Иэн Бэнкс

«Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

С благодарностью — Ивонне Фрейтер,

Патрику Гринафу, Адель Хартли,

Лоре Хэир, Саймону Кавано, Гэри Ллойду,

Эйлид и Лесу Макфарлейнам

и Кэрол Симпсон

1

Зовут его Филдинг Уопулд. Из семьи тех самых Уопулдов, фабрикантов игр, чья фамилия, многократно размноженная надпечатками, украшает собой доску «Империи!» (на британском рынке эта игра по-прежнему лидирует, и с изрядным отрывом). Они, конечно, выпустили массу всего другого, но эту игру еще никто не переплюнул, ее всякий знает, хотя бы понаслышке: первая-то версия, конечно, была тормозная, из картона, бумаги и пластика, зато вторая, компьютерная, — то, что надо: упаковка яркая, исполнение завлекательное, срубила уйму наград, в игровых чартах не слезает с верхних строчек.

Вице-президент по маркетингу. Такую должность он занимает в семейном бизнесе, причем ворочает миллионами фунтов, обеспечивая сбыт по всему миру, — убалтывает оптовиков, ищет ходы в интернет-магазины, торговые сети и крупнейшие универмаги, чтобы те закупали и реализовывали продукцию фирмы. Кстати, неплохо справляется, за что и отхватил в прошлом году солидную премию.

А прадедом ему приходится Генри Уопулд — тот самый, кто еще в Викторианскую эпоху придумал «Империю!»; вот и получается: он вроде как наследник по прямой. Филдингу недавно стукнуло тридцать; держит себя в отличной форме, потому что занимается разными видами спорта. У него «мерседес» S-класса, широкий круг знакомств, сногсшибательная, сексапильная подружка — короче, для большинства людей такой уровень остается пределом мечтаний.

Стоит ли удивляться, что на подъезде к весьма сомнительному району Перта у Филдинга возникает вопрос: «За каким чертом меня сюда принесло?» Перт — это не в Австралии, у нас сейчас речь о Шотландии. Австралийский Перт — великолепный, яркий, солнечный город, простирающийся между пустыней и океаном: волны прибоя, скворчанье барбекю, лоснящиеся загорелые тела. Шотландский Перт и размахом поскромнее, и небоскребами пониже; примостился среди пологих холмов, лесов и пастбищ. Нет, там, конечно, есть и внушительные многоэтажные здания, и привлекательные частные дома с видом на реку, но обилия загорелых тел явно не наблюдается. Филдинг, в принципе, знаком с Шотландией — многие из его родных по причинам, известным только им самим, избрали ее местом проживания, и Уопулды до сих пор владеют обширными угодьями на севере, где можно вволю поохотиться, пострелять и порыбачить, но в Перт судьба его не заносила, это точно. «Прекрасный город» [«Прекрасный город» (англ. The Fair City) — неофициальное названия города Перт в Шотландии.] — надо же было так прозвать это место. Конечно, думает он, если кто западает на всякие там древности, на историю, то можно и так сказать. Он себе представлял, что городок этот довольно пафосный и народ тут ходит в вельветовых брюках, твидовых пиджаках и куртках «Барбур», но этот окраинный микрорайон — настоящий бомжатник, помойка на свалке, ниже падать некуда.

Он едет по Скай-Кресент — весь район поделен на островки — между длинными трех- и четырехэтажками с облезлой штукатуркой и похабными надписями на стенах. Чахлые садики перед домами поражают своей запущенностью. А он привык к ухоженности.

По ветру летает мусор, который взмывает к ослепительным сентябрьским облакам, а потом, кружась, падает вниз и, прямо как смерч, ввинчивается в мостовую. Правда, ни пивные бутылки, ни алкаши на обочинах не валяются, да и тачки припаркованы у дороги вполне пристойные, а не какие-нибудь колымаги, но все же… что-то…

Ага, вот показались какие-то магазины: двери настежь, а на окнах железные решетки — и это средь бела дня! Под вывеской «Косткаттер» [«Косткаттер» — сеть недорогих британских супермаркетов и магазинов, хорошо известных рядовым покупателям.] (или как-то так) топчутся двое тщедушных прыщавых юнцов: тянут по очереди из одной бутылки и таращатся на его автомобиль. «Да, перцы, это S-класс, АМГ-500. Смотрите и рыдайте. Чтобы это иметь, нужно хорошо учиться и работать над собой. Да что с вами говорить. Не вздумайте руками своими лапать». Тонкое искусство смотреть исподволь, не встречаться глазами, но выглядеть крутым и абсолютно уверенным в себе.

