— В очень примитивных обществах даже такое было немыслимо; там позволялось отдыхать всего несколько дней в году!

— Но я полагал, что примитивные общества вполне…

— Имеются в виду примитивные индустриальные общества. Почувствуйте разницу. И хватит уже в эту штуку тыкать! Ты ее помнешь!

— А она съедобна?

— Съедобно все, что можно сунуть в рот и проглотить.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Ну так спроси, придурок!

— Я только что спросил.

— Да не ее! Ох, ну что за дрянь ты себе секретируешь? Тебе не стыдно показываться на людях? Где твой умишник или терминал? Ой, да что угодно!

— Ну, я просто…

— Ясно. И что, все переставали работать одновременно?

— Нет, конечно. Если бы все одновременно бросили работать, всё бы остановилось.

— А-а, ну да.

— Но иногда выпадали дни, когда инфраструктура обслуживалась сокращенным, минимально необходимым числом сотрудников. В остальное время в отпуск уходили в порядке очередности. В разное время, в разном месте, как вы можете догадаться.

— А-га-а…

— А сейчас отпуском, или выходными, называется время, когда мы остаемся дома, потому что иначе не представлялось бы возможным всем собраться вместе. Мы бы не знали своих соседей.

— Я их и так не знаю…

— Да мы все непоседы.

— Сплошной отпуск.

— В старом смысле слова.

— И гедонисты.

— Ноги зудят.

— Ноги зудят, лапы зудят, плавники зудят, усики зудят…

— Концентратор! Это съедобно?

— …зудят газовые мешки, ребра зудят, крылья зудят, ласты зудят…

— Ладно. Думаю, смысл понятен.

— Концентратор? Эй?

— …зудят хваталки, зудят слизевые гребешки, зудят выдвижные колокола…

— Да хватит уже!

— Концентратор? Алло? Концентратор? Тьфу, у меня терминал не работает! Или Концентратор не отвечает.

— Может, он решил взять отпуск.

— …зудят плавательные пузыри, зудят мускульные оборки, зудят… Мм, в чем дело? У меня что-то в зубах застряло?

— Самомнение.

— Вот с этого мы и начинали.

— Уместное замечание.

— Концентратор? Концентратор?! Ну надо же! Никогда раньше со мной такого не…

— Ар Ишлоер?

— Гм?

К нему обратились по имени. Кабе обнаружил, что помимо воли впал в какой-то дремотный транс, это частенько случалось на подобных сборищах, когда беседа — точнее, несколько одновременных разговоров — оплетала его диковинным, чужацким, человеческим смыслом, так что было сложно уследить, кто и о чем говорит.

Он точно помнил произнесенные слова, но с трудом вычленял скрытый в них смысл и все время чувствовал непонятную отстраненность. Если только чары не разрушались, как сейчас, когда его окликнули по имени.

Он стоял в верхнем танцзале церемониальной барки «Солитон» в компании нескольких сотен существ, по большей части людей, хотя не все имели человеческий облик. Выступление композитора Циллера — концерт для древнего челгрианского музаикона — окончилось получасом раньше. Музыка звучала печально и сдержанно, в тональности с настроением вечера, но композитора встретили бурными аплодисментами. А теперь все принялись есть и пить. И болтать.

Кабе прибился к гостям, собравшимся вокруг одного из буфетных столов. В теплом благоуханном воздухе звучала негромкая музыка. Над головами собравшихся нависал купол из дерева и стекла, оборудованный какими-то старинными светильниками, далекими от полноты спектра, но заливавшими все вокруг приятным теплым сиянием.

С Кабе заговорило кольцо в носу. Впервые оказавшись в Культуре, Кабе отрицательно воспринял идею имплантации коммуникатора себе в череп (или в любую другую часть тела). Единственной вещью, с которой Кабе почти не расставался, было родовое кольцо в носу, поэтому ему изготовили идеальный дубликат, служивший теперь терминалом.

— Простите за беспокойство, господин посол. Это Концентратор. Вы ближайший к господину Ольсулю гость. Будьте так любезны, сообщите ему, что он обращается не к терминалу, а к обычной броши.

— Да-да, конечно.

Кабе обернулся к молодому человеку в белом костюме, который озадаченно вертел в руках украшение.

— Господин Ольсуль?

— Ага, я слышал. — Юноша, отступив на шаг, окинул хомомданина удивленным взглядом.

Кабе сообразил, что юноша первоначально принял его за скульптуру или замысловатый предмет мебели. Это случалось не так уж и редко. Вопрос масштаба и степени неподвижности. Блестящему черному пирамидообразному трехногому иномирцу ростом более трех метров трудно выглядеть своим в обществе худощавых матовокожих двуногих ростом от силы два метра. Молодой человек, сощурившись, продолжал изучать брошь.

— А я-то думал, что…

— Простите, что побеспокоил вас, господин посол, — сказало кольцо в носу Кабе. — Благодарю за помощь.

