Фильштейн задумался и заморгал, как старый кассовый аппарат. В его голове происходили какие-то сложные калькуляции. Через пару секунд губы его растянулись в довольной улыбке и выдали чек.

— Говно вопрос. Полтинник председателю комитета по охране здоровья, стольник в управление делами и стольник мне. Но я формально нигде не фигурирую. Пусть твои гаврики, у которых счастье в штанах, официальное письмо на Грызлова напишут.

— Стольник в долларах? — уточнил Потемкин.

— Ну не в юанях же. И не в этих фантиках разноцветных — евро. У нас тут по старинке, в баксах.

— Нет, ты не понял. Просто многие на швейцарские франки перешли. — Кирилл потер пальцами. — Думаю, если фармацевтов подогнать, они вместе легко поднимут. Странно, что у вас тут до сих пор сексшоп или бордель никто не пытался открыть. Ювелирный магазин есть, а секс-шопа нет. Непорядок.

— Кира, ты лучше меня знаешь, что наша богадельня — это политический бордель и секс-шоп в одном флаконе, — вздохнул депутат. — И ты только что имел возможность в этом наглядно убедиться.

Потемкин задумался.

— Слушай, Сань, у меня к тебе вопрос есть.

— Валяй.

— Ты ничего не слышал про отель «Эдем»?

Фильштейн резко изменился в лице. Ухмылка исчезла, он вдруг стал серьезным и даже немного испуганным.

— Ты зачем это сейчас сказал?

— В каком смысле «зачем»? — удивился Кирилл. — Мне инвитэйшен[Приглашение (англ.).] пришел. И я собираюсь съездить туда на уикенд.

— Рассказывай, как все было.

Потемкин обстоятельно поведал о своей переписке со странным отелем, опустив, впрочем, разные пикантные подробности. Выслушав, Фильштейн положил приятелю руку на плечо. Вид у него был крайне озабоченный.

— Послушай, Потемкин, если твой враг — язык, то мой — уши. Мне нельзя было всего этого слышать. Выход один. Я тебя редко когда о чем просил. Ты ведь сказал, что они предлагают не одному ехать. Так вот, я тоже должен с тобой туда полететь. Мне это очень важно, ты даже не представляешь себе как. Могу все это проспонсировать — заплачу и за себя, и за тебя.

Кирилл ничего не понял.

— Франкенштейн, — растерянно сказал он, — я тебя уважаю, конечно. Но, во-первых, лавандос у меня у самого кое-какой водится. А во-вторых, связь с ними односторонняя, и свой реквест я уже отправил. Там тебя не было. Хотя, — Потемкин немного поразмыслил, — я, пожалуй, попробую — мне твое предложение интересно…

— Ну вот и договорились.

Оба приятеля были весьма удовлетворены состоявшейся беседой, которая каждому казалась результативной и обнадеживающей. В этом, собственно, и состоял алгоритм функционирования средних эшелонов политической элиты в России. Потемкин хотел уже было раскланяться, как заметил, что к ним быстро приближается моложавая, одетая в элегантный костюм грудастая брюнетка. Ее боевой макияж напоминал раскраску самки морской игуаны в период спаривания, а парфюм был явно насыщен теми самыми феромонами, о которых Кирилл только что говорил с Филей.

— Риммуня! — хором выпалили Потемкин и Фильштейн.

