«Мы дома», — сказал он, потянув ручной тормоз и заглушив двигатель. Жена отняла руку от лица и потянулась к дверной ручке. Она раз нажала на нее и замерла в ожидании. Гнев снова вспыхнул в нем. Она так ничего и не скажет? Он снял блокировку с замков, ожидая, что она повернется к нему и улыбнется с благодарностью, может быть, даже с раскаянием. Но она выскочила из машины, как курица из клетки. Он вырвался из грузовика, выкрикивая ее имя, но тут же резко остановился под ударом жалящего ветра. Морщась на ветру, он погнался за женой с непоколебимым намерением доказать свою правоту. Когда он приблизился к дому, то заметил что-то боковым зрением.
Дверь в его сарай была распахнута. Разомкнутый замок свисал с ушка.
Красная ветровка дочери мелькнула в дверном проеме, как вспышка, и ослепила его.
* * *
Когда в футболке не помещалось больше резных фигурок, Элис бросилась из сарая в мутный полумрак. Удар грома расколол небо. Грохот был таким оглушительным, что Элис выронила статуэтки и в ужасе прижалась к двери сарая. Тоби съежился, шерсть у него на спине встала дыбом. Она успокаивающе погладила его и выпрямилась, только для того, чтобы новый порыв ветра опять отбросил ее назад. Забыв о деревянных фигурках, она подала знак Тоби и понеслась к дому. Они почти уже были у задней двери, когда молния стрелой пронзила темные небеса, разбив их на сотни серебряных осколков. Элис застыла. В раскаленной белой вспышке она увидела его. Отец стоял в дверном проеме — руки по швам, кисти сжаты в кулаки. Ей не требовалось ни больше света, ни подойти поближе, чтобы узнать темноту в его глазах.
Элис резко развернулась и побежала вдоль дома. Она не была уверена, что отец заметил ее. Когда она мчалась через мягкие зеленые листья папоротников в саду матери, ужасная мысль пронзила ее: керосиновая лампа в сарае отца. В его бревенчатом сарае. Она забыла ее потушить.
Элис влезла через окно на свой стол и втащила за собой Тоби. Они прижались друг к другу, переводя дыхание. Тоби лизнул ее в лицо, и девочка рассеянно потрепала пса. Ей показалось или это был запах дыма? Страх растекался по телу. Она соскочила со стола, сгребла свои библиотечные книги и принялась запихивать их в сумку в самой глубине шкафа. Она скинула с себя ветровку и затолкала ее туда же. Потом закрыла окно. Кто-то, должно быть, вломился в твой сарай, папа. Я была здесь, ждала, когда ты вернешься домой.
Она не слышала, как отец вошел в ее комнату, и не успела предугадать его намерения. Последним, что увидела Элис, был Тоби с оскаленными зубами и диким ужасом в глазах. Запахло дымом, землей и горящими перьями. Лицо обожгло, и Элис начала погружаться в темноту.
2
Фланелевый цветок
...Значение: Что было потеряно, нашлось
Actinotus helianthi / Новый Южный Уэльс
Стебель, веточки и листья этого растения бледно-серого цвета, покрыты пушком и на ощупь напоминают фланель. Прелестные головки цветов, по форме напоминающие маргаритки, распускаются весной, но особо пышное цветение можно наблюдать после лесных пожаров.
Самая первая история, которую узнала Элис, началась на краю мрака, где ее первый младенческий крик заставил сердце матери биться вновь.
В ночь, когда она родилась, с востока налетел субтропический шторм, из-за которого гигантские волны прилива затопили берега реки, отрезав ферму Хартов от города. В застрявшем на дороге грузовике у Агнес Харт отошли воды, и жгучая, как огонь, вспышка боли словно разрезала ее пополам. Там, на заднем сиденье машины мужа, она вытолкнула из своего тела дочь вместе с жизнью. Клем Харт, в панике из-за бесновавшегося в тростнике шторма, сперва был так поглощен рождением младенца, что не заметил бледности жены. Когда он увидел, что ее лицо стало белее песка, а губы цвета раковины моллюска, Клем в исступлении бросился к ней, забыв о ребенке. Он тряс Агнес, но это не помогало. Только крик дочери смог привести ее в сознание. По обеим сторонам дороги напоенные дождем кусты распустились россыпью белых цветов. Первый вдох Элис был пронизан молниями и ароматом штормовых лилий в цвету.
Ты была настоящей любовью, которая пробудила меня от чар, зайчонок, — говорила мама в завершение истории. — Ты — моя сказка.
Элис было два года, когда Агнес познакомила ее с книгами. Она читала вслух, указывая пальцем на каждое слово на странице. На пляже она повторяла: одна каракатица, два перышка, три щепки, четыре морские раковины и пять осколков морского стекла. По всему дому Агнес оставила надписи: КНИГА. СТУЛ. ОКНО. ДВЕРЬ. СТОЛ. ЧАШКА. ВАННАЯ. КРОВАТЬ. Ее домашнее обучение началось, когда Элис было пять, и к тому времени она уже умела читать. Хотя любовь к книгам стремительно завладела всем ее существом, Элис всегда больше любила мамины рассказы. Когда они оставались вдвоем, Агнес пряла нити сюжетов вокруг них. Но она никогда не делала этого, если отец мог услышать.
