Холли Блэк

Красная перчатка

Посвящается одной маленькой белой кошке. Она пришла к нам на порог как раз тогда, когда я начала эту серию романов, но прожила очень недолго. Мы по ней сильно скучаем.

ГЛАВА 1

День сейчас или ночь — не знаю. Девчонка встает и идет к выходу. Неимоверно короткое серебристое платье шуршит при ходьбе, словно новогодняя мишура. В дверях номера она оборачивается.

Как ее зовут? Не помню, хоть убей.

— Ты ведь расскажешь обо мне папе-консулу?

— Конечно.

У девчонки по щеке размазалась помада, но я ничего ей не говорю — слишком уж сильно ненавижу в тот момент и себя, и ее заодно.

Мой отец в консульстве не работает. И не отстегивает каждой встречной девице по сто тысяч баксов на благотворительные гастроли по Европе. Я не сотрудник телестудии и не отбираю участниц для «Топ-модели по-американски». Дядя мой не менеджер «U2». Я не унаследовал сеть отелей. И нет у нашей семьи никаких алмазных рудников в Танзании. Я и в Танзании-то не был никогда. Просто матушка все лето выдумывала разные истории и пускала пыль в глаза всем встречным блондинкам. Надеялась, что я забуду Лилу.

Но я не забыл.

Лежу, уставившись в потолок. Мама проснулась и ходит в соседней комнате.

Ее выпустили из тюрьмы пару месяцев назад, и, как только окончились занятия в школе, она увезла меня в Атлантик-Сити. Здесь мы мошенничаем: заселяемся в какую-нибудь гостиницу, едим и пьем за их счет, а если начинают требовать денег, просто-напросто переезжаем в следующий отель. Мастеру эмоций кредитные карты без надобности.

Я размышляю обо всем этом, и тут дверь между нашими номерами открывается:

— Милый, завтракать будешь?

Мать совсем не удивляется, что я валяюсь на полу в одних трусах. Ее черные волосы заколоты и убраны под шелковый шарф (всегда такой надевает, когда ложится спать), халат, прихваченный из предыдущей гостиницы, плотно облегает пышную фигуру.

— Нет, просто выпью кофе. Сейчас заварю.

Поднимаюсь и топаю к столику, где на пластмассовом подносе разложены пакетики с кофе, сахар и порошковые сливки.

— Кассель, сколько раз тебе объяснять: нельзя это пить. Туда могли подсыпать метамфетаминов.

Хмурится. Мама всегда переживает из-за каких-то нелепостей: не доверяет гостиничным кофеваркам, мобильникам. А вот из-за обычной полиции не переживает ничуть.

— Лучше я закажу по телефону, пусть принесут сюда.

— Они точно так же могут подмешать туда метамфетамины.

Но она не обращает на мои слова никакого внимания: возвращается к себе и звонит в обслуживание номеров.

— Заказала тебе яичницу с тостами. И сок. Знаю-знаю — ты сказал, что есть не хочешь, но сегодня тебе понадобятся силы. Я нашла для нас очередного простачка.

Улыбка у нее выходит такая широкая и заразительная, что я почти готов улыбнуться в ответ.

Вот такая у меня мама.

Хотите — верьте, хотите — нет, но в Атлантик-Сити продают журналы под названием «Как живут миллионеры» или, например, «Миллионеры Нью-Джерси». Там печатают статьи про разных престарелых богачей, которые хвастают своими особняками и прочим имуществом. Не знаю, кто такие журналы читает, но для мамы это просто находка. Вроде как специальный каталог для аферистов.

Про Клайда Остина она вычитала именно там: Клайд шел сразу же после репортажа о ненавистнике мастеров губернаторе Паттоне и его резиденции Драмтвакет. Писали, что, несмотря на недавний развод, Остин все еще может позволить себе частный самолет и панорамный бассейн с подогревом, а путешествует всегда в сопровождении двух породистых борзых. Еще у него дом в Атлантик-Сити, и он иногда любит сбежать на часок-другой из офиса — поужинать в ресторане «У Мортона» и поиграть в блэкджек. На фото — плотный коротышка, похоже, он делал недавно операцию по пересадке волос.

— Надень что-нибудь грязное, — командует мама, сидя за столом возле зеркала.

Она трудится над новой парой ярко-голубых перчаток: прорезает на пальцах крошечные незаметные дырочки, чтобы можно было дотронуться до жертвы.

