23. Бывшие и решительное «нет»

Джонни

Сегодня я снова видел ее.

Мы раз пять прошли мимо друг друга в коридоре, и она неизменно опускала голову, отказываясь даже мельком взглянуть.

Меня это уже не удивляло.

Шаннон больше недели вела себя так, словно я был невидимкой.

Точнее, девять дней.

Такой игнор мне не нравился.

Для меня это было неизведанной территорией, и я очень скоро убедился, что мне там паршиво.

Особенно когда меня не замечала та, что плотно сидела в моих мыслях. И снах.

Вот так, она реально, блин, стала мне сниться.

Что это за отстой вообще?

Прошлой ночью, например, мне снилось, что Шаннон смотрит игру с моим участием.

Только играл я не на школьном поле, а на дублинском стадионе «Авива».

И вместо черно-белой формы Томмен-колледжа на мне была зелено-белая.

Шаннон была в такой же зеленой ирландской футболке с моим именем и номером на спине. Она с трибуны кричала мне слова поддержки.

Мне бросили мяч, и когда я его поймал, Шаннон заплакала.

Причем всерьез, у нее даже лицо исказилось. Она указывала на меня.

Я посмотрел вниз, и вот тут мне откровенно поплохело: у меня не было ног.

Вместо них — две культи.

А потом я стал сдуваться, высыхать, как жуткий тип из «Гарри Поттера».

Лицо Шаннон, обезумевшей от горя, — это последнее, что я видел, перед тем как проснуться.

Жуткая жуть.

Я проснулся весь в поту и целых пять минут ощупывал себя, убеждая паникующий мозг, что ноги по-прежнему на месте.

Мне было не избавиться от ощущения, что сон — это предостережение.

О чем — я понятия не имел, но в животе поселилась жуть и не исчезала весь день.

Я не мог выбросить это из головы.

Я не мог выбросить из головы ее.

Во всем этом не было никакого смысла, и я не имел понятия, почему я хотел пойти к ней.

Не к Гибсу.

Не к маме.

Не к тренерам.

Внутри меня жестко колбасило, я боялся даже думать о летнем сезоне, но какой-то едва знакомой девчонке, у которой глаза глядели прямо мне в душу, я хотел признаться в своих страхах.

Что-то мне подсказывало: я могу ей рассказать.

Глубоко внутри я чувствовал, что она знает меня.

Получается, она может меня спасти?

Исусе, я точно схожу с ума…

Последний урок в пятницу был для меня полной катастрофой. Преподаватель без умолку о чем-то рассказывал, но я ничего не понимал и не запомнил ни слова. Я торопился покинуть главное здание: в спортивном корпусе меня ждал разговор с тренером. И вдруг знакомый голос окликнул меня по имени.

Может, притвориться, что не слышал, и выйти? Но она схватила меня за руку и потянула назад, и вежливость победила.

Я попытался успокоить себя дыханием, мысленно напомнив о необходимости быть любезным, затем повернулся к ней.

— Привет, Белла, — произнес я, слегка кивнув.

Как всегда, она была хороша: черные волосы, стрижка боб, на лице — полный макияж.

Она была высокой и фигуристой, школьная форма подчеркивала все округлости тела.

К счастью, меня это ничуть не возбуждало.

— Привет, Джонни, — ответила Белла, широко улыбнувшись. Она была высокая — пять футов и одиннадцать дюймов, — но все равно задирала голову, чтобы посмотреть на меня. — Как поживаешь?

У меня на языке вертелось: «Тебе какое дело?» — но я умерил нетерпение и задал вопрос в лоб:

— В чем дело?

— О, ну знаешь, как обычно, — ответила она, закидывая темные прядки за уши.

Вообще-то, я не знал ничего.

Я ничего не знал о ней, а она обо мне — и того меньше.

Встречаясь, мы не вели разговоров.

Мы трахались.

И такое решение в большей степени исходило от нее, чем от меня.

— Я выходила из кабинета. Смотрю, ты идешь, — продолжала Белла, водя большим пальцем по моему запястью. — Вот я и решила подойти и поздороваться.

Я убрал руки в карманы и качнулся на пятках:

— Ну, так мы уже поздоровались.

— У меня такое чувство, что мы уже целую вечность не разговаривали, — продолжала она.

— Разговаривали несколько недель назад, — напомнил я, сердито глядя на нее.

Когда ты пыталась на меня залезть.

И не будем забывать про миллион долбаных эсэмэс и голосовых, которыми ты меня забрасывала.

— В самом деле?

— Да, Белла, в самом деле.

— Боже, — захихикала она, изображая скромницу. — В тот вечер я была вдрызг пьяна, — добавила она. — Ничегошеньки не помню. — Она подошла ближе. — Я даже не помню, что мы встречались в тот вечер.

— Все ты помнишь, — сказал я, пятясь от нее.

Меня не возьмешь дешевыми приемчиками с пьяной амнезией.