А вот и бутылка, вон там, на обочине. Маленькая такая, зеленая пивная бутылочка. «Бекс», что ли. Ну, это еще ничего, бывает хуже.

Дом номер пятьдесят восемь удается найти методом исключения. Навигатор забарахлил еще в начале улицы, а там, где должна висеть табличка — у решетки, рядом с дверью, — пусто; однако у предыдущего подъезда виднеется номер пятьдесят шесть, а у следующего — шестьдесят, так что голову ломать не приходится. Проверить, нет ли битого стекла, и осторожно припарковаться, аккуратненько, вплотную к бордюру. Боковые зеркала — в парковочную позицию, просто так, на всякий случай. Глубокий вдох — и можно выбираться наружу. Но прежде надо залезть в бардачок и пару раз сбрызнуться «Версаче» — на каждый рукав и за воротник. Чтобы окончательно не провонять здешним дерьмом.

Ступая на выщербленный тротуар, он краем глаза проверяет, мигнула ли сигнализация. Судя по запаху, кто-то разогревает себе ирландское рагу из банки — то ли припозднились с завтраком, то ли спешат с обедом. Ну, каково здесь очутиться? Задыхаешься, словно акула на песке, честное слово.

Он знает, что так вот прозябают многие, и уверен, что не все они обдолбыши и психи, но, господи прости, что за дыра, из таких мест надо поскорее уносить ноги.

Черт, кейс забыл. Как последний придурок: вылез из машины, поставил на сигнализацию, выпрямился — и давай снова отпирать, кейс вытаскивать. Хотя в нем только корреспонденция. Пачка конвертов, счетов и прочего хлама, о котором его братец, скорее всего, и слышать не захочет. Бумажки, на которые этот парень забил болт давным-давно — при своей-то работе, да еще в здешних краях.

Нет уж, кейс в машине оставлять нельзя, тем более на заднем сиденье, на самом виду. Алюминиевый кейс «Зиро Халлибертон», как в кино показывают, в таком квартале (да что греха таить, в любом квартале) прямо-таки взывает с громкостью в миллион децибел: «Укради!» Вроде посторонних глаз нет, но ощущение такое, что вся улица глазеет. Он отключает сигнализацию, открывает машину, берет кейс, как бы ненароком снова включает сигнализацию (но все же удостоверяется, что огоньки мигнули) и целеустремленно шагает по короткой дорожке к подъезду, на ходу пнув раскуроченный игрушечный пистолетик, валяющийся под ногами.

Дверь из стекла и металла выглядит так, будто на нее блеванули и тут же помочились, чтобы смыть это безобразие. Но следы уничтожить не удалось, и после этого дверь, по всей видимости, пытались поджечь. Кнопка под исцарапанной пластиковой табличкой «Е» провалилась в стену. Звонка не слышно.

От толчка ногой дверь со скрипом отворяется. Внутри виднеются стертые бетонные ступеньки, в нос ударяет подозрительный запах дезинфекции.

«Не тормози, Филдинг, — подгоняет он себя, — двигай наверх, отступать некуда».

— Эй, Ол! Ол! Ол, кому говорю, сонная скотина! Проснись, чтоб тебя! Хорош дрыхнуть, Громила! Просыпайся, мать твою, просыпайся!

Он открыл глаза: сначала правый, потом — во избежание неожиданностей — левый. Окружающий мир вошел в фокус, как будто по доброй юле. Сверху нависала худощавая, остроконечная, словно небрежно вытесанная физиономия мистера Дэниела Гоу, которого в обиходе называли Танго, за исключением тех случаев, когда он обряжался в костюм и делал честное лицо, пока некто более преуспевающий защищал его в суде.

— Танго, — сипло выдавил он, потер лицо и заворочался в спальном мешке, чувствуя, как нейлон цепляется за гвоздики от ковра, оставшиеся на голом полу; сквозь ветхую простыню, прибитую к оконной раме, проникал свет. — Что, уже день?

