— Значит, договорились.

4

Лето 1420 года

Пекин, Китай

Кисть застывает, не доведя мазок до конца, когда звучит призыв к молитве. Крик муэдзина вздымается вверх ястребом и летит над покатыми крышами с блестящей черепицей имперского желтого цвета, каждый угол которых охраняют рычащие драконы и фениксы. Крик проникает в студию по коридорам с красными лакированными колоннами и дает ему знать, что пора закончить упражняться в каллиграфии, перейти в особый зал, обратиться лицом к Мекке и воздать молитву.

Он знает, что должен подняться и присоединиться к остальным, но все же продолжает свое занятие. Глаз наставника по каллиграфии заметит любой недочет в созданном иероглифе, любой неуверенный мазок, даже если конечный результат покажется безукоризненным. Его каллиграфия должна быть идеальной, если он хочет попасть в ближайшую экспедицию адмирала Чжэн Хэ. А попасть туда нужно обязательно, чтобы восстановить честь семьи.

Он снова подносит кисть к шелковому свитку и делает молниеносный мазок — иероглиф завершен. Затем он проводит кистью по чернильному камню, левой рукой поддергивает рукав халата и кладет правую на опору, после чего заносит кисть над свитком и начинает следующий иероглиф выше предыдущего. Несколькими осторожными и плавными мазками он завершает отработку «Ветки цветущего персика». Быстро вернув инструменты на место, он внимательно изучает результат. Он надеется, что наставник не найдет в нем расхождений со стандартами официального стиля.

До начала молитвы остается совсем мало времени, и он мчится по коридору, позабыв о предписанной семенящей походке. Он вытягивает шею, чтобы посмотреть, не заметил ли кто его промаха; убеждается, что он один, а это случается чрезвычайно редко в этом огромном, кишащем людьми комплексе, где каждый шаг каждого обитателя взвешивается и судится по древнему кодексу поведения.

Он начинает семенить, переходя на робкий, беззвучный шаг. Он, как может, спешит по лабиринту коридоров. Он проходит мимо орд ремесленников и строителей, которые торопятся закончить работу за оставшиеся несколько месяцев до прибытия послов из чужеземных стран по случаю торжественного открытия Запретного города в первый день нового года, 2 февраля 1421 года.

Он проскальзывает в молитвенный зал, падает на колени на свободный коврик в задних рядах и касается лбом пола. Помимо всего прочего он молится, чтобы никто не заметил его опоздания. Он не может себе позволить, чтобы плохой отзыв запятнал его имя. Осторожно глядя из-под официального черного головного убора с двумя отворотами в виде крыльев, он быстро осматривает комнату. Остальные евнухи-мусульмане, по-видимому, поглощены только молитвой.

Готовясь выйти из молитвенного зала, он слышит, как кто-то шепотом окликает его по имени:

— Ма Чжи.

Это Ма Лян, его друг и земляк из Юньнаня, тоже мусульманин. Ислам пришел в Куньян, родную деревню Чжи и Ляна, когда Чингисхан пронесся со своими монгольскими войсками по Юньнаню. Но только религиозная терпимость императора Юнлэ к исповедующим буддизм, ламаизм, конфуцианство, даосизм, ислам позволила юношам молиться в стенах Запретного города.

Лян один из немногих, кому Чжи доверяет среди евнухов, в чьих рядах процветает любовь к интригам и заговорам, начиная с мелких пакостей старых обабившихся чинуш до дерзких замыслов молодых, все еще цепляющихся за остатки былой мужественности, пока не стертые временем.

— Почему опоздал? — спрашивает Лян.

— Отрабатывал «Ветку цветущего персика».

Лян понимающе кивает и прощает. Почти пять лет имперской службы Чжи изучает науки, необходимые, чтобы стать картографом, — каллиграфию, навигацию, географию, картографию и астрономию, — и учение превратилось для него почти в богослужение. Он посвящает время своему мастеру урывками, между официальными обязанностями. Особенно это важно теперь, когда близится набор офицеров в команду для шестой имперской экспедиции адмирала Чжэна.