Депутана

Это была легендарная депутана Государственной Думы Римма Мандрова. «Депутаной» ее прозвали еще пятнадцать лет назад, когда она только влетела в стройные ряды парламентариев по списку КПРФ, поразив всех своей молодостью, — на момент избрания пламенной большевичке едва исполнилось двадцать два года. В начале нулевых она вовремя уловила тенденцию и плавно перешла под крышу правящей партии, прихватив с собой изрядное количество «оппортунистов и соглашателей». Но смешное прозвище прицепилось к ней не только из-за резкой смены сюзерена. Все эти годы мужское население здания на Охотном ряду могло воочию наблюдать, что такое комплекс Мессалины. Римма была патентованной и совершенно бескорыстной блядью. Она вступала в интимную связь с каждой понравившейся ей особью мужеского пола, попадавшей в поле ее зрения, — от гусарского вида прапорщиков службы охраны до молодого первого вице-спикера от фракции «Наш дом — Россия» Владимира Рыжкова. Зачастую она делала это и с теми, кто ей не очень нравился, но был важен для коллекции. Например, со спикером Геннадием Селезневым. В ее топ-листе были министры, послы иностранных государств, главные редакторы газет, бизнесмены и телеведущие. После каждого нового контакта Римма ставила где-то в своем безразмерном списке галочку и теряла к очередному любовнику интерес. Но это не исключало, что потом он мог возникнуть вновь. Нельзя сказать, что депутана была какой-то сверхпривлекательной. Она брала обаянием и всепобеждающей доступностью. Римма здраво полагала, что никакой гетеросексуальный мужчина, считающий себя джентльменом, никогда не откажет даме, особенно если его недвусмысленно и настойчиво об этом попросить. Поэтому, оставшись под каким-нибудь благовидным предлогом наедине с дичью, она тут же брала быка за рога. В смысле за причинное место. Кирилл, как и Фильштейн, когда-то испытал на себе действие этой водородной секс-бомбы. Дело было прямо у нее в кабинете, при этом он изрядно попортил казенное имущество, включая настольную лампу, принтер и органайзер.

— Привет, мальчики! — Мандрова поздоровалась с молочными братьями. — Что-то ты, Кира, давненько не заглядывал, забыл нас совсем.

— Да вот, Риммочка, все по правительствам да по администрациям президента бегаю, — отшутился Потемкин.

— Ну и как там девочки?

— Девочки там, как и везде, — всё принцев ждут. Хотят большой и чистой любви. Но за неимением таковой согласны на маленькую и грязную.

— Какие же они глупенькие! А принцесса им не подойдет?

— А тебя что, нынче на девочек потянуло? — поддел ее Кирилл.

— Не так чтобы совсем потянуло, но потягивает время от времени, — мечтательно произнесла Римма.

— Tempora mutantur et nos mutamur in illis, — заметил Кирилл.

— А что это?

— Это латынь, милая. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

— Очень верное наблюдение, согласна с товарищами римлянцами, — сказала Мандрова. — Тем более, что здесь я уже всех более-менее сносных понадкусывала.

— O tempora, o mores![О времена, о нравы! (лат.)] — воскликнул Потемкин. — Ладно, червячок, поищу тебе яблочки на других ветвях власти.

— Куда идешь? — встрял в их содержательный диалог Фильштейн.

— К себе, в новое здание. Потемкин, проводишь меня до кабинета, поболтаем?

Кириллу захотелось как-нибудь повежливей уклониться от этого маршрута.

— Римм, слушай, есть альтернативное предложение. Пойдем лучше посидим на свежем воздухе. В «Древний Китай», например.

— Ну, если ты приглашаешь, — Мандрова сделала акцент на слове «ты», — как же я могу отказать?

Потемкин попрощался с Филей и повел старую знакомую через холл первого этажа на Георгиевский. Толпы страждущих посетителей там уже не было. В пропитанном столичным смогом теплом июньском воздухе кружился тополиный пух. Мимо Малого манежа они выскочили дворами на Камергерский переулок. На углу с Большой Дмитровкой — рядом с тем местом, где Потемкин оставил машину, — располагался ресторан «Древний Китай» — довольно милое и даже, в некотором смысле, стильное заведение с раскосыми официантками из Бурятии, изображавшими китаянок. Кирилл и Мандрова сели на летней веранде. Помимо ассорти из салатов, Потемкин попросил миниатюрную девушку в черном шелковом халате с металлическим бэджиком «Янлинь» принести ему острую свинину по-сычуаньски, Римма заказала тигровые креветки с ананасом. Для души ей понадобились ликер и бананы в карамели, а Потемкин решил не менять коней на переправе и продолжил изучать вкусовую палитру Johnnie Walker.

