав, сильно удивился. Это была На Дохи. «С ума сошла! Что она там делает? А вдруг упадет?» Я уже отвел от нее взгляд, когда меня словно стукнуло по голове чем-то тяжелым. А вдруг она решила умереть? Осененный внезапной догадкой, я бросился в здание и на одном дыхании взлетел вверх по ступенькам.

Когда с громким стуком открылась дверь, ведущая на крышу, Дохи уже взбиралась на парапет.

— Стой! — С быстротой молнии я кинулся к ней и успел схватить ее в охапку.