— Не за что.

К юноше подплыл блестящий сервировочный подносик, чуть накренился в знак почтения и промолвил:

— Это снова Концентратор. Господин Ольсуль, у вас в руках гагат в форме черевелля, богато изукрашенный платиной и саммитием. Творение госпожи Кзоссин Наббард с Синтриера, в манере Карафаида. Тонкая работа, подлинное произведение искусства. Но увы, это не терминал.

— Тьфу ты. А где же мой терминал?

— Вы оставили дома все свои устройства, способные исполнять функции терминала.

— А почему мне не сообщили?

— Вы попросили не делать этого.

— Когда?

— Сто…

— Ладно, проехали. Ну, э-э… меняю инструкцию. В следующий раз, когда я выйду из дому без терминала… пускай что-нибудь запищит или…

— Непременно. Будет сделано.

Ольсуль поскреб затылок:

— Может, обзавестись нейрокружевом? Имплантом.

— Бесспорно, вам придется приложить значительные усилия, чтобы забыть дома голову. А на остаток вечера могу предложить вам один из подчиненных автономников барки. Если пожелаете.

— Ага, ладно. — Юноша отложил брошь и повернулся к буфетному столу. — Так, что здесь съедобно… Ой, его нет.

— У него выдвижной колокол раззуделся, — тихо объяснил поднос, уплывая.

— Что?

— Ах, Кабе, друг мой, вот вы где! Большое спасибо, что пришли.

Кабе обернулся; рядом с ним, несколько ниже хомомданского роста и несколько выше человеческого, парил дрон Э. Х. Терсоно. Машина была чуть меньше метра в длину и примерно вполовину этого в ширину и высоту. Скругленный прямоугольный корпус дрона был изготовлен из тончайшего розового фарфора, покрытого резным кружевом тусклого голубого светокамня. Под полупрозрачной поверхностью просматривались компоненты начинки автономника — едва заметные, как тени под керамической кожей. Аураполе, сжатое до небольшого объема сразу под плоским дном, светилось мягким розовато-фиолетовым светом, а это, если Кабе запомнил правильно, означало, что дрон занят. Занят разговором с ним?

— Терсоно, — произнес он. — Да. Ну, вы же меня пригласили.

— Разумеется, пригласил. Но знаете ли, я запоздало сообразил, что вы можете воспринять мое приглашение не совсем корректно, как приказ или даже грубое принуждение. Конечно, такие приглашения, будучи отосланы…

— Хо-хо! В смысле, оно было не обязательным?

— Да это вроде просьбы. Понимаете ли, я хочу попросить вас об одолжении.

— Правда? — Что-то новенькое.

— Да. Нельзя ли нам пообщаться в более приватной обстановке?

Приватность, подумал Кабе. В Культуре редко услышишь это слово. Обычно оно встречается в сексуальном контексте. И даже там не так часто.

— Конечно, — ответил он. — Пойдемте.

— Благодарю. — Дрон поплыл на корму, поднявшись немного, чтобы лучше обозревать гостей на палубе. Машина вертелась из стороны в сторону, и ясно было, что она кого-то ищет. — В общем-то, — тихо произнес автономник, — еще не все собрались… А. Вот. Прошу вас, пожалуйте сюда, ар Ишлоер.

Они приближались к группе людей, столпившихся вокруг Махрая Циллера. Челгрианин длиной не уступал росту Кабе, шерсть на его лице была белой, а на спине — темно-коричневой. Сложение как у хищника, крупные, устремленные вперед глаза на большой голове, сильные челюсти. Длинные, мощные задние ноги, между ними закручен полосатый хвост, переплетенный серебряной цепочкой. Вместо двух срединных конечностей, как у далеких предков, у Циллера была единственная, широкая, частично скрытая темным жилетом. Почти человеческие руки, покрытые золотистой шерстью, оканчивались большими шестипалыми ладонями, напоминавшими лапы.

Как только они с Терсоно присоединились к толпе, окружившей Циллера, Кабе снова засосало в трудноразборчивый разговор.

— …Разумеется, вам не понять, о чем я. Вы не знаете контекста.

— Глупости. Контекст известен всем.

— Нет. Вы воспринимаете ситуацию, окружение. Это не то же самое. Вы существуете. Я этого не отрицаю.

— И на том спасибо.

— Ага. Иначе вы бы разговаривали сам с собой.

— По-вашему, мы на самом деле не существуем?

— Зависит от того, что понимать под существованием. Допустим, что не существуем.

— Все это так увлекательно, дорогой мой Циллер, — сказал Э. Х. Терсоно. — А интересно…

— Потому что не страдаем.

— Потому что вы вообще не способны страдать.

— Хорошо сказано! Ну а теперь, Циллер…

— Какой замшелый аргумент…

— Но ведь только способность страдать…

— Эй! Я страдал! Лемиль Кимп разбила мне сердце.