— Грязное?

Я развалился на диване в ее номере с чашкой в руках. Пью уже третий кофе со сливками. Хотя тост я тоже съел.

— И мятое. Ты должен походить на отчаявшегося бездомного бродяжку.

Мама начинает расчесывать вьющиеся пряди, одну за другой. Потом будет мазаться кремом и красить ресницы. Часами обычно прихорашивается.

— Какой у нас план?

— Я позвонила в «У Мортона», назвалась его секретаршей и сказала, что забыла, на какое время заказан столик. В журнале так прямо и написано, в каком ресторане он обычно ужинает. Правда, здорово? Они поверили. Столик заказан на сегодня, на восемь.

— И когда ты туда звонила?

— Где-то пару дней назад.

Мать пожимает плечами и аккуратно подводит глаза черным карандашом. Врет или нет — непонятно.

— Посмотри-ка в полиэтиленовом мешке около моего чемодана.

Ставлю на пол кружку и встаю. Достаю из пакета капроновые колготки и кладу перед ней на стол.

— Это не мне, а тебе.

— Хочешь, чтобы я походил на гламурного бездомного бродяжку?

— Ты их наденешь на голову. — Мама поворачивается и нетерпеливо машет рукой, словно растолковывая очевидные вещи непонятливому дурачку. — Если все пойдет, как задумано, я тебя потом ему представлю как своего сына.

— Похоже, у тебя действительно есть план, ты все тщательно продумала.

— Да брось. Через неделю начнутся занятия, неужели ты не хочешь развлечься напоследок?

Спустя несколько часов мы идем по набережной. Мама цокает позади каблучками, белое платье раздувает теплый летний ветерок. Декольте на платье такое, что кажется, ускорь она шаг — грудь точно вывалится наружу. Как-то неловко обращать внимание на такие вещи, но я же не слепой.

— Помнишь, что делать?

Жду, пока мать поравняется со мной. Золотистые перчатки и такая же, в тон, сумочка — наряд получился ого-го. Раздумала, наверное, надевать те голубые.

— Нет, забыл. Расскажи-ка мне в сто тысяч первый раз.

Гнев, как грозовое облако, затмевает мамино лицо, ее взгляд становится тяжелым.

— Да помню все, мам, — я стараюсь говорить примирительно. — Иди лучше вперед. Не нужно, чтобы заметили, как мы разговариваем.

Мать ковыляет на своих каблуках к ресторану, а я облокачиваюсь об ограду и смотрю на океан. Точно такой же вид открывался из пент-хауса Захарова. Вспоминаю, как Лила повернулась ко мне спиной и глядела на черные волны.

Надо было сказать, что я ее люблю. Тогда бы это хоть что-то значило.

Когда мошенничаешь, самое сложное — выжидать. Часы тикают, ладони потеют от напряжения, мысли разбредаются в разные стороны. Ты весь на адреналине, готов действовать, но нужно только ждать.

Отвлекаться нельзя, иначе все пойдет прахом. Так учила мама.

Наблюдаю за входом в ресторан и нащупываю в кармане скомканные колготки. Отрезал от них кусок ножом, еще в номере.

Не отвлекаюсь, слежу за прохожими и мамой, которая невероятно медленно прогуливается, соблазнительно покачивая бедрами. Неизвестно, сколько придется ждать. Честно говоря, план может вообще не сработать. Когда мошенничаешь, надо брать на заметку сразу нескольких простачков и искать среди них нужного. Того самого, которого и получится обвести вокруг пальца.

Проходит около двадцати минут. Мы держимся на расстоянии друг от друга. Мама занимается тем, чем обычно и занимаются добропорядочные женщины на вечерней прогулке: выкуривает сигарету, подправляет помаду, делает вид, что звонит по мобильнику, который, на самом деле, одолжила у меня. А я клянчу у прохожих мелочь. Уже три с половиной доллара заработал, протягиваю руку за очередным четвертаком, и тут из ресторана, покачиваясь, выходит Клайд Остин.

Мама направляется к нему.

А я подпрыгиваю и бросаюсь к ней, на ходу натягивая на голову колготки. И никакие они не прозрачные, черта с два. Я почти ничего не вижу, поэтому быстро бежать не получается.

