Элис не бывала нигде за чертой их участка. Ее жизнь ограничивалась его пределами: от сада матери до тростниковых плантаций в одну сторону и до берега в другую, где море, все в завитках, плескалось совсем близко. Ей запрещалось выходить за эти линии, особенно пересекать границу, отделявшую подъездную дорогу от той, что вела в город. Там нечего делать маленькой девочке, — говорил отец, ударяя кулаком по столу так, что тарелки и столовые приборы подпрыгивали всякий раз, как мать заговаривала о школе. — Здесь она в безопасности, — рычал он, ставя точку в разговоре. Уж в этом он был мастер — ставить точку на чем угодно.

Проводили они день в саду или у моря — все непременно заканчивалось, как только подавал голос буревестник или туча набегала на солнце: мать Элис стряхивала с себя всю мечтательность, будто до того бродила, как сомнамбула, а теперь очнулась. Она сразу становилась оживленнее, резко поворачивалась на пятках и бегом устремлялась к дому, оборачиваясь к Элис и крича через плечо: Кто первый добежит до кухни, тому свежие сливки к булочке. Послеобеденный чай всегда был сладостным временем, но в нем чувствовался привкус горечи: отец вскоре должен был вернуться домой. За десять минут до его появления мать занимала свою позицию у входной двери: лицо неестественно растянуто в улыбке, голос слишком высокий, пальцы сцеплены в замок.

Бывали дни, когда мать Элис улетучивалась из своего тела без следа. Тогда не было рассказов или прогулок к морю. Не было разговоров с цветами. Она оставалась в постели, с опущенными шторами, не пропускавшими ослепительный свет дня. Она исчезала, словно ее душа куда-то упорхнула.

Когда это происходило, Элис старалась не думать о том, как давит на нее воздух, о жуткой тишине, словно дома никого нет, о матери, съежившейся в кровати. От всего этого становилось тяжело дышать. Элис хваталась за книги, которые уже сто раз прочла, и вновь усаживалась за школьные задания, которые уже выполнила. Она убегала к морю, чтобы кричать вместе с чайками и гоняться за волнами вдоль берега. Она носилась вдоль стены сахарного тростника, откинув назад волосы и качаясь, как зеленые стебли на горячем ветру. Но как бы она ни старалась, ничто не приносило облегчения. Элис загадывала на перьях и одуванчиках свое желание — стать птицей и улететь далеко к горизонту, который сиял золотым швом там, где море было пришито к небу. Один за другим тянулись мрачные дни без мамы. Элис мерила шагами свой мир от края до края. Понять, что она тоже может исчезнуть, было для нее лишь вопросом времени.

* * *

Однажды утром, когда рычание отцовского грузовика растворилось вдали, Элис лежала в постели, ожидая, не засвистит ли чайник: бравурный звук всегда знаменовал начало хорошего дня. Когда его не последовало, Элис отбросила одеяло отяжелевшими ногами. Она прокралась на цыпочках к двери в спальню родителей и вперила взгляд в тело матери, свернувшееся клубком на постели, такое же безжизненное, как простыни вокруг него. Элис обдало волной горячего лихорадочного гнева. Она протопала в кухню, сделала себе сэндвич с пастой «Веджимайт», наполнила водой банку из-под джема, сложила все в свой рюкзачок и выбежала из дома. По дороге она не пошла: там ее могли увидеть. А вот если бы она незаметно пробралась через сахарный тростник, она непременно вышла бы в каком-нибудь месте с другой стороны, — в месте получше, чем ее темный немой дом.

Несмотря на то что ее сердце так громко стучало в ушах, что не слышно было криков какаду над головой, Элис заставила себя бежать — мимо сарая отца и розария матери, пока не пересекла двор. На линии, где заканчивался их участок и начинались тростниковые поля, она остановилась. Земляная тропинка уходила между зелеными стеблями далеко, насколько хватало глаз.

В конечном счете Элис даже удивилась, как легко она пошла на то, что ей всегда запрещали. Ей лишь нужно было сделать шаг. Первый. Потом второй.

* * *

Элис шла так долго и была уже так далеко, что она начала задаваться вопросом, не окажется ли она в другой стране, когда выберется из зарослей сахарного тростника. Может быть, она дойдет до Европы и сядет на один из тех поездов, что мчатся сквозь снежные просторы в маминых рассказах. Но когда она достигла края поля, ее открытие было даже лучше: она стояла на пересечении улиц посреди города.

Она заслонила рукой глаза от солнца. Так много цвета и движения, шума и суеты. Легковушки и грузовики фермеров приезжают на перекресток и покидают его, машины сигналят, фермеры, высунув из окон загорелые локти, приветственно поднимают натруженные руки, когда проезжают мимо друг друга.

