— Угостите, господа, со вчерашнего дня не ела, — ясные глазки умильно заглядывали в лица мужчин, — могу отплатить, я умелая.

Половой, пробегавший с подносом с мисками, замахнулся на нее тряпкой:

— Иди отсюда, не мешай господам кушать. Иди, давай.

Но Николай был сыт и благодушен, поэтому бросил половому:

— Дай ей расстегайчиков ваших знатных. За наш счет.

— Слушаюсь-с. Только, господа…

— Иди, любезный. Принеси, что сказано.

— Слушаюсь-с.

Девушка, подскочившая со скамейки, снова села:

— Благодарствую, господа.

Пока ждали полового с заказом, Николай строго выспрашивал у девушки, сколько ей лет, где живет. Девушка отвечала смущенно, но довольно складно, а сама все ближе придвигалась к Павлу, который сидел, свободно откинувшись на спинку. Тот фыркал, как довольный кот, и, кажется, даже поглаживал тоненькую ручку, лежащую на скамье. Авдеев не вмешивался, только внимательно слушал.

Половой вернулся не очень довольный. Он сунул девушке в руки расстегаи, завернутые в промасленную бумагу, и коротко бросил:

— Иди уже.

Девушка вскочила со скамьи, схватила аппетитно пахнущий сверток и опрометью бросилась на выход, даже не поблагодарив.

Реакция братьев была одинаковой:

— Ну что же ты так грубо, любезный.

— Надоели они, эти девки, спасу нет. А оне разные бывают, господа. Иная молодая, а уже все прошла, да на все способная. Извольте счет-с.

Пока Федор расплачивался, решали, куда теперь отправиться. Притихший Павел хлопал себя по карманам и что-то бормотал себе под нос.

— Павлушка, пойдем. Ты что, блох ловишь?

Павел как-то растерянно протянул:

— Братцы, часов нет. Точно помню, пристегивал утром и смотрел время, когда гуляли. Коля, это папины часы, которые он мне дарил, с дарственной надписью…

— Может, под стол закатились?

Возле посетителей, которые двигали скамью и шарили по карманам, снова остановился бегущий половой.

— Что-то еще угодно, господа?

— Да вот, братец, часы закатились куда-то.

Половой медленно покачал головой.

— Эх, господа. Говорил я, что этих девок нужно гнать. Шалава паскудная.

— Ты думаешь, это девушка?

— А кто ж еще? Они тут ходят и ходят. Некоторые приходят и ждут, когда добрый человек покормит, другие клиентов ищут, а есть такие, что добром чужим разживаются. Мы их гоняем, а они все ходят. Эх, Хитровка рядом, оттель тянутся. Потаскушки тамошние. Нарочно вид ангельский представляют, чтобы пожалели их.

— А конкретно эту девушку ты знаешь по имени?

— Нет, господа хорошие. Они все разные ходят, не упомнишь. Вроде как в первый раз видел.

— Но часы папины…, — Павел был безутешен.

Авдеев скомандовал:

— Все, в участок идем. Что теперь разговоры разговаривать.

— Это правильно, господа. Тут за углом по правую руку участок. Недалече. Спросите Ферапонтова, он человек совестливый. Если сможет, то поможет. Деньгой отблагодарите, так даже доволен будет.

— Спасибо, братец. Все, идемте. Паша, не разводи панику, идем в участок.

Уже выходя из трактира, тихо добавил в дверях так, чтобы слышали только братья:

— Кобели, прости Господи. Бабники малолетние.

— Ну Федор Ильич!

* * *

Ферапонтов оказался грузным высоким мужчиной. Он внимательно выслушал рассказ и спросил только одно:

— Была молодая, худенькая и робкая?

— Да.

Полицейский вздохнул:

— На то и берут нашего брата, на жалость. А то, что ваш половой сказал, что это Хитровка, так он прав. Оттуда такая схема, на мужчин рассчитанная. Что, сильно ценные часы были? Золотые?

— Нет, серебряные. Но их мне отец подарил, они с дарственной надписью. Отца больше нет, это память. Я не обижу, Петр Петрович, отдарю за помощь.

— Память. Хмм. Отца помнить — это правильно. Ну, что ж, — Ферапонтов встал и оправил мундир, — Прокопьев, я на Хитровку ушел. Остаешься за старшего, смотри мне тут.

Хитровка при дневном освещении особо страшной не выглядела. Еще не тянулись к ночлежкам толпы людей, несших свой пятачок за право занять кусочек нар, уже разошлись по разным углам стоявшие на местной «бирже» безработные, еще не вышли на ночную работу ловкие ночные тати, и не вернулись к месту ночевки профессиональные преступники, которых плодила эта страшная площадь. Вполне можно было из-за незнания зайти на территорию и даже не понять, где находишься. Но это только до темноты, когда начинается самая хитровская жизнь.