Летним вечером, особенно в хорошую погоду, Камергерский представляет собой забавный променад. Многочисленные ресторанчики выносят столики на улицу и открывают веранды. Деловая, псевдоделовая и просто праздная публика прогуливается между ними, выбирая место, где бы скоротать время до начала работы ночных заведений. В отличие от Арбата, где шатается масса приезжих, здесь в основном все местные. Тому, кто вращается «в кругах», легко встретить знакомое лицо, и Потемкин периодически пересекался глазами с прохожими, дежурно натягивал улыбку и кивал им.

— Слушай, Кира, а ты помнишь Полосина? — неожиданно спросила Мандрова.

Разумеется, Потемкин хорошо знал Вячеслава Сергеевича Полосина. Когда они познакомились в конце восьмидесятых, Полосин был протоиереем — отцом Вячеславом. Он служил настоятелем прихода в Калужской области и писал богословские труды. В 1990 году его, наряду с несколькими другими священниками РПЦ, муллой и буддийским ламой, избрали народным депутатом РСФСР. В Верховном Совете отец Вячеслав вошел в новую номенклатуру — возглавил комитет по свободе совести, вероисповеданиям и делам религиозных организаций. После того как в девяносто третьем Верховный Совет в прямом смысле слова приказал долго жить, отец Вячеслав остался во власти — правда, сильно потерял в статусе. Уже в Госдуме он руководил группой экспертов при аналогичном комитете. В 1999 году православную общественность потрясла новость: отец Вячеслав уже больше не протоиерей, и даже не Вячеслав, а Али. Полосин поменял вероисповедание и перешел в магометанство. В интервью журналу «Мусульмане» Вячеслав-Али безжалостно потоптался на православной традиции, обратив внимание на то, что в христианстве присутствует уподобление бога-творца его творению — человеку, то есть антропоморфизм. Что касается самой церкви, то один из ее самых известных пастырей был не менее категоричен: «Уже века существуют посредники, отцы и учителя, которые, не будучи пророками, вещают от имени Бога, и эта практика настолько стала нормой в Церкви, что избежать ее мирянину стало чрезвычайно трудно, а в положении священнослужителя — невозможно». Вскоре Полосин издал книгу «Прямой путь к Богу», где подробно развернул эти тезисы. Али ушел из Госдумы, став исламским проповедником и советником главы Духовного управления мусульман европейской части России муфтия Равиля Гайнутдина. С тех пор Потемкин потерял его из виду. Поэтому вопрос Риммы его несколько озадачил.

— А что с ним-то еще случилось?

— Ничего такого. Просто я с ним встречалась недавно…

— Серьезно? — Кирилл сально посмотрел на депутану.

Взгляд его выражал понимание, хотя он не ожидал узнать, что отец Али тоже был в ее коллекции.

— Потемкин! — возмутилась Мандрова. — Ты о чем-нибудь другом думать можешь? Так, поболтать о том о сем… Знаешь, он говорил странные вещи. Все про какого-то Даджаля.

— Аль-Масих Ад-Даджаль — лжемессия, аналог Антихриста из Апокалипсиса, — пояснил Потемкин. — Подробно описан в хадисах. Обитает на одном из островов в Индийском океане, где прикован к скале. В конце времен, накануне Судного дня, должен появиться во главе войска и установить свою власть по всей земле, соблазняя чудесами правоверных. Определить его можно по букве «кяф», которая написана у него на лбу. Отсюда и слово «кяфир» — «неверный».

— Откуда ты это все знаешь? — удивилась Мандрова.

— Я много чего знаю. Но все эти знания, к сожалению, не имеют никакого практического смысла.

— А может, и имеют. Полосин говорит, что ихние улемы вычислили местонахождение этого Даджаля и что скоро наступит конец света.

— Римма, если уж мы говорим о мусульманских преданиях, то явлению Даджаля предшествует явление последнего имама — Махди. К тому же Судный день не наступит до тех пор, пока мусульмане не сразятся с иудеями. Согласно сахабу Абу Хурайре, мусульмане будут убивать их, так что иудеи будут прятаться позади камней или деревьев, а камни и деревья будут говорить: «О, мусульманин! О, раб Аллаха! За мной прячется иудей. Приди и убей его!» И только дерево гаркад не станет делать этого, потому что оно является иудейским деревом.

