Вернулся поздно, в расхристанном виде, запыхавшийся от быстрого бега и довольный сверх меры! Встревоженного Федора он успокаивающе похлопал по плечу, а с братом закрылся в комнате, откуда вскоре послышался взрыв хохота. Есть что-то очень смешное для молодых людей в том, что нужно бежать от разъяренного мужа, не вовремя вернувшегося из деловой поездки. Только надо успеть убежать.

* * *

Генералу написали и отправили письма с описанием предложения купца Мустафина и засобирались в дорогу.

На Павла было жалко смотреть: не успел встретить такую удивительную девушку, и уже пора расставаться. Айнур была совсем не похожа ни на одну его знакомую. Она поражала своими взглядами на жизнь и заставляла думать о будущем. Пожалуй, только с ней он впервые понял, что когда-то надо стать настоящим мужчиной и забыть о детских проделках. Ни увещевания матери и покойного отца, ни громовые раскаты дядюшки Григория Павловича не доносили до него то, что он вдруг начал понимать, пообщавшись с девушкой.

Почему? Девушка, которой по всем законам общества полагалось думать о нарядах и прочих глупостях, так масштабно мыслит и задает вопросы, который в голову не приходят ему — не самому глупому (ну да, университет не так часто посещается, но это не в счет) представителю мужского рода. Все знают, что именно мужчины двигают прогресс, ставят цели, преобразуют мир и создают богатства. А тут совсем юная девица — и такие взгляды на жизнь.

Брат Николай ничем не мог помочь мятущейся душе. Айнур и его удивляла не в меру, но таких глобальных изменений в его сознание не внесла. Мудрый Авдеев, которого Павел тоже привлек к размышлениям, сказал:

— Павел Алексеевич, благодари Господа нашего за то, что послал тебе такую закавыку в юбке. Не батогами тебе в голову вдалбливают мудрость, не казенный дом уму-разуму учит, не собственными слезами усеян твой путь. Просто прими это как знак свыше.

Вроде не к месту мой рассказ, но вспомнилось что-то. Был у нас в деревне мужик — пьянь подзаборная. Ни в черта, ни в бога не верил, пил беспробудно, семью поколачивал чуть не каждый день. Говорили ему, чтобы остановился, а он нет — ни в какую. Самогонка ему милее матери родной была.

Через то пьянство однажды у него в доме пожар случился. Давно надо было печку переложить, а ему все некогда было, все горькую хлебал. Он сам-то в тот день в сенях валялся, вытащили мужики, которые огонь увидели. А все, кто в доме спал, — мать старуха, жена, да трое ребятишек угорели. И остался он один на всем белом свете. Один на пепелище своего дома.

Враз у него то пьянство прошло. Не шла в горло горькая. Он и рад бы горе залить, а организм не принимал. А на трезвую голову ой как он свою судьбинушку хорошо понял! Все у него было для хорошей, справной жизни, только счастья своего не понимал.

Упаси боже через такие испытания жизнь понять. А тебе, Павел, сейчас только остается пример хороший брать, да за ум браться. А то, что девка, — так она всю жизнь при таком батюшке живет, с младых ногтей впитывает. Иная, конечно, и не станет слушать, будет только папеньками деньгами пользоваться и по лавкам с бабьими фитюльками ходить, а эта нет. Ну, так молодец.

— Ильич, вот ты сейчас, кажется, нас имел в виду.

— Когда это?

— Когда про папенькины деньги говорил и про фитюльки.

— Не-е-е. Разве ж могу я такое говорить. Это я от одного знакомого генерала недавно слышал.

— Злой ты, Ильич!

— Разве ж я злой! Жизнь куда злее бывает! Эх, ребятки.

Глава 5. Каторжный тракт

Взяли подорожную, оформили прогонные и отправились в путь. Порадовала Казань. Провели там весь день, гуляли по чистым улицам, любовались своеобразным соседством церквей и мечетей, слушали непривычные призывы к молитвам муэдзинов, посетили кремль, долго рассматривали товары местных мастеров. Румяным щечкам местных красавиц уделили самое пристальное внимание, даже Павел чуть утешился.

Посмотрели на Варваринскую церковь, от которой начинался великий кандальный путь в Сибирь. На следующий день отправились в путь.

Михайловский каторжный тракт оставил тягостное впечатление, тем более, что пришлось обогнать небольшой конвой. Размахивая плетями, охранники согнали несчастных каторжников с дороги, чтобы господская коляска проехала.

Наверно, каждый из колонны вполне заслужил такой участи своими жизненными прегрешениями, но не оставляло тяжкое чувство, когда проезжали мимо ссыльных, исхудавших, измученных, в рваной одежде. Парни с ужасом смотрели на тяжелые, огромные колодки на ногах, кандалы на руках и на опущенные лохматые головы. То ли от немыслимого стыда, то ли от безысходности, но каторжники шли, опустив головы. Братья заметили только одного молодого арестанта, который бросил злой взгляд на проезжавших бар и тут же опустил глаза.