— Еще и одиннадцати нет, парень. Но к тебе уже пришли.

Ол моргнул, протер глаза, прокашлялся, выгибая спину, а потом сел и привалился спиной к голой, выкрашенной в розовый цвет стене. Почесал подбородок сквозь густую темную бороду.

— Чиновник? — спросил он, с трудом ворочая языком. — Хочет вручить желтый конверт или пригрозить ответственностью за неисполнение или за срыв официальной встречи в верхах?

— Не, просто чувак какой-то. Но на понтах, что ты. «Костюмчик».

— Костюмчик?

— Ага, «костюмчик». Сам-то не в костюме, но весь из себя «костюмчик». Зубы как у этого, епты, Тома Круза. Пахнет от него, как от дорогой лошади. Собаки нюхнули его ботинки — и расчихались. Умотали на кухню. Странно, как ты сам-то запашка не учуял. Стоит щас у окна в гостиной: следит, чтоб никто у его тачки не ошивался. А кейс типа того, в каком деньги носят или наркоту, ну, в фильмах там. Говорит, брат твой, двоюродный.

— Ага.

Олбан Макгилл потер лицо, пригладил, как мог, бороду и запустил пальцы в густую кудрявую темно-русую шевелюру. Лицо и руки у него были багрового цвета, что свойственно людям со светлой кожей, которые много времени проводят на солнце, хотя накачанные плечи и торс оставались бледными. На мизинце левой руки не хватало фаланги.

— Двоюродный, — выдохнул он и сощурился, глядя на Танго, который сидел на корточках и не сводил с него глаз. — Имя сказал?

Заостренное книзу лицо Танго, сталактитом свисающее из-под серой, обритой наголо башки, наморщилось.

— Филдинг? — припомнил он.

— Филдинг? — с явным удивлением повторил Олбан. Потом нахмурился. — Ну да. Зубы как у Тома Круза. Ладно, тогда понятно.

Он почесал грудь, обводя взглядом ботинки, рюкзак и шмотки. Рядом с его часами стояла початая бутылка красного вина, отвинчивающаяся крышечка валялась тут же. С бутылкой соседствовала прикроватная лампа без абажура.

— Филдинг Выблд, — изрек он и потянулся к винной бутылке, но вроде как посмурнел и задумался: а стоит ли?

— Чайку? — предложил Танго.

Олбан согласно кивнул:

— Чайку.

Звать меня Танго, хата — моя. На самом-то деле это муниципальное жилье, но вы меня поняли. Ол заходит ко мне по дружбе, может нагрянуть в любое время дня и ночи. Познакомились с ним год назад в пабе, куда он завалился с парнями из своей бригады. Дровосеки там, лесорубы или как их. Вкалывали они где-то за городом, а жили в фургонах, прямо в дремучих лесах возле Перта и Кинросса. Пили как лошади. По крайней мере, те, из его компашки. Сколько партий в пул, столько раз и по стаканчику. Он вернулся ко мне с одним из этих ребят за травкой и парой жестянок. К тому же у Ола что-то замутилось с девчонкой, которая с нами была. Шин, что ли. А может, Шоун. Точно не помню. Они, кажись, потом куда-то отвалили.

Хотя нет, погодите, Шин/Шоун (нужное подчеркнуть) отвалила с дружком Громилы Ола, а не с ним самим. Сперва-то Ол вроде к ней подъезжал, но потом затихарился, как обычно, когда обкурится или напьется: умолкает и вроде ничего ему не надо, пьет одну за другой да пялится в угол, или на стенку, или еще куда, где другие, может, ничего и не видят, так что Шин/Шоун эта переметнулась к его дружбану-лесорубу. Девчонку можно понять. Наверное, думала, что с Олом все путем — не урод, не хам и голос такой мягкий, бархатный; а дружбан этот и спрашивает у Ола: не возражаешь? Ну, может, не такими словами, может, просто бровью повел да глазами показал, а Ол ему кивнул с улыбочкой, так что с девчонки взятки гладки.

Мне лично так помнится. Но только я, по правде сказать, к тому времени уже малость окосел.