Кто-то громко вскрикивает. Ясное дело: от парня с колготками на голове добра не жди. Настоящий стереотип, вернее, даже архетип злодея.

Пробегаю мимо мамы и выдергиваю у нее сумочку.

Она тоже начинает кричать:

— Грабят! Помогите! Помоги-и-и-те! Нелегкая задача: надо бежать, но медленно.

Пьяный пузатый коротышка, в животе у которого булькает мартини, должен суметь меня поймать.

— Пожалуйста! Помогите! Кто-нибудь! Он украл все мои деньги!

Еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

Почти сталкиваюсь с Клайдом, подставляюсь ему. Надо отдать маме должное: она совершенно права — мужчинам нравится чувствовать себя рыцарями без страха и упрека. Остин хватает меня за руку.

Поддаюсь и падаю.

Неудачно получилось. Может, колготки виноваты, а может, просто потерял равновесие: как бы то ни было, я со всей силы ударяюсь об асфальт. Одна перчатка порвалась. Руку разодрал, коленки наверняка тоже — они даже онемели.

Роняю сумочку.

Подняться не успеваю — Клайд бьет меня прямо в затылок. Больно. Надеюсь, мамочка оценила мои старания. Вскакиваю и бегу со всех ног. Стаскиваю с головы мерзкие колготки и мчусь без оглядки прочь, в темноту.

А Клайд Остин остается и с видом героя-победителя возвращает прекрасной даме золотистую сумочку.

Остается и глядит в ее полные благодарности прекрасные глаза.

Остается и пялится на ее грудь.

* * *

Мама с ликующим видом достает из мини-бара бутылку шипучего итальянского вина, а я поливаю руку пенящейся перекисью водорода. Щиплет ужасно.

— Пригласил меня выпить завтра вечером. Я сказала, что угощаю, ведь это самое малое, чем я могу его отблагодарить. А Клайд отказался наотрез и заявил, что угощает он, ведь мне пришлось пережить такой ужас. Правда, многообещающее начало?

— Конечно.

— Заберет меня отсюда в шесть. Как думаешь, ждать его полностью готовой или пригласить в номер пропустить стаканчик, пока я прихорашиваюсь? Встретить его в халате?

Я морщусь в ответ.

— Не знаю.

— Прекрати. Ты неправильно все воспринимаешь. Дело есть дело. Кто-то должен нас обеспечивать. Нужно платить за твою распрекрасную школу, Баррону нужно выплачивать заем. А Филип сейчас в любой момент может остаться без работы.

Мама укоризненно смотрит на меня, как будто хочет напомнить, из-за кого именно у Филипа неприятности с боссом, главой преступного клана. Будто меня совесть должна мучить. Нет уж — они поступили со мной гораздо хуже.

— Я спокоен, но только пока ты не работаешь над Клайдом, — тихо отвечаю я. — Тебе совершенно незачем над ним работать, ты очаровательна и так.

Мать смеется и наполняет свой стакан. Вино пузырится не хуже перекиси водорода.

— Яблоко от яблоньки. Мы оба умеем быть очаровательными, если нам что-то нужно. Да, Кассель?

— Ну и что с того? Я просто не хочу, чтобы ты опять попала за решетку. Для тебя это новость?

Кто-то стучится в ее номер.

— Что ты заказала?

Мама выкрикивает предупреждение, но поздно — я уже открыл дверь.

В коридоре с бутылкой виски «Джек Дэниэлс» в руке стоит Клайд Остин.

— Ой, — говорит он смущенно. — Это, наверное, не тот номер. Я думал…

А потом приглядывается ко мне, замечает окровавленные джинсы и ссадину на руке, маму, которая сидит на кровати. До него доходит. Лицо коротышки перекашивается от гнева.

— Ты меня подставил. Она меня подставила.

Он произносит это «она» с такой интонацией… Да, я хорошо понимаю, что именно Клайд о нас думает.

Пытаюсь что-то объяснить, но Остин замахивается. Вижу его руку, но двигаюсь слишком медленно и неуклюже и не успеваю увернуться. С жутким глухим звуком бутылка ударяет мне в висок.

Падаю на ковер. Голова кружится и гудит. Накатывает тошнота. Да уж, я его хорошо понимаю, и вот мне за это награда. Перекатываюсь на спину, он снова заносит руку для удара.

Взвизгнув, мама вцепляется ногтями ему в щеку.