— Смотрите, смотрите, господа. Это все русские люди, — добавил свою лепту Авдеев.

Он, видимо, еще в Казани побеспокоился на случай, если встретят этапников, поэтому остановил коляску и передал корзину с хлебом офицеру, сопровождавшему этап.

Вернувшись на место, объяснил своим подопечным, что подкармливать голодных арестантов не возбраняется. Во времена Пугачева арестантов вообще не кормили, они должны были иметь жалкий вид и вымаливать подаяния. Это было своеобразной острасткой для народа, который боялся такой участи и опасался идти против власти. Никому не хотелось оказаться в этой жалкой, голодной толпе.

— Это сейчас погода еще хорошая, — тяжело ронял слова Авдеев, — а идти сердешным приходится и в ливень, и в метель, и в жару адскую. В этой колонне женщин не вижу, а они часто бывают, и идут также, послаблений им нет. Если не получается за день дойти до следующей станции с полуэтапом для ночевки или каторжной избой, то несчастным приходится ночевать посреди поля, опять же в любую погоду. Единственное облегчение — костры можно разжечь. Больные и увечные тоже тащатся со всеми, если есть телега, то могут на нее бросить. Умирать.

— Федор Ильич, а что такое полуэтап?

— Так это огороженные территории, внутри которых помещаются деревянные домики. Офицеры в основном живут отдельно, солдаты отдельно. Самое большое помещение выделяется для арестантов. Я там не был, сам не видел, но говорят, что имеются внутри печи и нары. Это полуэтап. А этапы — они больше, и еще имеют хозяйственные постройки. Мы увидим их, они обычно окрашены в грязно-желтый цвет.

— Это же так долго идти пешком.

— Да, долго. Говорят, от Петербурга до Иркутска несчастные могут тянуться до двух лет. А вообще сейчас у каторжной службы все расписано. У меня сослуживец живет в деревне, где выстроили этапную избу. Он рассказывал, что теперь после каждых двух дней пути полагается сутки отдыхать. Расстояние между этапными избами двадцать пять — тридцать верст.

Эх, грехи наши тяжкие! Не приведи господь поперек власти пойти! — тяжело вздохнул Авдеев.

— Потихоньку обустраивается, конечно, тракт. Он же не только для каторжников. Здесь и государственная почтовая служба проезжает, и простой, и государев люд ездят, сейчас вот амурские переселенцы идут, и товары разные возят, и золото из рудников. Торговлишка идет. С востока везут меха, пушнину, серебро, кедровые орехи, рыбу, чай, а на восток — муку, крупу, толокно, ткани, оружие.

Видите — вдоль дороги березки растут? Это государственный указ вышел, чтобы направление дороги и зимой было видно, и никто не плутал, сбиваясь с пути, и дабы снежных заносов было меньше. Окрестные села отвечают за сохранность этой метки. Не дай бог засохнут деревца — сразу последует штраф на всю крестьянскую общину.

Через каждые три метра обязательно должно быть здоровое дерево. Эти же близлежащие к дороге села ремонтируют дорогу, строят мосты, стелют гати. Большое это хозяйство — тракт. Столько каменных и песчаных карьеров открыли, чтобы добывать камень и песок для дороги. Постоянно ездят чиновники из дорожной службы, следят. Все равно, как осенняя или весенняя слякоть наступает, так во многих местах дорога непроходимая.

Вообще матушка Екатерина сильно побеспокоилась о состоянии дороги, появилось много почтовых станций, изб для ямщиков, ставили верстовые столбы, строили мосты. Царица-матушка приказала, мужики сделали. Тяжкие повинности были, да и сейчас не проще. Через то многие крестьяне отселялись подальше от тракта, да и спокойнее было дальше от тракта жить. По первости, когда еще конвойная служба не была налажена, много побегов было. Опасались беглецов каторжных. Они ой какие злые бывали.

Сейчас железную дорогу тянут в Сибирь. Добираться, конечно, будет проще. Говорят, что до Иркутска точно дорога будет. Дожить бы, да проехаться первым или вторым классом. То-то, наверно, красота будет по сторонам смотреть.

После рассказа Авдеева долго ехали молча. Потом снова потихоньку разговорились, обсуждали деревеньки, которые проезжали, небольшие заводики, стоявшие вдоль тракта, обилие мастерских, обслуживающих проезжающих, почтовые станции, постоялые дворы. Казалось, что все это выстроено и функционирует для нужд тракта. Все эти сбруйные, санные, тележные мастерские, кузницы, маленькие лавочки здесь не возникли бы без большой дороги.