— Кто-нибудь еще заметил?

— Нет. Только я.

Чжи облегченно вздыхает. Он понимает, что один-единственный промах — и его вычеркнут из списков претендентов.

— Хвала Аллаху. Пошли, мы должны спешить на дневную трапезу.

Друзья ускоряют шаг, не отрывая глаз от мощенных плитняком дорожек обнесенного стеной Императорского города, внутри которого расположен Запретный город. Тем не менее молодые люди умудряются безошибочно пройти сквозь лабиринт на первый взгляд одинаковых красных дверей и оказываются в нужном им дворе. Они ступают на площадь к юго-западу от Бэйаньских ворот. На площади возвышается здание Силицзяня, Главного церемониального управления, престижного административного департамента, в котором евнухи заправляют всеми имперскими делами и где работают Чжи и Лян.

Юноши торопливо минуют Силицзянь и приближаются к внушительным тиковым сооружениям, предназначенным для трапез и сна евнухов. Каждый раз, проходя мимо недавно отстроенных зданий, Чжи невольно думает, как ему повезло: молодого евнуха могли бы распределить в помощники повара или садовника или отдать в услужение какой-нибудь младшей наложнице, и пришлось бы ему тогда жить во времянке, как живет его семья. А вместо этого ему предписано служить в единственном департаменте, предлагающем возможность учиться со знатоками академии Ханьлинь.

Они приближаются к столовой, откуда все громче доносится звон игральных костей. Звон прекращается, как только игроки замечают мрачные домотканые халаты синего цвета. Евнухи, прислуживающие во время трапез, бросают свою игру в «Ма Дяо Пай» [Предшественник игры в «маджонг», изобретенный во времена династии Мин.] и низко кланяются Чжи и Ляну, признавая тем самым их более высокий, согласно уставу Императорского и Запретного городов, ранг.

Друзья переглядываются, думая об одном и том же: если евнухи с кухни ждут окончания трапезы снаружи, значит, внутри уже подали все блюда. Наказание бамбуковой палкой следует и за менее серьезные проступки, чем опоздание на обед. Оба неохотно переступают через порог.

Молодым людям приказывают поклониться начальнику управления. Они спешат пасть ниц, стукнувшись лбами об пол, перед красным халатом с вышитым свирепым драконом. Начальник Тан машет перед ними бамбуковой палкой, но затем примирительно кивает. Проявляет неслыханную снисходительность.

Юноши ретируются в самый дальний угол зала. Над столом клубится благоухающий пар. Аромат, кажется, знаком Чжи: примерно так пахло блюдо жареной баранины с зеленым луком с личного стола императора, которое им однажды повезло попробовать. Миску передают Чжи и Ляну. Это действительно баранина, отвергнутая императором. Из сотен блюд, что проносят перед его императорским величеством во время каждой трапезы, он выбирает всего несколько. Остальные император отдает своим женам и наложницам, далее блюда попадают на стол придворных чиновников и наконец достигают старших евнухов, если все другие от них отказались.

Чжи и Лян погружают палочки в миску и начинают вкушать императорский деликатес, но тут Чжи замирает, вспоминая родителей и братьев. В бытность его прародителей — когда правили монголы и мусульманские семьи занимали высокие посты в Юньнане — семейство Ма регулярно лакомилось мясом за обедом. Однако когда Чжи вступил в пору юности, его семья потеряла былой статус, перебивалась рисом с овощами, а мясо появлялось у них на столе только по особым праздникам. Чжи надеется, что таэли, которые семья получает за его имперскую службу, позволяют им чаще наслаждаться подобной роскошью. Его родные, как он думает, считают пустяком то, что он пожертвовал своей мужественностью.

Звучит гонг. Пронзительный гомон стихает до шелестящего шепота. Затем все окончательно смолкают, пока начальник Тан готовится сделать объявление.

