Восхищенный, с бокалом токайского в руке, я вышел на маленькую террасу, окруженную балюстрадой из белых мраморных столбиков в форме капель. Небольшая группа гостей молча наблюдала, как в пятнах света от редко проплывающих лодок и зданий на другом берегу канала падает снег. Хаотично кружась, снежинки возникали из тьмы у нас над головами, словно рожденные огнями палаццо, и тихо исчезали в нефтяной черноте мягко колышущихся вод.
На следующее утро я спозаранку вышел в холодную, обступающую со всех сторон белизну и прогулялся нехоженым маршрутом по району Дорсодуро. Облачка моих выдохов уплывали в темные узкие пространства впереди. Я бродил по древним, сокровенным камням, дышал студеным, отдающим солью воздухом и вбирал в себя амбр этой реальности. Он, конечно, состоял из тех же компонентов, что и амбры всех других миров, однако главенствующие ноты говорили о жестокости, по-своему притягательной, и вопиющей продажности — безмерно сладкий аромат упадка и разврата. Здесь, в непрерывно тонущем городе, с пленительно-свирепым духом, что просачивался мне в мозг, будто морской туман — в комнату, эти жестокость и продажность казались отжившими, но притаившимися, подобно поставленной на паузу записи.
Снег еще несколько дней пролежал под безбрежными, как море, небесами, добавляя пейзажу строгости, вытягивая цвет из воды, зданий и проплывавших облаков, погружая этот город вздорных красок, город Каналетто [Каналетто (Джованни Антонио Каналь) (1697–1768) — итальянский живописец, график и гравер. Наиболее известные его произведения посвящены Венеции и выполнены в жанре ведуты — детально прорисованного городского пейзажа.], в чарующий монохром.
На заключительный бал, который проходил в роскошном зале Дворца дожей, существовавшем уже пять сотен лет, съехались две тысячи магнатов, предпринимателей, послов, руководителей и сановников. Воздушное течение, зародившееся в Африке, надвинулось на итальянский каблук и Адриатику, вызвав таяние снега и туман, а потом замедлилось, столкнувшись с ветрами северных гор. В результате город почти полностью утонул в дымке, закутавшись в покрывала и плащи из капель.
В тот день я и повстречал свою Леди-в-маске.
Я нарядился средневековым православным священником, маску надел зеркальную. Немного потанцевав, я подсел за столик к Лочелле, где поучаствовал в нескольких слегка натянутых беседах с другими гостями и самим профессором, который проявлял такой сильный интерес к подробностям моей работы, что честные ответы не довели бы до добра нас обоих. Мне приглянулась одна из приглашенных — красивая высокая брюнетка, состоявшая в дальнем родстве с Лочелле и никак не связанная с «Надзором». Ее гибкое тело весьма зазывно смотрелось в наряде эпохи Возрождения. Увы, ее вниманием надолго завладел щеголеватый кавалер, и я отложил свои надежды на потом.
Решив немного отдохнуть от угощений, спиртного, танцев и разговоров, я отправился исследовать дворец. Одни комнаты я осмотрел, в другие меня не пустили, и, наконец, я вернулся в огромный Зал Большого совета, где цветастым вихрем кружились танцующие. Мое внимание привлек фриз с портретами дожей: одного то ли закрасили, то ли прикрыли черной тканью. Традиция, связанная с венецианскими маскарадами? Или с этим конкретным балом?
— Его звали Марино Фальеро, — произнес незнакомый женский голос по-английски, с легким акцентом.
Обернувшись, я увидел даму в костюме пиратского капитана. Почти моего роста — благодаря сапогам на высоких каблуках. Камзол она по-гусарски накинула на одно плечо. Остальные детали наряда казались разношерстными, подобранными на скорую руку: мешковатые бриджи с латунными пуговицами, вычурная, в рюшах, блуза, жилет с полураспущенной шнуровкой, больше похожий на корсет, трехцветный кушак, а на бледной тонкой шее — бусы, всевозможные цепочки и что-то вроде медной пластины-полумесяца. На ее черной бархатной маске, будто морось, спиралями расположились жемчужинки. Сочные губы весело улыбались. Из-под синей, лихо заломленной шляпы, увенчанной пучком аляповатых перьев, выбивались черные локоны.
— Любопытно. Расскажете поподробнее? — попросил я, глядя на темную прореху в череде портретов.
— Он пробыл дожем около года в середине четырнадцатого века, — сообщила незнакомка; ее голос звучал молодо, уверенно, мелодично. — Его обрекли на вечный позор, заменив портрет черным свитком. Фальеро пытался совершить переворот, чтобы свергнуть республику и провозгласить себя принцем.
— Он ведь и так был правителем, — удивился я.
Пиратка пожала плечами.
— Принцы и короли обладали большей властью. Дожей ведь выбирали. Пожизненно, но с уймой ограничений. Им не позволялось вскрывать официальную почту. Сперва письма читал цензор. Дожам также запрещалось беседовать с иностранными дипломатами без свидетелей. Какое-то влияние у дожей имелось, однако во многом они походили на марионеток.