Потемкин почувствовал на себе восхищенный взгляд депутаны. Обычно так смотрят на симпатичного, молодого и очень умного профессора влюбленные в него первокурсницы. Янлинь как раз принесла салаты и выпивку. Вооружившись палочками, Римма ловко цапнула смотрящие на нее мелко порезанные свиные ушки.

— А что такое «дерево гаркад»?

— Гаркад? Это дереза. Колючка такая. Ну, или волчья ягода, если по-нашенски.

— Вот! Видишь! — вспыхнула Мандрова. Ее зрачки расширились так, будто она увидела перед собой пророка Мухаммеда. — Ты что, Потемкин, не понимаешь, что ты сейчас сказал?! Ты новости не читаешь, не знаешь, что в мире делается?

— Стабильности нет, — усмехнулся Кирилл, — Террористы опять захватили самолет.

— Какой стабильности!

— Это кино. «Москва слезам не верит». Забыла, что ли?

— Какое кино? Де-ре-за!

Потемкин действительно вспомнил один из сюжетов субботней «Международной панорамы», которую вел Михаил Леонтьев на Первом канале. Рассказывалось о том, как вся миролюбивая общественность планеты решительно протестует в связи с намерениями США поставить Израилю новейшую систему противоракетной обороны Boxthorn. Леонтьев разоблачал происки мирового империализма, подрывающего баланс сил на Ближнем Востоке, — для того, разумеется, чтобы отвлечь внимание простого американского народа от неминуемой социально-экономической катастрофы. Он перевел на русский название системы ПРО — и то ли для пущей образности, то ли с обычного своего перепоя припомнил сказку Алексея Толстого про козу-дерезу. «Так вот, в конце этой замечательной сказки коза, которая уже развела, что называется, старика и была им за это отодрана, залезла в заячью избушку, напугала зайца своими рогами и выгнала на улицу!» Выкатив глаза на камеру, небритый Леонтьев хрипло бредил: «Но зайцу-то на помощь пришел красный петух с косой! Коза со страху упала с печи и убилась… А заинька с петушком стали в избушке жить да быть да рыбку ловить. К чему я это говорю? А к тому, что в Вашингтоне должны помнить, чем заканчиваются геополитические игрища в таком взрывоопасном регионе…»

— Римма, дорогая, ты чего? — Кирилл покрутил пальцем у виска. Он говорил с ней так, как во времена его юности образцовый пионер-натуралист отчитывал суеверную бабушку. — У тебя вроде никогда тараканы в голове не бегали. Ты же коммунистка, твою мать. Всем известно, что Boxthorn происходит от названия популярной компьютерной игры Boxhead, где надо защищать мирное население от нашествия зомби, и слова thorn, то есть шип, на который похожи противоракеты…

— Погоди, погоди! — прервала его депутана. — Ты сказал «Торн»! Но ведь в том ужасном фильме «Омен» главного героя звали Дэмиен Торн!

— Ну и что?

— Не слишком ли много совпадений?

— Слушай, если чересчур увлекаться конспирологией, то и в слове «хуй» можно обнаружить ключ к сокровищам тамплиеров. Никакой мистики здесь нет. Торн — нормальная британская фамилия, в меру аристократичная. Не забивай себе мозги этой хиромантией. Давай лучше за встречу и сбычу мечт!

Кирилл дзынькнул своим стаканом по Римминой рюмке.

— Ну, давай. — Римма отхлебнула ликер. — Мне, Кирочка, что-то в последнее время все ужасы какие-то мерещатся.

— А ты это, попей таблеточки какие-нибудь. Или переходи на моногамию-то.

— Так я уже. Ты же знаешь, я замуж вышла. — Депутана поджала губки. — Я теперь девочка приличная.

Потемкин прыснул со смеху:

— Душа моя, ты же, небось, слышала анекдот про приличную девушку, которая поехала к приличному юноше на дачу знакомиться с его родителями?

— Неа.