Короче, с тех пор он не раз сюда захаживал, а последние недели две постоянно кантовался в этом скромном пристанище вашего покорного слуги, потому как ушел из лесорубов по инвалидности: потерял чувствительность. Бред какой-то, понимаю, но в натуре так оно и было. На вид мы с ним одногодки (я родился в ноябре семьдесят пятого, так что через пару месяцев тридцатник стукнет — мать твою!), но на самом деле он на пять лет старше. А кабы бороду сбрил — мог бы еще пару годков скинуть.

Так, ладно, пошел чай заваривать. Пока я, натыкаясь на собак, проверяю, осталась ли в холодильнике хоть капля молока, дверь снова открывается — заявились Санни и Ди: вваливаются, кивком приветствуют этого Филдинга (а он все маячит у окна, чтоб машину было видно), плюхаются на диван и закуривают пару контрабандных «Кэмел лайт». Эти двое пытаются бросить, так что курят только легкие, а потому, чтоб хоть какой-то кайф был, им приходится смолить еще больше. Оба лет на десять моложе меня. Полное имя Санни — Санни Д., а если еще полнее, то Санни Дэниел, но так его можно перепутать со мной, потому что я тоже Дэниел, хотя все зовут меня Танго, и это погоняло более реальное, чем имя Дэниел; между прочим, и Санни кличут только так, а не Дэниелом, по крайней мере, в последние годы. Пока суть да дело, Ол шумно облегчается в сортире. Пардон, конечно, но что есть, то есть.

— Эй, приятель, зря ты окно открыл, попугайчики улетят!

— Прошу прощения, — говорит этот Филдинг, хотя по голосу не скажешь, что раскаялся, и закрывает окно.

Он косится на Санни и Ди, которые без остановки пыхают сигаретами. Сам-то, как пить дать, ярый противник курения. Да ведь и я на самом-то деле пекусь о здоровье любой живности. Вот мои собаки живут в квартире, где вечно дым коромыслом, а может, это вызвало задержку в росте? А у попугайчиков не проявится ли болезнь горла? Поди знай.

На улице, между прочим, тепло, и надо признать, что чувак-то сделал правильно. Проверяю, на месте ли попугаи, запираю клетку и говорю этому Филдингу: так и быть, мол, открывай окно, что он и делает, одаривая меня натянутой улыбочкой. Открывай не открывай, а его парфюм перешибает даже табачные миазмы.

Чай готов. Филдинг, заносчивый ублюдок, брезгливо обследует свою кружку изнутри, прежде чем сделать глоток. А сам все так же топчется у окна, чтоб за машиной приглядывать. Блестящий металлический кейс — у его ног. Сам в джинсах со стрелками, в мягкой на вид белой рубашке и шикарном пиджаке из горчичного цвета кожи, которая на вид еще мягче рубашки. Ботинки в дырочку: зуб даю, дорогущие. Короче, тоже коричневые. Санни и Ди врубили телик, смотрят «Телемагазин» и стебаются над дикторшами, которые расхваливают всякую дребедень: мол, продается только сейчас и только у них.

Входит Ол — как обычно, в футболке и джинсах, кивает Филдингу, здоровается и садится на нераздолбанное кресло; никаких тебе дружеских или семейных объятий, даже руки друг другу не подали. Ищу между ними сходство — и не нахожу.

— Прошу прощения, — говорит Ол Филдингу, оглядывая всех нас. — Ты уже со всеми познакомился?

— Санни и Ди, знакомьтесь: это Филдинг, — подхватываю я. — Меня зовут Танго, — сообщаю я ему, потому что, сдается мне, как-то мы упустили этот обмен любезностями. Киваю в сторону второго нераздолбанного кресла: — Устраивайся, друг, чувствуй себя как дома.

— Ничего-ничего, — косясь в окно, говорит Филдинг и слегка потягивается. — Все утро за рулем. Даже приятно чуток постоять.

— Было бы предложено, — говорю я и занимаю козырное место сам.

— Итак, что привело тебя в наш «Прекрасный город», Филдинг? — спрашивает Ол.

Голос у него усталый. Мы с ним в последние две недели надирались в дымину и не отказывали себе ни в травке, ни в «колесах», просаживая щедрое выходное пособие Ола.

— Поговорить надо, кузен, — отвечает парень в джинсах со стрелками.