— Наш император Юнлэ, Сын Неба, вернул нам славу Китая. Его высокочтимый отец, император Хуну, изгнал варваров-монголов из нашей страны, но именно император Юнлэ восстановил для нас Великую стену, расширил Великий канал, объединяющий всю территорию Китая, и построил Императорский город, в самом центре которого находится Запретный город. Император также вернул былое величие своим преданным слугам-евнухам.

Из-под полей головного убора Чжи наблюдает, как его сотрапезники-евнухи горделиво кивают в знак согласия. В свое время император Хуну низвел евнухов до самого низкого звания, при нем все правительственные посты занимали мандарины. Только при императоре Юнлэ евнухи вернули власть, контролируя политику с чужими государствами и отстаивая ее важность. С тех пор они добились максимальных выгод для себя: так как их бесполость не могла угрожать имперскому первородству, им одним было позволено жить и работать в непосредственной близости от императора, внутри дворцового комплекса, окружавшего Запретный город.

— Император считает возможным оказать еще большую честь нашему церемониальному управлению. Его императорское величество собирается не только устроить торжественное открытие Запретного города, но и подготовить новый флот для небывалого доселе похода под командованием адмирала Чжэна. После того как корабли отвезут высокочтимых послов, которые прибудут на праздник по случаю открытия Запретного города, флот побывает во всех странах мира и привезет императору все самое ценное, дабы пополнить его казну. Его императорское величество оказывает нашему управлению честь тем, что отберет нескольких ничтожных слуг из наших рядов для этой экспедиции.

Начальник Тан протягивает руку, и один из младших евнухов кладет ему на ладонь свиток. Наступает напряженная тишина, начальник медленно разворачивает свиток — так медленно, что Чжи уверен: другие евнухи слышат громкое биение его сердца.

— Ян Лянь, Вэй Чжунсян, Ван Яньчжи, Цзо Цюмин, Лю Чжун, Ван Жоюй…

Чжи все ждет и ждет, пока начальник зачитывает длинный список кандидатов. С каждым новым именем он все больше волнуется и молча молит Аллаха, чтобы прозвучало и его имя.

— …и наконец, среди них будет Ма Чжи. Если кто-либо из этих недостойных кандидатов сдаст экзамен, его кандидатура будет рассмотрена на пост помощника флотского картографа на время похода адмирала Чжэна.

5

Наши дни

Нью-Йорк

— И это все, на что мы способны? — Мара оглядела конференц-зал.

Восходящее солнце достигло крыш ближайших домов, пыльный луч света коснулся огромного стола, захламленного бумагами и стаканчиками из-под кофе.

Первое утро после встречи с Ричардом. Мара сразу устроила совещание со своей командой, едва вернувшись с обеда в клубе «Метрополитен». Все их усилия ушли на то, чтобы выработать лишь примерную стратегию. Час отлета приближался, и Мара все больше нервничала.

Задав свой саркастический вопрос, она тут же об этом пожалела. Она прекрасно понимала, что нельзя каждый день выкладываться на полную катушку, отдаваясь полностью новому делу. Она требовала от своей команды найти ответ на один-единственный вопрос: кому выгодно украсть произведение искусства? Для этого они должны были выйти за рамки своих профессиональных интересов — истории искусств, криминологии и юриспруденции.

По мнению Мары, обнаружить похитителя можно, только если разбираешься в предыстории создания произведения, его значении и рынках сбыта, иными словами, проникаешь в замысел художника, историческое прошлое и настоящее вещи, даже в ее символизм, знаешь наперечет всех коллекционеров и потенциальных покупателей. Только тогда удается проследить за предметом искусства, договориться о его возвращении, а затем передать вещь в руки истинных владельцев. И все это они проделывают под гнетом предельно сжатых сроков.

Но прежде чем она успела извиниться, Джо поспешил ей ответить не менее сердитым тоном:

— Могла бы и не спрашивать. Мистер Тобиас сообщил ноль информации, так что нам остается только наметить для тебя основные ходы. — Он перехватил недовольный взгляд Мары, и она увидела, что в его карих глазах из-за усталости и раздражения больше не светятся задорные огоньки.