Кирилл прокашлялся:

— В одной приличной семье жила-была девушка, и познакомилась она с замечательным молодым человеком. Приходит к маме и говорит: «Мама! Я встретила настоящего принца. Он такой интеллигентный, такой умный, такой красивый. Он не такой, как все. И он приглашает меня завтра поехать к нему на дачу — познакомиться с его родителями». Мать ей отвечает: «Доченька, послушай меня — опытную и мудрую женщину. Все мужики одинаковы. Вот хочешь, я тебе расскажу, как у вас там все будет? Вы поедете к нему на дачу, познакомитесь с его родителями. Будете там окучивать картошку, поливать клубнику, пить чай с вареньем и с печеньем. А потом вы поедете в Москву. И, поверь моему слову, у него на полпути обязательно сломается машина. И рядом с тем местом, где она сломается, окажется гостиница. А в этой гостинице будет только один свободный номер. А в этом номере — одна кровать. И тогда он скажет тебе: „Любимая, ты поспи, а я буду охранять твой сон“. А как только ты уснешь — он прыг к тебе под одеяло. И будешь опозорена ты, опозорена вся наша семья, а у нашего папы будет инфаркт!» Ну, дочка, конечно, не послушалась. Возвращается через три дня. Мать ей с усмешкой: «Ну и как там у вас все прошло?» Дочка рассказывает: «Мама, ты просто не поверишь! Ты действительно очень мудрая женщина. Все было почти так, как ты предсказала. Мы поехали к нему на дачу, познакомились с его родителями. Какие милые люди! Мы там окучивали картошку, поливали клубнику, пили чай с вареньем и с печеньем. А потом мы поехали в Москву. И ты представляешь, у него на самом деле на полпути сломалась машина! Клянусь! Стоим, голосуем — никто не останавливается. И машину не бросишь в таком глухом месте. Так ты знаешь, в двух шагах оказалась гостиница. А в этой гостинице — ну правда, я по журналу проверяла — был только один свободный номер. А в этом номере — честно — одна кровать! Но когда он сказал мне: „Любимая, ты поспи, а я буду охранять твой сон“, я вспомнила твои мудрые слова. И сказала ему: „Нет уж, милый, это ты поспи, а я буду охранять твой сон“. И как только он уснул — я прыг к нему под одеяло. И теперь опозорен он, опозорена вся его семья, а у его папы случился инфаркт!»

Мандрова от хохота чуть не свалилась под стол. Потемкин отхлебнул виски и закурил. Выскочившая из зала официантка проворно выставила на стол горячие блюда.

— Ой, спасибо, дорогой, рассмешил, — с трудом сказала Римма, промакивая слезы салфеткой. — Прям про меня.

Следуя принципу «когда я ем, я глух и нем», они помолчали некоторое время, увлеченно поглощая свои блюда. Потемкин отметил, что свинина у шеф-повара удалась. Судя по сосредоточенно-довольному лицу Риммы, креветки в этот вечер тоже не подкачали. Депутана выхватывала их по одной и смаковала, запивая ликером. В какой-то момент она положила палочки и откинулась на стуле, пристально разглядывая уплетающего совсем не халяльное жаркое Потемкина. Он вдруг почувствовал, как под столом пальцы ее ноги коснулись его щиколотки, поддели брючину и поползли вверх к коленке.

— Послушай, может, ко мне на дачу поедем? Смотри, какая погода хорошая… И вечер весь такой… романтичный… — с придыханием произнесла Римма.

Намерения депутаны были абсолютно прозрачны — от нее веяло похотью, как от бомжа помойкой.

— Мон шер! Если я правильно понял, там теперь муж твои груши околачивает… — замялся Потемкин, вытирая с подбородка соус.

— Так он у меня совсем домашний котик! Любит посмотреть. А может и сам поучаствовать. Если хочешь, возьми с собой какую-нибудь бабу без комплексов — сообразим на четверых. Мне же теперь девочки нравятся. М-м-м… Особенно если с большими сиськами. — Мандрова покосилась на собственный бюст.

Потемкин тоже машинально посмотрел вниз и увидел, что ножка Риммы теперь уперлась в сиденье стула у него между ног. Перебирая идеально ухоженными и отлакированными пальчиками, она уверенно продвигалась к его гениталиям.