Страшная, удушающая реальность. Человек любого сословия мог пополнить ряды хитровских жителей. Здесь бок о бок существовали и спившиеся и потерявшие все дворяне, и мещане, и священники, и неудачливые юристы. Для некоторых прожигателей жизни такой образ жизни был комфортен абсолютной свободой, здесь они могли делать все, что желала их пресыщенная другими развлечениями душа. Несчастные родственники таких личностей время от времени их разыскивали, отмывали, но те через некоторое время возвращались к любимому образу жизни. Хитровка отравляла собой и не отпускала.

И было на этой территории все, что требовалось для существования в небольшом городке: цирюльни, трактиры, лавки, харчевни. И тут же под открытым небом торговли всем, что только можно предположить: спичками, салом, спиртным, табаком, ведрами, продуктами, подложными паспортами, тряпьем, ворованными и перешитыми вещами. Если украденная одежда попадала на Хитровку, можно было с ней попрощаться. В многочисленных закутках и подпольных заведениях их перешивали многочисленные «мастера» и вещь начинала свою новую жизнь.

Братья и Авдеев шли за Ферапонтовым по каким-то длинным темным переходам. Если бы не последние лучики заходящего солнца, которые проникали в маленькие грязные оконца где-то высоко под потолком, вообще ничего не было бы видно. И то Ферапонтову приходилось ежеминутно предупреждать:

— Здесь ступенька прогнила, здесь дырка в полу, осторожно. Опять какую-то гадость разбросали, ироды. Осторожнее господа, тут пригнуться нужно, не ушибите головы.

Никто не попался навстречу. Только слышны были шорохи со всех сторон, как будто кто-то осторожно крался.

Было страшно, и оба брата незаметно нащупывали в карманах оружие, опасаясь, что его придется применить. Наконец, остановились возле какой-то перекошенной двери со следами взломов и ударов. Ферапонтов резко ударил кулаком, а потом зычно проорал:

— Зинка, отворяй, едрена вошь. Живо. Не то дверь выломаю!

Женщина, которая вышла навстречу, казалась непомерной рыхлой, жеманной и слишком нарядно разодетой для этого района:

— О-о-о! Петр Петрович! Какими судьбами! Давненько не виделись, — женщина притворно-радостно взмахнула руками.

— Закрой рот, Зинаида, если не хочешь видеться чаще в участке.

— А что так, Петр Петрович? Случилось что? Зачем я могу пригодиться в участке? — женщина кокетливо повела плечами. — Может, я могу пригодиться этим красавчикам, которых вы привели?

— Зинаида, еще раз предупреждаю: отвечать только на мои вопросы. Прекращай эти свои глупости, — Ферапонтов отодвинул женщину с дороги и кивнул остальным мужчинам идти за ним.

— Ой, а что так? Это обыск, Петр Петрович? Так у меня все в порядке. Я законопослушная гражданка, — Зинаида разговаривала с Ферапонтовым, а заодно жеманно подмигивала всем мужчинам попеременно.

— Зинка, хватит. Заарестую я тебя. Язык у тебя во рту не помещается, балаболит не к месту. Все, пошли, — и городовой первым шагнул в помещение.

Прошли по узкому коридору, заставленному каким-то барахлом, спотыкаясь и отпихивая то, что попадалось под ноги. Зинаида шла позади и что-то взволнованно шипела. Авдеев, шедший последним из мужчин, слышал тихое: ирод, аспид зловредный.

Ферапонтов, не оборачиваясь, рыкнул:

— Зинаида, я слышу все.

Женщина замолчала.

В довольно большой комнате, в которой не было двери, обнаружилось несколько девушек. Они чинно сидели по лавкам, спрятав глаза, и качали на руках детишек разного возраста. Еще несколько совсем маленьких детей лежали на лавке и сидели на полу. В глаза бросилось, что дети были завернуты в ужасающе грязные лохмотья и казались слишком тихими и спокойными. Они безучастно смотрели перед собой, даже не отреагировав на вошедших. Запах грязи, немытого тела и нечистот стоял невероятный.

— Это все девушки, которых я приютила по доброте душевной, Петр Петрович. На улице с детишками подобрала и теперь вожусь с ними, кормлю да пою. Они все хвалят меня и благодарят за кров и заботу. Так, девушки?

Мегера в пышном платье выдвинулась чуть вперед. Девушки, как будто их кто-то дернул за веревочку, принялись благодарить Зинаиду Прохоровну за материнскую заботу.

Ферапонтов брезгливо поморщился:

— Кончай концерт, Зинка. Я не вмешиваюсь в твои дела, пока все спокойно и никто не жалуется. А вот сейчас мне пожаловались, и я недоволен. Кто у тебя сегодня промышлял в трактире у Кузьмича, да часы у господ увел?

— Ах, часы нужны! Вы за ними пришли. Такие серебряные часики, да с надписью?

— Да, — не выдержал обещания молчать Павел.

— Да-да! Зачем мне часы чужие? Девочка ошиблась, зачем-то принесла их мне.

Зинаида суетливо ринулась в соседнюю комнату и принесла часы. Павел выхватил их из рук, открыл, посмотрел на циферблат и вздохнул с облегчением.