А когда в прошлом году она перестала контролировать каждый мой шаг, разговоры о ней стали понемногу стихать, и теперь я лучше бы умерла от издевательств Дубенко, чем стала снова выслушивать унизительные насмешки в ее адрес.
— У тебя что, нет друзей? Парней?
— У меня есть одна подруга, но она не вмешивается, чтобы ей самой не досталось.
— Как-то печально звучит, — Вика сочувственно надула губы. — Хочешь, зайдем ко мне? Я вон в той пятиэтажке живу.
Идти в гости с бухты-барахты было не очень прилично, но Вика мне понравилась, и болтать с ней оказалось куда приятнее, чем заниматься самокопанием. К тому же, кроме Эли, я ни с кем об этом не говорила. А все, что могла сказать Эля, я уже знала.
— Да, конечно. Если я вам не помешаю.
— Только знаешь что? — Вика сделала пару шагов и остановилась. — Давай на «ты»? Тебе сколько?
— Шестнадцать. В июне семнадцать будет.
— Ну а мне девятнадцать. Договорились?
Я кивнула, и она снова дружески пожала мне руку.
Вика жила в маленькой однокомнатной квартире с перекошенными дверями и скрипучим потертым паркетом. Однако ванная и туалет были новенькие и чистые, кухня тоже.
Вика наложила мне большую тарелку плова и, глядя, как я ем, принялась рассказывать, что любит принимать гостей, но к ней почти никто не приходит, потому что она приехала в Москву из другого города и подруг у нее нет. А девчонки из педагогического института ее невзлюбили, решив, что она нарочно клеит всех их немногочисленных парней.
В институте Вика проучилась три месяца, а потом бросила его и готовилась поступать в театральное училище. Сказала, что мечтает стать известной актрисой и сниматься в Голливуде.
— Кстати, насчет твоих одноклассников, — вспомнила она, когда мы уже пили чай. — Может, они просто влюблены в тебя и пытаются добиться твоего внимания?
— Влюблены? В меня? Дубенко? — Я сделала такой большой глоток чая, что обожгла язык. — Конечно же, нет! Они просто так развлекаются. Как-то в восьмом классе ко мне подошел Тарасов и предложил целоваться. Я сказала, что нам слишком мало лет и что должна быть любовь. А он начал смеяться еще раньше, чем я закончила говорить. Оказалось, они так прикалывались. Еще и на телефон меня записали. С тех пор специально какие-нибудь пошлости говорят и ржут, когда прошу не ругаться матом в моем присутствии.
— Все ясно. Они считают, что ты дурочка и лохушка, — запросто поставила диагноз Вика.
— Какая же я дурочка, если учусь лучше всех в классе?
— Это другое. С людьми всегда нужно быть настороже, каждый ищет свою выгоду. А тот, кто этого не понимает, считается маленьким или глупым. Не слушай никого, не доверяй — и будет тебе счастье.
Она дружески похлопала меня по руке, убрала пряди волос с моего лба и с интересом заглянула в лицо.
— Ты должна пользоваться тем, что у тебя есть. Глаза синющие, кожа — бархатная, и вся ты такая нежная, как зефирка, — смеясь, Вика погладила по щеке тыльной стороной руки. — Очень хорошенькая девочка. Будь я парнем, я бы в тебя влюбилась.
Ей удалось меня смутить:
— Ты просто хочешь мне приятное сделать.
Вика громко расхохоталась:
— Боже! Как ты мило стесняешься. — Она обхватила мое лицо ладонями и, наклонив голову набок, сделала умиленное лицо. — Тебе очень идет. Но цену себе все равно нужно знать.
Еще немного посидев, я пообещала скинуть деньги ей на телефон и пошла домой.
Людей во дворе было немного: две старушки с маленькой собачонкой да женщина с коляской на соседней дорожке. На парковку въехала машина.
Подойдя к своему дому, я обернулась, чтобы убедиться, что меня никто не преследует, и вдалеке заметила черный мужской силуэт. Двигался он быстро и целенаправленно. В таких случаях мама учила остановиться и пережидать, чтобы ни в коем случае не заходить в подъезд с незнакомцем.
Я поставила рюкзак на лавочку и сделала вид, будто что-то ищу, однако в ту же минуту услышала знакомые голоса. Подняла голову и поверх голого кустарника увидела сидящих возле соседнего подъезда Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Вся компания дружно рассматривала что-то в телефоне Тарасова. Я похолодела.
— Знаешь код? — Низкий голос заставил вздрогнуть и медленно повернуться.
Незнакомец оказался совсем молодым, от силы лет двадцати. С двумя черными, словно боевой раскрас индейцев, полосами на скулах, черным шариком пирсинга под нижней губой, небольшими закрытыми тоннелями в ушах и поразительно яркими голубыми глазами. Черная косая челка закрывала половину лица, а виски и другая часть головы до самого затылка были очень коротко острижены.