Элис приметила на улице магазин с большой витриной, полной свежего хлеба и глазированных пирожных. «Кондитерская», — догадалась она, вспомнив одну из своих книжек с картинками. У этой на входе висела бисерная штора. Снаружи, под полосатым тентом, в беспорядке громоздились столы и стулья, на каждой клетчатой скатерти стояло по вазе с ярким цветком. У Элис потекли слюнки. Как бы ей хотелось, чтобы мама сейчас была рядом.

По обеим сторонам пекарни витрины обещали женам фермеров полное погружение в жизнь в стиле «Космополитан»: новые чайные платья с зауженной талией, большие шляпы с широкими мягкими полями, сумочки с кистями и туфли на каблуке-рюмочке. Элис пошевелила пальцами в сандалиях. Она никогда не видела, чтобы мама носила нечто похожее на то, что было на манекенах в витринах. У матери был только один наряд, который она надевала, когда отправлялась в город: бордового цвета платье из полиэстера с длинными рукавами и желто-коричневые балетки. В остальное время она носила просторные хлопковые платья, которые сама шила, и, как и дочь, ходила босиком.

Элис перевела взгляд на перекресток, где молодая женщина и девочка ждали, когда загорится зеленый свет для пешеходов. Женщина держала девочку за руку, перекинув через плечо ее розовый рюкзачок. На девочке были блестящие черные туфли и белые носки с оборочками, а ее волосы были заплетены в две аккуратные косички с одинаковыми лентами. Элис не могла оторвать взгляда. Когда светофор переключился, они перешли через дорогу, раздвинули бисерную штору кондитерской и скрылись внутри. Вскоре они вышли, держа в руках густые молочные коктейли и большие куски торта. Они сели за тот стол, который и Элис выбрала бы, — на нем стояла до боли жизнерадостная желтая гербера. Они отхлебывали из своих стаканов и улыбались друг другу из-под молочных усов.

Солнце давило на Элис. Глаза болели от яркого света. Когда она уже готова была сдаться и развернуться, чтобы побежать обратно домой, Элис увидела надпись на резном каменном фасаде здания напротив:


...

БИБЛИОТЕКА

Она ахнула и побежала к светофору. Она настойчиво нажимала на кнопку, как это делала та девочка, пока не загорелся зеленый свет и движение не остановилось. Тогда она перебежала через дорогу и, минуя тяжелые двери, ворвалась в библиотеку.

В фойе она согнулась пополам, переводя дыхание. Прохладный воздух остудил ее разгоряченную потную кожу. Пульс стал медленнее барабанить в ушах. Она отбросила волосы с обгоревшего на солнце лба, а вместе с ними и мысли о женщине, девочке и их жизнерадостной желтой гербере. Элис хотела поправить платье, но поняла, что его на ней не было: она все еще была в ночнушке. Забыла переодеться, когда убегала из дома. Не зная, что делать и куда идти, Элис осталась стоять на месте, щипля свои запястья, пока на коже не появились ссадины; боль снаружи смягчала острые чувства, наполнявшие ее изнутри, которые она не могла понять. Только когда перед глазами у нее поплыли разноцветные круги, она оставила запястья в покое.

Пройдя через фойе на цыпочках, Элис попала в главный зал библиотеки, который раскрывался перед ней вширь и ввысь. Ее внимание привлек свет, струившийся сверху через витражные окна: там девочка в красной шапочке брела через лес. Другая девочка мчалась в карете, оставив позади брошенный хрустальный башмачок. Маленькая русалочка смотрела с тоской на человека на берегу. Элис охватил восторг.

— Чем могу помочь?

Элис перевела взгляд от окон вниз, в направлении, откуда раздался вопрос. За восьмигранным столом сидела женщина с пышной копной волос и широкой улыбкой. Элис все так же на цыпочках приблизилась к ней.

— О, здесь совсем не обязательно ходить на цыпочках, — сказала женщина со смешком; когда она смеялась, то слегка фыркала. — Я бы и дня здесь не продержалась, если б мне надо было все время быть настолько тихой. Меня зовут Салли. Кажется, я тебя здесь раньше не видела. — Глаза Салли напомнили Элис море в солнечный день. — Так ведь? — спросила она.

Элис кивнула.

— Ну надо же, как здорово. Новый друг! — Салли хлопнула в ладоши.

Ее ногти были нежно-розового цвета, как морская раковина изнутри. Повисла пауза.

— А как тебя зовут? — спросила наконец Салли.

Элис бросила на нее застенчивый взгляд из-под ресниц.

— О, не смущайся. Библиотека — гостеприимное место. Здесь всем рады.

— Я Элис, — пробормотала девочка.

— Элис?

— Элис Харт.

Странное выражение мелькнуло на лице Салли. Она кашлянула.