Девушка взмахнула рукой. Блеснули серебром кольца, надетые поверх черной кожаной перчатки. Ее сабля — или пустые ножны? — качнулась у бедра.
— Я думал, портрет спрятали только на время бала.
Она помотала головой.
— Нет, навсегда. Фальеро был приговорен к Damnatio Memoriae [Damnatio Memoriae (лат. «проклятие памяти») — особое посмертное наказание, применявшееся в Древнем Риме, а затем и в других странах к государственным преступникам — узурпаторам власти, участникам заговоров, запятнавшим себя императорам. Любые свидетельства о существовании преступника — статуи, надгробные надписи, упоминания в законах и летописях — подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.]. Разумеется, ему еще и голову отрубили, а тело изувечили.
— Разумеется, — мрачно повторил я.
— Республика всерьез принимала такие угрозы в свой адрес, — уже холоднее пояснила пиратка.
Интересно, она из местных?
Улыбнувшись, я изобразил легкий поклон.
— Похоже, вы прекрасно разбираетесь в предмете, мэм.
— Едва ли. Просто интересуюсь.
— Спасибо вам за то, что и меня просветили.
— Не за что.
— Не хотите ли потанцевать? — кивнул я в сторону людской кутерьмы.
Она приподняла подбородок, словно оценивая мой внешний вид, а затем немного старательнее, чем я, отвесила поклон.
— Почему бы и нет?
И мы закружились в танце. Она двигалась с кошачьим изяществом. Я же нещадно вспотел под маской и тяжелыми одеждами, осознав, насколько мудрым решением было проводить подобные балы зимой.
Мы разговаривали под музыку; танец задавал ритм беседы.
— Могу я полюбопытствовать, как вас зовут?
— Можете. — Ничего не прибавив, она улыбнулась краешком губ.
— Прекрасно. И как же вас зовут?
Она качнула головой.
— Спрашивать имя на маскараде не очень-то тактично.
— Почему?
— Разве вы не чувствуете, как духи покойных дожей взирают на нас сверху, призывая к молчанию?
Я пожал плечами.
— Боюсь, что нет. Меня, во всяком случае, они не донимают.
Похоже, эти слова позабавили мою спутницу. Ее мягкие губы разомкнулись в улыбке, а затем произнесли:
— Alora [Что ж… (ит.)]…
На миг я подумал, что она все-таки представилась, но, конечно, это было всего лишь итальянское слово, по смыслу схожее с французским alors. Ее акцент я распознать не смог.
— Возможно, к именам мы вернемся позже, — продолжила незнакомка, кружась вместе со мной. — А на любой другой вопрос я охотно вам отвечу.
— Тогда спрашивайте первая. Дамы — вперед.
— Хорошо. Чем вы занимаетесь по жизни, сэр?
— Путешествую. А вы?
— Я тоже.
— В самом деле? И далеко вам доводилось бывать?
— Весьма. А вам?
— Дальше, наверное, некуда, — признался я.
— Вы путешествуете с какой-то целью?
— Да. Целей у меня много. А что насчет вас?
— У меня одна-единственная цель.
— Какая же?
— Угадайте.
— Разве тут угадаешь?
— Попробуйте.
— Дайте подумать… Вы путешествуете для удовольствия?
— Нет, — усмехнулась она. — Это так примитивно.
— Искать удовольствий — примитивно?
— Да, крайне.
— У меня есть знакомые, которые с вами не согласятся.
— У меня тоже, — сказала она. — Могу я узнать, что вас так позабавило?
— Ваш тон. Похоже, вы этих знакомых презираете?
— Они так примитивны, — фыркнула девушка. — И это еще раз доказывает мою правоту, согласитесь.
— Ну, что-то определенно доказывает.
— Опять эта ухмылка.
— Увы, вам видно только мой рот.
— Полагаете, это все, что достойно моего внимания?
— Нет, надеюсь.
Она склонила голову набок и строго спросила:
— Вы со мной флиртуете, сэр?
— Во всяком случае, пытаюсь, — усмехнулся я. — Получается?
Она задумчиво поглядела в ответ и медленно повела головой справа налево, словно кивнув в горизонтальной плоскости.
— Пока еще рано судить.
Позже — музыка эхом звучала на лестницах, в залах и коридорах — мы задержались возле огромной, во всю стену, карты мира. Она показалась мне довольно точной, а значит, сравнительно новой, хотя в силу обстоятельств эксперт из меня тот еще. Мы со спутницей подошли ближе, стараясь отдышаться после танцев. Мы оставались в масках, и я по-прежнему не знал ее имени.
— Вы все тут находите верным и современным, сэр? — поинтересовалась она, пока я разглядывал континенты и города.
— Боюсь, здесь я тоже некомпетентен, — признался я. — География не мой конек.
— Но ведь что-то вас в этой карте не устраивает? — продолжила она, слегка понизив голос. — Быть может, ее ограниченность?
— Ограниченность? — переспросил я.
— Здесь один-единственный мир, — спокойно пояснила девушка.
Я изумленно уставился на нее, а она вновь сделала вид, что интересуется картой. Вернув самообладание, я рассмеялся и махнул рукой:
Конец ознакомительного фрагмента