У них с матерью был ритуал: спуститься к морю и лежать на песке, глядя в небо. Нежный голос Агнес прокладывал путь, по которому они неслись на поезде через зимнюю Европу, через пейзажи с такими высокими горами, что их вершины скрывались из поля зрения, через такие снежные горные хребты, что в белизне исчезала граница между небом и землей. Они наряжались в бархатные пальто, оказавшись в вымощенном булыжниками городе татуированного короля [Король Дании Фредерик IX (1899–1972).]. Там на пристани ютились дома, разноцветные, как коробка с красками, и сидела бронзовая русалочка, вечно ждущая свою любовь. Элис часто закрывала глаза и представляла, что каждая нить маминых рассказов может замотать их в кокон, из которого они выберутся и улетят прочь.
Когда Элис исполнилось шесть, мама, укладывая ее спать, нагнулась поближе и прошептала ей на ухо: Время пришло, зайчонок, — потом чуть отстранилась, поправляя одеяло и улыбаясь, — теперь ты достаточно взрослая, чтобы помогать мне в саду. Элис заерзала от волнения: обычно мама оставляла ее с книжкой, пока сама работала в саду. Завтра и начнем, — сказала Агнес, прежде чем погасить свет. В ту ночь Элис несколько раз просыпалась, чтобы выглянуть в темное окно. Наконец она увидела первые проблески золота в небе и откинула одеяло.
Мать Элис была на кухне, готовила тосты с пастой «Веджимайт» [Густая паста темно-коричневого цвета, которую изготавливают из остатков пивного сусла и различных вкусовых добавок, национальное блюдо Австралии. // Зоркий читатель обязательно заметит, что в книге встречаются места, которые повторяют сюжеты других моих работ. Это — не «самоплагиат», это сделано специально. Таким образом я хотел заострить читательское внимание на темах, которые считаю важными. ] и домашним сыром и чайник медового чая. Все это она вынесла на подносе в сад возле дома. Воздух был свежий, утреннее солнце теплое. Мать поставила поднос на мшистый пенек и разлила сладкий чай по чашкам. А потом они молча сидели вдвоем, жевали и пили. Пульс громко стучал у Элис в висках. Когда Агнес закончила со своим тостом и чаем, она села на корточки среди папоротников и цветов и стала что-то нашептывать им, будто будила спящих детей. Элис не знала, что предпринять. Это и было садоводство? Следуя примеру матери, она подсела поближе к растениям и принялась наблюдать.
Постепенно следы тревоги исчезли с лица матери. Ее нахмуренный лоб разгладился. Она больше не заламывала руки и не беспокоилась. Глаза ее сделались большими и ясными. Элис не узнавала ее. Мама стала умиротворенной. Она была спокойна. Это зрелище наполнило Элис надеждой — зеленой, как вода, которую отлив оставлял в выбоинах скал и которую ей никогда не удавалось удержать в руках.
Чем больше времени Элис проводила в саду с матерью, тем лучше она понимала — по наклону запястья, когда Агнес проверяла новый бутон, по тому, как отражался в ее глазах свет, когда она смотрела вверх, по кольцам грязи на ее пальцах, освобождающих листья папоротников из земли, — истинные черты ее матери расцветали здесь, среди растений. Это особенно чувствовалось, когда она разговаривала с цветами. Ее взгляд подергивался дымкой, и она бормотала непонятные вещи на тайном языке: слово для одного цветка, фраза для другого, пока она срывала их со стеблей и складывала в карманы платья.
Скорбные воспоминания, — говорила она, отщипывая вьюнок от стебля. Возвращенная любовь. Лимонный мирт рассыпал в воздухе цитрусовый аромат, когда Агнес срывала его с ветки. Наслаждения памяти. Алая кисть кенгуровой лапки скользила в карман.
Вопросы царапали Элис горло. Почему слова мамы текли так легко, только когда она рассказывала о далеких странах и чужих мирах? Как насчет их собственного мира, прямо перед ними? Куда она уходила, когда ее взгляд становился таким далеким? Почему Элис нельзя было с ней?
К седьмому дню рождения тело Элис отяжелело от груза вопросов, ответов на которые не находилось. Они теснились у нее в груди. Почему мама говорила с полевыми цветами на этом таинственном наречии? Как мог отец быть двумя разными людьми одновременно? От каких чар ее первый крик спас маму? Хотя Элис распирало от вопросов, все они оставались запертыми внутри, закупоривали ей горло, причиняя боль, как если бы она проглотила стручок. Бывали хорошие дни в саду, когда появлялся шанс, когда даже свет падал как надо, но Элис так ничего и не произносила. Она молча следовала за матерью, пока та наполняла карманы цветами.
Если Агнес и обращала внимание на молчание дочери, то ничего не предпринимала, чтобы нарушить его. Время в саду — время тишины, так было условлено. Как в библиотеке — однажды проронила мама, бросив взгляд из-за курчавых папоротников. Хотя Элис ни разу не была в библиотеке — ни разу не видела, чтобы в одном месте было собрано столько книг, сколько она не могла и представить, не слышала шелеста одновременно перелистываемых страниц, — благодаря рассказам матери ей казалось, что она побывала там. По описанию Агнес у Элис сложилось впечатление, что библиотека — это тихий сад книг, в котором истории распускаются, как цветы.
