Жизнь стала сплошным горьким разочарованием, и тогда я не хотела ее продолжения.
Я ничего не сделала, потому что была слишком труслива.
Очень боялась, что у меня не получится, что проснусь и придется расхлебывать последствия.
Это был полный отстой.
Мой брат Джоуи сказал, что меня буллят, потому что я симпатичная, и назвал моих мучительниц завистливыми суками. Он добавил, что я обалденная, и велел быть выше этого.
Легче сказать, чем сделать. Я была не настолько уверена в своей обалденности.
Многие девчонки издевались надо мной еще в подготовительном классе.
Сомневаюсь, что внешняя привлекательность тогда имела значение.
Я просто не нравилась.
И потом, как бы Джоуи ни старался находиться рядом и защищать мою честь, он не понимал, как я чувствовала себя в школе.
Старший брат во всем представлял собой мою полную противоположность.
Я была коротышкой, а он высоким. У меня были синие глаза, у него — зеленые. У меня были каштановые волосы, у него — светлые. Его кожу покрывал золотистый загар. Я отличалась бледностью. Джоуи был открытым и громким. Я — скрытной тихоней.
Но самый разительный контраст между нами заключался в том, что моего брата все просто обожали в Баллилагинской муниципальной школе (сокращенно БМШ).
Конечно же, уровень популярности Джоуи поддерживался его блестящей игрой в юношеской команде Корка по хёрлингу [Хёрлинг — традиционный ирландский командный вид спорта, в который играют деревянными клюшками и мячом.], но и без спорта он был отличным парнем.
И, как отличный парень, Джоуи старался защитить меня от всего, но эту задачу никто не смог бы решить в одиночку.
У нас с Джоуи был старший брат Даррен и трое младших: Тайг, Олли и Шон. Но Даррена никто из нас не видел вот уже пять лет, когда после очередной позорной разборки с отцом он ушел из дома. Одиннадцатилетний Тайг и девятилетний Олли еще учились в начальной школе, а трехлетний Шон, можно сказать, только-только вылез из подгузников, так что с защитниками у меня было не очень-то.
В такие дни, как сегодня, старшего брата мне остро не хватало.
Даррен родился на семь лет раньше меня, ему уже исполнилось двадцать три. Большой и бесстрашный, он был эталоном старшего брата для любой подрастающей девчонки.
С раннего детства я обожала даже землю, по которой он ходил, таскалась за ним и его друзьями, повсюду увязываясь следом. Он всегда меня защищал, а дома брал на себя вину, если я делала что-то не так.
Жизнь его была нелегка, но я из-за разницы в возрасте не понимала, какую борьбу ему приходится вести. Родители встречались лишь пару месяцев, когда мама в пятнадцать лет забеременела Дарреном.
Даррена называли незаконнорожденным, потому что он появился на свет вне брака в католической Ирландии восьмидесятых, и жизнь его всегда была испытанием. А когда ему исполнилось одиннадцать, все стало значительно хуже.
Даррен феноменально играл в хёрлинг, как и Джоуи, но отец презирал его, как и меня. Он вечно находил у Дарренна какой-то недостаток, будь то прическа или почерк, игра на поле или выбор партнера.
Даррен был геем, и наш отец не мог с этим смириться.
Однажды с Дарреном приключилась какая-то неприятность, так отец возложил вину за случившееся на сексуальную ориентацию моего брата. Кто бы что ни говорил, никому не удавалось втолковать нашему отцу то, что быть геем — это не выбор.
Даррен родился геем, как Джоуи родился натуралом, а я родилась пустышкой.
Старший брат был тем, кем был, и у меня сердце разрывалось оттого, что в родном доме его не принимают.
Жить бок о бок с отцом-гомофобом было для Даррена пыткой.
Я ненавидела отца за это больше, чем за всю остальную жуть, которую он творил год за годом.
Нетерпимость и откровенно пристрастное отношение к собственному сыну были мерзейшими из его качеств.
Когда Даррен решил на год уйти из хёрлинга и вплотную заняться подготовкой к выпускным экзаменам, у отца снесло крышу. Месяцы отчаянных споров и физических столкновений закончились крупным скандалом, после которого Даррен собрал вещи, вышел за дверь и больше не вернулся.
С того вечера прошло пять лет, и, кроме поздравительных открыток на Рождество, от него не было ни слуху ни духу.
Мы не знали ни его адреса, ни номера телефона.
Он как в воду канул.
После этого все давление, которое доставалось Даррену, перешло на остальных сыновей, которые в отцовских глазах были нормальными.
Если он не коротал время в пабе или букмекерских конторах, то всегда таскал мальчишек на тренировки и матчи.
Все внимание он уделял им.
Во мне он не видел никакого проку; одно слово — девчонка.
Я не показывала успехов в спорте, не блистала в учебе и не входила ни в какие клубы.
В глазах отца я была просто ртом, который надо кормить до восемнадцати лет.