Тем более что приемчик был истасканным. Белла неоднократно разыгрывала со мной эту карту.

— Но я хотела сказать совсем не об этом. — Она опять закинула волосы за уши и улыбнулась мне. — Я говорю о нашей последней настоящей встрече. Это ведь было перед Рождеством?

«Вообще-то, в Хеллоуин», — подумал я, но мне так хотелось поскорее отделаться от нее, что я не стал возражать насчет дат.

— Да, вроде бы так, — сказал я вслух, сожалея, что не обладаю достаточным этикетом для общения с мстительными девицами.

Точнее, с одной — с той, в которую когда-то по дурости засунул свой член.

— Ну, — томно выдохнула она, — и как твоя жизнь?

— Ты меня уже спрашивала, — ровным тоном ответил я, стараясь не показывать, как мне не терпится прекратить эту бессмысленную болтовню. — У меня все великолепно.

— У меня, кстати, тоже. — Белла громко вздохнула. — Вот только скука немного донимает.

Что ж, меня тоже донимала скука.

От этого разговора.

— Ты же знаешь, как оно, — во второй раз произнесла она, и во второй раз я тупо посмотрел на нее.

Ничего я не знал.

Я даже не догадывался, о чем она говорит.

— Боже! — воскликнула она, вновь хватая меня за руку. — Я ведь совсем забыла спросить: как твоя нога?

Белла ничего не знала о моей операции. Только о лечебных процедурах, которые я проходил во время Рождества.

Когда я ей сказал, что на некоторое время выбываю из игры (во всех смыслах), ее больше всего заботило, когда я снова вернусь на поле, буду ли играть за Ирландию в летнем сезоне и еще — когда я опять захочу трахаться с нею.

Я ограничился самыми общими фразами, поскольку совсем ей не доверял.

Секс — это одно, а делиться интимными подробностями — совсем другое.

— Лучше, — сухо ответил я, высвобождая руку.

— Малыш, так это же фантастическая новость, — сказала она, улыбаясь во весь рот. — Я очень беспокоилась за тебя.

Черта с два она беспокоилась.

Если б Беллу всерьез заботило мое состояние, она бы о нем и спрашивала. А так во всех миллиардах эсэмэс, которыми она безостановочно меня закидывала, на разные лады повторялось: «Ты уже готов встретиться?» и «Поспеши, я вся теку».

И не стала бы за моей спиной встречаться с парнем из моей команды.

— И не говори, — лениво произнес я, слыша сарказм в своем голосе.

За время наших с Беллой кувырканий я так и не понял, было ли между нами что-то, что хотя бы отдаленно намекало на серьезность отношений, однако ее «передислокация» к Кормаку воспринималась как предательство.

В моих глазах история была темнее леса ночью, с обеих сторон. Я бы никогда не замутил с кем-то из ее подруг.

Я уважал ее достаточно, чтобы проявить элементарную порядочность.

Очевидно, Белла не уважала меня в той же степени.

Я посмотрел поверх ее плеча на дверь, потом взглянул на часы и спросил:

— У тебе есть еще вопросы? А то меня тренер ждет. Нужно поговорить об игре.

— Ах да, — вздохнула она. — Если ничего не путаю, это матч плей-офф?

Я нехотя кивнул.

К сожалению, мы в этом сезоне проиграли пару игр, а дублинский Ройс-колледж на прошлой неделе одержал победу, сравнявшись с нами по очкам. Это вывело обе наши команды на второе место в лиге, после Левитта.

Это был неожиданный поворот событий, принесший головную боль. По всем нашим расчетам, Ройс должен был бы проиграть. Их проигрыш существенно облегчил бы жизнь, учитывая, что уже существовала договоренность о финальном матче между Томменом и Левиттом.

Их победа серьезно мешала Томмену, потому что спортивная администрация Ройса была идиотически упертая и категорически отказывалась проводить плей-офф в Корке. Три последних матча лиги мы провели на чужих полях, и теперь была наша очередь играть дома, но они и слушать не желали.

Они уже отказались от двух предложенных дат плей-офф — в Корке и Дублине соответственно.

Они устраивали свои мозгозасирательные трюки, рассчитывая выбить нас из графика и нарушить расписание матчей.

Они оспаривали все подряд: от времени начала матча и дня недели до цвета футболок, в которых должны играть регбисты на выезде.

Официально Ройс-колледж имел право менять дни, передвигать матчи и определять места проведения, но эта была подлая тактика, к которой прибегали лишь немногие школы.

Тренер Ройса был редким занудой, он бодался за место игры и прикапывался к законности того, что в составе команды Томмена игрок международного уровня.

Дебил хватался за соломинку, потому что я имел полное право играть за Томмен — я там учился.

Останься мои родители в Дублине, я бы играл за Ройс, и тогда мой международный уровень никому бы не мешал, это и было истинной причиной.