— Ты прав, Джо, — примирительно посмотрела на него она, понимая, что он и так ее простит.

Их знакомство длилось всего три года — со времен распада дела о картине «Куколка», разрушившего ее карьеру юриста, после чего она начала заново, но за это время они сумели создать крепкие, почти родственные отношения, так как каждый из них был одинок. Когда они только познакомились, Джо возглавлял подразделение при ФБР для расследований преступлений, связанных с незаконным оборотом культурных ценностей. Именно он руководил следствием по делу бывшего клиента Мары, высокочтимого аукционного дома Бизли. Во время следствия Мара нашла в Джо неожиданного союзника, не лишенного сочувствия, а когда Джо рассказал ей о своих планах уйти в отставку по завершении дела, у Мары родилась идея создать собственную фирму. К ее удивлению, он согласился — правда, с одним условием: Мара будет служить лицом компании, а Джо оставаться в тени, просвещая ее насчет подпольного мира арт-дилеров, и пользоваться давнишними связями. Сам Джо был слишком известен, чтобы выйти в фирме на первый план. А еще Мару удивило, что она полюбила новую работу, хотя пришлось отказаться от спокойной службы в большой юридической фирме. Или, возможно, благодаря этому отказу.

— Простите, ребята. Я просто устала, хотя это не оправдание. Мы все измотаны.

Они просидели здесь всю ночь, стараясь выработать лучшую стратегию в сложившихся обстоятельствах. С клиентами Мара умела лавировать, однако ее готовность послужить справедливости часто мешала ей справляться с нетерпением, когда дело касалось ее собственной команды работников.

— Не нужно извиняться, Мара, — сказал Брюс.

Глаза у него не так покраснели, как у Джо, — видимо, бывший обвинитель из департамента ФБР, работавший под началом Джо, больше привык к затянувшимся на всю ночь заседаниям. Когда Мара в свое время выразила желание отказаться от сложной юридической канители, возникавшей при переговорах и лоббировании, Джо предложил взять в команду Брюса.

Дверь конференц-зала открылась, и вошла Кэтрин, неся последние отчеты. Мара обрадовалась в душе, что есть повод отвлечься благодаря приходу историка-искусствоведа, тихой вдумчивой женщины, которая работала как дьявол, запершись в своем кабинете. Кэтрин могла создать провенанс [Провенанс — документ, указывающий всех известных владельцев предмета искусства, а также выставки, где он экспонировался.] любого предмета, любых времен, с подробнейшим изложением иконографии [Иконография — совокупность правил, которых должен придерживаться художник при изображении определенных — обычно религиозных или мифологических — лиц и сюжетов.] предмета, его исторического значения и перечислением предполагаемых коллекционеров. Мара поблагодарила свою команду за понимание и попросила вернуться к первоначальным планам поиска карты.

Эксперты ознакомились с материалами по торговле древними картами и досье основных игроков из подпольного мира похитителей карт. В документах содержался перечень контактов для Мары: имена воров, возможно причастных к данному делу, скупщиков краденого, артдилеров и коллекционеров, которых могла заинтересовать редкая карта пятнадцатого века. Список был короток: рынок для древней карты, пусть даже самой бесценной, весьма ограничен. Кэтрин не обошла вниманием и краткую историю картографии, чтобы Мара поняла, какое место занимает эта карта — хотя о ней почти ничего неизвестно — в общей хронике создания карт. Если археолог точно описал украденную карту, то она представляла собой уникальную находку.

По пути в Сиань, где находился ближайший к раскопкам аэропорт, Маре предстояло сделать краткую остановку в Гонконге. Она планировала воспользоваться передышкой, чтобы навести дополнительные мосты. Помимо этих несущественных домашних заготовок, у нее ничего не было, оставалось только одно: решать по ходу дела, какой взять курс. Она с радостью предвкушала предстоящую работу, но и тревожилась тоже.