Эти слова я не придумала. Отец без конца говорил их мне по любому поводу.
После пятого или шестого раза я выработала к ним иммунитет.
У отца отсутствовал интерес ко мне, а у меня — к тому, чтобы лезть из кожи вон, пытаясь соответствовать его иррациональным ожиданиям. Я все равно никогда не буду мальчиком, а потому незачем стараться ублажить человека, чье сознание застряло в пятидесятых.
Я давно уже устала вымаливать любовь у того, кто, по его же словам, никогда не хотел моего появления на свет.
Однако меня тревожило то, как отец давил на Джоуи, и поэтому я чувствовала себя такой виноватой, когда брат приходил мне на помощь.
Нынешний год для Джоуи был шестым и последним в средней школе. Добавьте к этому все его прочие заботы: ГАА [Гэльская атлетическая ассоциация (ГАА) — ирландская международная общественная организация спортсменов-любителей, сосредоточенная преимущественно на развитии и продвижении гэльских игр.], подработка на автозаправке, подготовка к экзаменам на аттестат зрелости и, наконец, Ифа — его девушка.
Я знала: когда мне больно, боль передается и Джоуи. Я не хотела быть ярмом на его шее, объектом его постоянной опеки, но сколько помню, так оно всегда и получалось.
По правде говоря, я больше не могла выносить огорчения в его глазах, возникавшего, когда мы встречались в школе. Проходить мимо него по школьным коридорам и знать, как он, взглянув на меня, меняется в лице.
Надо было отдать должное учителям в БМШ: они пытались защитить меня от толпы школьных линчевателей. На второй год моего пребывания там миссис Фолви — преподаватель-консультант — даже договорилась о встречах со школьным психологом раз в две недели. Потом школе урезали финансирование, и эти встречи прекратились.
Мама сумела наскрести денег на частного психотерапевта. Но каждый сеанс стоил восемьдесят евро, и мама просила, чтобы я не делилась всеми своими мыслями. Я сходила туда пять раз, после чего соврала маме, что мне стало лучше.
Лучше не стало.
Лучше никогда не становилось.
Я просто больше не могла смотреть, как мама выбивается из сил.
Я презирала себя за то, что была для нее финансовой обузой. И потому смирилась, нацепила на лицо улыбку и продолжила каждый день ходить в ад.
Однако буллинг не прекращался.
Ничего не прекращалось.
Но однажды все-таки прекратилось.
В декабре прошлого года, за неделю до Рождества и спустя три недели после аналогичной стычки с теми же девчонками, я пришла домой в слезах. Школьный джемпер спереди был разорван, я дышала ртом, потому что в нос насовала бумажных салфеток, чтобы остановить кровотечение. Лицо мне расквасили пятигодки, яростно утверждавшие, что я пыталась охмурить кого-то из их дружков.
Это была наглая ложь — меня обвиняли в попытке соблазнить парня, на которого я никогда не обращала внимания, — и еще одно из множества жалких оправданий для расправы со мной.
И в тот день прекратила я.
Прекратила врать.
Прекратила притворяться.
Просто прекратила.
Тот день стал переломным не только для меня, но и для Джоуи. Он вернулся домой и сообщил: его на неделю исключили из школы за то, что отдубасил братца Киры Малони — моей главной истязательницы.
Наша мама только взглянула на меня и забрала документы из школы.
Вопреки желаниям отца, считавшего, что мне нужно научиться давать сдачи, мама пошла в местный кредитный союз и взяла заем для оплаты вступительного взноса в Томмен-колледж — платную частную среднюю школу, находившуюся в пятнадцати милях к северу от Баллилагина.
Я хоть и тревожилась за маму, но знала: если я еще раз переступлю порог БМШ, назад уже не вернусь.
Я исчерпала свой лимит.
Передо мной замаячила вероятность более счастливой жизни, и я обеими руками за нее ухватилась.
И хотя я опасалась, что за переход в частную школу мне прилетит от ребят из нашего района, я знала: вряд ли это будет хуже того дерьма, которое остается в прошлом.
И потом, я буду учиться в одном классе с Клэр Биггс и Лиззи Янг, с которыми дружила в начальной школе. Это мне пообещал мистер Туми — директор Томмен-колледжа, когда на рождественских каникулах мы с мамой ездили туда записываться.
Мама и Джоуи неустанно меня поддерживали и подбадривали. Мама взяла дополнительные смены в больнице, где работала уборщицей, чтобы заплатить за мои учебники и форму, которая включала блейзер.
До Томмен-колледжа блейзеры я видела только на мужчинах во время воскресной мессы и ни разу на подростках. А теперь он станет частью моей повседневной формы.
Я переходила в другую школу в середине учебного года — очень важного года, поскольку в конце его меня ожидали промежуточные экзамены. Это стало причиной раскола в нашей семье. Отец был в ярости из-за необходимости тратить тысячи евро на образование, которое в муниципальной школе через дорогу не стоит ни цента.