Одет он был тоже во все черное: от кожаной куртки до тяжелых шнурованных ботинок.
— Знаешь код? — повторил парень, спокойно выждав, пока я закончу его разглядывать. — Или, может, ключ есть?
— Я здесь не живу, — неожиданно выдала я, одновременно пытаясь сообразить, бывают ли маньяки неформалами.
Ничего не ответив, он подошел к двери и принялся нажимать кнопки домофона.
И тут со стороны третьего подъезда раздался пронзительный свист.
— Эй, жирная, иди сюда, — Дубенко помахал рукой.
Я не ответила, и Дубенко снова крикнул:
— Кому сказали! Оглохла? Бегом сюда!
Вся троица поднялась и медленно двинулась в мою сторону.
Парень в черном резко дернул дверь, и она, оторвавшись от сдерживающего ее магнита, распахнулась. Кивком головы он позвал проходить.
Решение я приняла за долю секунды, кинулась следом за ним, влетела в подъезд, и, крепко ухватившись за ручку двери, изо всех сил притянула ее к магниту. Эхо от удара металла о металл гулко прокатилось по подъезду.
Парень неторопливо поднялся по лестнице, затем вдруг остановился и озадаченно оглядел меня:
— Почему «жирная»?
Не зная, что ответить, я просто развела руками.
— Хочешь, идем ко мне?
Я испуганно затрясла головой, готовясь в любой момент рвануть обратно на улицу.
Он пожал одним плечом и быстро побежал наверх, а я к своей квартире на первом этаже.
Глава 2
Мама родила меня в сорок один. Папа преподавал в университете, а она училась у него. Они поженились, как только мама защитила диплом, однако завести детей у них не получалось очень долго.
Но потом, когда появились новые медицинские возможности, мама все-таки забеременела, и врачи принялись ее пугать, что из-за такого возраста ребенок может получиться с физическими отклонениями или какими-нибудь психическими болезнями. Мама очень переживала, но все равно решилась рожать. Вот только носила она меня всего шесть с половиной месяцев, а потом у нее случились преждевременные роды, и ей сказали, чтобы она не надеялась, что я выживу.
Родители назвали меня Витой, пока я лежала в инкубаторе, считая, что тем самым программируют на жизнь. Неизвестно, помогло ли это, но я выжила. И хотя вскоре стало ясно, что я вполне обыкновенная и здоровая, мама уже никак не могла успокоиться и прекратить за меня бояться.
Ей постоянно казалось, что я заболею, выпаду из окна или утону. Что меня похитят с детской площадки или собьет машина. И чем старше я становилась, тем старательнее она ограждала меня от всего, что могло представлять хоть малейшую опасность. Сидела со мной дома и следила, чтобы «все было в порядке». А когда я вдруг начала резко худеть, запаниковала, решив, что я чуть ли не при смерти, и категорически отказывалась верить врачу, что у подростков такое часто бывает из-за гормонов и быстрой перестройки организма.
Вот тогда-то уже и подключился папа. Прилично устав от маминых нервов и фантазий, он потребовал, чтобы она пошла к психологу и привела свою нервную систему в порядок. И маме пришлось послушаться, потому что если папа принимал серьезное решение, то переубедить его не могла даже она.
С тех пор обстановка в нашей семье стала меняться. Мама прекратила ходить за мной к школе и встречала лишь у подъезда, а позже, еще немного успокоившись, стала ждать, стоя у окна. Она больше не спрашивала каждый день о том, что у меня болит, и старалась больше времени посвящать работе.
Дома мама занималась тем, что писала литературоведческие статьи для разных бумажных и электронных журналов, однако психолог сказала, что в ее возрасте для человека с кандидатской степенью жизнь только начинается, и папа был полностью с ней согласен. Поэтому в прошлом году мама вернулась преподавать в тот же институт, где работал и он. Они оба специализировались на зарубежной литературе девятнадцатого века, и, когда папу в третий раз пригласили читать лекции в американском университете, маме предложили поехать туда с ним.
Родители долго обсуждали эту тему, и я знала, что маме очень хочется в Америку, но оставить меня было не с кем, и она собиралась отказаться. Тогда я сама пришла к ней и сказала, что если она думает, будто я не смогу самостоятельно прожить какие-то четыре недели, то сильно ошибается. Ведь мне же уже шестнадцать, и это серьезный возраст. Примерно столько было Татьяне Лариной, Софье Фамусовой, Бедной Лизе, Джейн Эйр, Эсмеральде и Скарлетт О’Хара, а Наташе Ростовой и того меньше. Мама ответила, что судьба многих из этих девушек отнюдь