Все поднялись и потянулись к выходу. Брюс и Кэтрин пожелали Маре удачи, а сами направились домой, чтобы отдохнуть немного, принять душ и вернуться в офис, где им предстояло заняться клиентами, оставленными Марой. Джо жестом позвал Мару к себе в кабинет, прежде чем она уедет собирать вещи.

— Ты, похоже, места себе не находишь.

— Так и есть, Джо. Хотя никому другому я бы не призналась.

— Откуда столько волнений?

— Сама точно не знаю, но это дело почему-то заставляет меня тревожиться.

— Не смей трястись. — Он помолчал. — Надеюсь, это не из-за того, что тебе придется держать ответ перед знаменитым Тобиасом, — сказал он, закатив глаза.

Либеральные предпочтения Джо мешали ему смириться с мыслью, что он работает на консервативного Тобиаса.

— Нет-нет, — заверила его Мара. — У нас и раньше были важные клиенты.

— Ты прекрасно справишься, Мара. А я обеспечу тебе надежный тыл.

Мара в последний раз окинула взглядом одежду, разложенную на кровати, прежде чем упаковать в прочную сумку. Бесчисленные черные брюки, свитера и юбки хорошо служили ей в прошлых поездках. Дело иногда приводило ее в места, посещать которые она не планировала при отъезде, поэтому определенный набор легких и теплых вещей на все случаи — с редким нарядом «на выход» — никогда ее не подводил.

Мара надела темные твидовые брюки и кашемировый свитер, в которых обычно путешествовала. Потом натянула черные высокие сапоги. Кожаная куртка со съемной утепленной подкладкой — и она была готова к выходу.

Редкий случай, что у нее осталось несколько минут, пока не пришла машина. Мара быстро обошла свою заброшенную, по сути, квартиру, проверяя, все ли в порядке, хотя никаких неожиданностей она не предполагала. Мара никогда не знала, как долго будет отсутствовать, поэтому не заполняла свое жилище предметами, требующими заботы или внимания, вроде растений и продуктов.

Угасающий день высветил пыль на фотографиях в рамках. Мара потянулась к бабушкиному фото, чтобы протереть его, но тут ее взгляд привлекла картина над камином — наследство от Лиллиан Джойс, покойной гранд-дамы провенансов из аукционного дома Бизли. Мара и Лиллиан сблизились во времена, когда занимались делом о картине «Куколка», потихоньку проводили собственное расследование преступлений, совершенных в Бизли. Но даже их неожиданно возникшая дружба не подготовила Мару к щедрому подарку Лиллиан, оставившей ей картину и денежный фонд.

Те ограниченные часы, что Мара проводила дома, она в основном спала, поэтому уже давно не любовалась портретом семнадцатого века кисти Йоханнеса Миревелда. Сейчас она отошла назад, чтобы посмотреть на него. Богато одетая пожилая женщина, увешанная нитками блестящего крупного жемчуга, смотрела немигающим взглядом на Мару. Одной рукой дама подбоченилась, тем самым бросая вызов любому, кто на нее смотрел. Осанка, а также свитки с картами на столе позади нее свидетельствовали о ее большом авторитете. Миревелд запечатлел весьма редкий для своего времени тип женщины — властную особу.

Портрет напомнил Маре Лиллиан и ее последнее напутствие: построить свою судьбу для чего-то большего, не быть просто винтиком в гигантской машине коммерческой юриспруденции. Мара гордилась тем, чего достигла, но ей все равно было любопытно, как оценила бы ее фирму и все их усилия Лиллиан. Во всяком случае, та работа, которую они проделывали теперь, носила альтруистический характер, и Мара исполнила предсмертное желание Лиллиан вернуть полноправным владельцам награбленные нацистами сокровища, которые они вместе с ней обнаружили в закромах дома Бизли. В какой-то степени жизнь Мары не отличалась от той, которую она вела как сотрудник фирмы «Северин, Оливер и Минз»: долгие часы она проводила в офисе и в дороге, пока дело о картине «Куколка» не вынудило ее изменить курс, нацеленный на слепую погоню за партнерством.