Ол улыбается, потягивается и бросает:

— Валяй.

— Видишь ли, тут дела семейные. — Этот пижон, Филдинг, оглядывается на нас, изображая виноватую ухмылку. — Не хотелось бы напрягать твоих… э… друзей, понимаешь?

— Зуб даю, им это в кайф, — говорит Ол.

— Ну все-таки. — Улыбочка становится натужной. — Я тебе, между прочим, и почту привез, — сообщает Филдинг, указывая глазами на кейс.

— Кстати, охеренный у тебя кейс, парень, — говорит Санни, впервые замечая это инородное тело.

У него высокий, гнусаво-писклявый голосок. Ди многозначительно смотрит на него широко раскрытыми глазками, зачем-то пихает в бок, и они начинают толкаться локтями — кто кого.

— Что ж, поглядим, — говорит Ол и принимается расчищать место на журнальном столе, перемещая пустые жестянки, такие же пустые бутылки, полные пепельницы и бесчисленные пульты с кнопками на каминную полку и подлокотники других кресел.

Филдинг с несчастным видом снова косится на всех нас.

— Послушай, старик, сейчас, наверное, не самое подходящее…

— Да не парься ты, — говорит Ол, — давай сюда, все нормально.

По Филдингу не скажешь, что его радует такая перспектива, но он вздыхает и подходит к Олу с кейсом. Тем временем я помогаю убирать со стола и при этом заливаюсь краской (в смысле, ругаю себя — не подумайте чего другого), потому что встал поздно и не успел разгрести бардак. А горничную вызывать недосуг, сами понимаете. На столе еще довольно липко, но туда уже опускается кейс. Можно подумать, что воды ручья, на дне которого лежал массивный слиток серебра, на протяжении сотен лет шлифовали этот гладкий, поблескивающий кейс с такими соблазнительными изгибами. Ол получает свою почту — большую рыхлую пачку всевозможного хлама, и кейс снова захлопывается. Такое ощущение, что Филдинг с радостью приковал бы себя к нему наручниками. Очевидно, он еще не заметил, что столешница липкая.

— И все-таки, — говорит он Олу, — надо бы потолковать.

Ол хмыкает в ответ и начинает, не распечатывая, перебирать конверты; большую часть бросает в сторону камина и подталкивает к электрическому пламени. Филдинг стоит у Ола над душой, и тот наконец вскрывает какой-то скромный конверт и поднимает глаза на двоюродного брата, который подхватывает свой кейс и возвращается к открытому окну, чтобы в очередной раз проверить тачку.

— Эй, Танго, — окликает Санни, уставившись на большой палец своей руки. — Угадай, какое место херовей всего порезать бумагой?

Они с Ди прекратили толкаться локтями и сидели, потирая ребра.

— Без понятия, — отвечаю. — Может, глаз?

— Нет, старый, — говорит Санни. — Правильный ответ — член. Если прямо по головке да вдоль щели — вот и будет самое херовое. Так-то!

В полном счастье парочка начинает очередной раунд борьбы локтями. На диван проливается чай. Пижон Филдинг с нескрываемой гадливостью отводит взгляд и смотрит в окно.

Ол как ни в чем не бывало перебирает оставшуюся почту, по-прежнему выкидывая чуть ли не все подряд, потом наконец вскрывает один конверт, некоторое время изучает письмо и запихивает его в задний карман джинсов.

Тем временем Санни отскочил от Ди — и правильно, ее локотки поострей будут — и, присев на корточки у камина, стал разглядывать отбракованную почту.

— Олбан, — читает он вслух, подняв затянутый в целлофан рекламный конверт, весь в официальных штампах и адресованный лично Олбану — верный признак крупной, процветающей компании. — Тебя и вправду так зовут, Громила? Вот так имячко, епта! — Он одаряет Ола неполнозубой улыбкой и поднимает кипу ненужных фирменных конвертов. — С этими все, Ол?

— Все, можешь забирать, — говорит Ол, поднимаясь. Он смотрит на своего двоюродного брата. Где-то на улице завыла сигнализация, но Филдинг не дергается — видно, знает голос своей тачки. Он опускает кружку на подоконник.

— Теперь-то мы можем поговорить? — спрашивает он.