Бывший поклонник в бешенстве разворачивается и толкает ее локтем. Мать отлетает и падает прямо на стол. Зеркало трескается, и осколки разлетаются в разные стороны, как сияющее конфетти.

Протягиваю руку. На мне сейчас нет перчаток. Я могу остановить его одним прикосновением.

Превратить в таракана.

В грязную вонючую лужу.

Как же мне хочется это сделать.

Но Клайд почему-то замер и недоуменно оглядывается по сторонам, будто не понимает, где очутился.

— Шандра? — тихо говорит он. — Прости меня. Я тебя ударил?

— Ничего страшного, — произносит мама успокаивающим тоном, потом медленно встает и морщится. На губах у неё кровь. — Ты просто хотел зайти и угостить меня виски, так? Увидел сына и, наверное, принял его за кого-то другого.

— Наверное. Мы же друг другу явно понравились, вот я и решил — зачем ждать до завтра? А потом… Но он правда похож на того грабителя, ты же сама видишь.

Мама — мастер эмоций. Она не может изменить его воспоминания, Баррон бы смог, но его здесь нет. Зато мама может дотронуться до Клайда Остина и вызвать такую симпатию к себе, что он ей поверит. Поверит каждому слову и усомнится в очевидных вещах. Даже настолько очевидных.

Меня захлестывает волна головокружения.

— Все верно, детка. Действительно, немного похож. Это была просто ошибка. Я тебя провожу.

Мать гладит Клайда по щеке. Тут кто угодно бы отшатнулся — на ней ведь нет перчаток, но он не обращает внимания на ее голые руки и покорно позволяет себя увести.

— Прости, мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло.

— Разумеется. Я тебя прощаю, но мы вряд ли увидимся завтра вечером. Ты ведь все понимаешь?

Клайд краснеет от стыда.

— Конечно.

У меня перед глазами все плывет. Мать говорит еще что-то нежным голосом, вот только обращается она не ко мне.

Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света в висках бешено пульсирует кровь, по лбу стекает противный липкий пот — так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Ждем, пока швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не оглядываться на синяк на мамином плече.

Сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве.

Но мне не до того — слишком уж паршиво себя чувствую.

Наконец к отелю подъезжает мой старенький заржавленный «Мерседес». Мать что-то вручает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы.

Как только мы отъезжаем от тротуара, она принимается вопить:

— Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это?

Так громко, что я вздрагиваю от боли.

— Кассель, ты что, совсем дурачок? Я тебя разве этому учила?

Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Сделался чересчур беззаботным в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и свойственны любителям, приличные мошенники их не совершают. К тому же мама под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и обычно-то не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью — тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать.

В детстве такое случалось частенько, но мать долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись.

— Совсем дурачок? — Она переходит на визг. — Отвечай!

— Останови машину. — Я прислоняюсь лбом к оконному стеклу и закрываю глаза. — Пожалуйста, останови машину. И извини меня, я не хотел.

— Черта с два. — Теперь в ее голосе слышатся злоба и уверенность. — Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло.

— Да брось. Просто не подумал. Мне правда жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити — через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу.

— Ты это специально, из-за Лилы. — Мама смотрит на дорогу, глаза сверкают от гнева. — Все еще на меня злишься.

Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее.

— Не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, — огрызаюсь я.

Вспоминаю выразительную улыбку Лилы. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне.

Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда.

— Наступила на больную мозоль? — В ее голосе злобная радость. — Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова.

— Замолчи.

— Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего.

— А мне плевать. — Руки у меня трясутся. — Лучше так, чем…

Чем старательно избегать Лилу и ждать, пока ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит.

Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка.

А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом.

— Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил.

Я резко и отрывисто смеюсь:

— Поблагодарить? Держи карман шире.

— Не смей так со мной разговаривать, — кричит мать и отвешивает мне пощечину, бьет изо всей силы.

Моя и без того несчастная голова ударяется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна.

— Останови.

К горлу подступает тошнота.

— Прости меня, — теперь голос нежный и ласковый. — Я не хотела. Ты как?

Мир накреняется в сторону.

— Ты должна остановить машину.

— Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то…

— Останови! — кричу я таким голосом, что она все-таки слушается.

«Мерседес» резко сворачивает к обочине, мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу.

Как раз вовремя — меня тут же выворачивает в траву.

Надеюсь, в Уоллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».