Игорь Градов
Я убил Гитлера. Охота на фюрера
Часть первая
БЕРЛИНСКИЙ ВАЛЬС
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Москва
16 ноября 1941 года
Сознание вернулось внезапно. Сенцов судорожно вздохнул и закашлялся.
— Потерпи, милок, — услышал он над собой тихий, старческий голос, — недалеко осталось.
Его куда-то тащили. Точнее, волокли. Это он понял по тому, что видел над собой только низкое, пасмурное, серое небо, с которого падали редкие крупные снежинки. Он лежал на спине, и его волокли на шинели по стылой, обледенелой мостовой.
Потом небо неожиданно сменилось полутемной подворотней и затем — высоким сводом подъезда. Значит, его доставили в дом. Здание, судя по всему, было старое, дореволюционное, с просторным вестибюлем, кафельным полом и лифтом за черной железной дверью. Сенцов увидел чудом сохранившуюся белую лепнину и лампочку на длинном шнуре. Затем его втащили в какую-то квартирку и оставили лежать на полу в узком, темном коридоре.
— Ну, вот и хорошо, — тихо произнес все тот же старик, — полежи пока, я за доктором схожу.
Сенцов попытался привстать — приподнялся на локте, хотел осмотреться и сесть, но от резкой боли повалился обратно. Да, сильно его зацепило… Последнее, что он помнил в бою у Белорусского вокзала, — как серо-зеленая туша немецкого танка, лязгая гусеницами, тяжело вползала на его позицию. А он, припав к панораме, пытался сделать последний выстрел — в лоб, прямо в ненавистный крест.
Позади его артиллерийской батареи вовсю чадил Белорусский вокзал, рвались снаряды в горящей полуторке, доставившей боеприпасы… Но выстрелить Сенцов не успел. Бронированная машина тяжело перевалилась через бруствер и рухнула прямо на орудие, подминая под себя и его, и двух бойцов. Пулеметная очередь сбила его с ног, он провалился в темноту…
Михаил снова попытался подняться, но опять безуспешно. Только боль в груди стала сильнее, невыносимее. Он потерял сознание.
Из беспамятства Сенцова вывел резкий толчок — кто-то взваливал его на узкий топчан.
— Осторожнее, — говорил старик, — не дай бог, помрет.
— Не помрет, — уверенно отвечал другой голос, женский, — молодой, сильный, выкарабкается.
Сенцов приподнял голову, чтобы посмотреть, но боль опять раскаленной иглой пронзила грудь. Он громко застонал
— Тише, сынок, — зашикал на него старик, — немцы близко, услышат! Тогда всем конец. И тебе, и мне, и Марье Алексеевне…
— Они пока заняты, — возразила женщина, — квартиры делят, мебель и ковры тащат. Надолго устраиваются, гады, со всеми удобствами. Зимовать, видать, собираются… Но ты, сынок, действительно потерпи. Понимаю, что больно, а что делать? В госпиталь тебя нельзя — немцы всех наших уже на мороз выкинули, кого сразу убили, а кого по сараям распихали. Чтобы сами замерзли… Место для своих освобождают, у них тоже много раненых и обмороженных. Придется тебя, голубчик, здесь оперировать, больше негде. Хорошо, что легкое у тебя вроде бы не задето, и пуля неглубоко засела, а то бы…
Женщина не договорила. Но Сенцов и сам понимал — с простреленным легким он долго не протянул бы. Чудо, что вообще жив остался.
— Тебе еще повезло, — как будто угадала его мысли женщина, — пули в основном по касательной прошли. Ребра задели, это не считается. Одно ранение серьезное, в грудь. Видать, кто-то сильно за тебя молился, или ты сам такой везучий. А сейчас потерпи, больно будет.
Женщина коснулась груди Сенцова, тот громко застонал.
— Тише ты, — запричитал старик, — немцы ведь!
— Митрофаныч, — сказала женщина, — нет ли у тебя водки? Нужно рану промыть и скальпель продезинфицировать. И ему надо дать, как обезболивающее. Другого-то все равно нет…
Старик прошамкал что-то и исчез. Вскоре вернулся, держа в руках бутылку.
— Из моих запасов, довоенная…
— Ладно, не жмоться, — сказала врачиха, — на нужное дело пойдет. Лейтенант за нас воевал, кровь проливал. Ты сам все видел. Его ребятки там все полегли, на батарее. Слишком мало их, чтобы немцев остановить…
Старик кивнул:
— Страшное дело! Я как глянул — так и обомлел. Танки немецкие на Ленинградке да улице Горького, которые сильно горят, а которые — просто взорванные. Земля черная, снега вовсе нет, Белорусский вокзал дымит, и три дома еще напротив. Копоть, вонь, тела… Своих-то немцы уже убрали, а наши еще там. Кто раздавленный, кто подстреленный. Я уж думал — все, никого в живых нет, потом смотрю — вроде шевелится один. Подползаю — точно, стонет тихонько. Ну, я его за шиворот — и сюда, пока немцы не очухались. Притащил и сразу за тобой…
Сенцов осмотрелся. Крошечная комнатушка со скошенным потолком — в таких раньше жили швейцары, а теперь обитали дворники. На стенах — выцветшие обои и старые фотографии в тонких рамочках, в красном углу — газетный портрет Сталина и пара плакатов с красноармейцами, танкистами и летчиками. У стен — старый гардероб, облезлый буфет и небольшой стол. Дальше — железная кровать под синим одеялом. Вот, собственно, и все. Не считая, конечно, пары стульев и вешалки возле дверей.
Рядом с ним сидел старик — седой, худощавый, с резкими, глубокими морщинами, напротив — пожилая женщина с милым, добрым и очень усталым лицом. Они напряженно прислушивались к тому, что делалось за стеной — там был какой-то грохот и раздавались громкие команды по-немецки.
— Вот, мебель опять потащили, — кивнул старик, — говорят, здесь какой-то ихний генерал жить будет. Вместе со своими офицерами… Ишь, разорались, раскомандовались! Хозяева, едрить ты!
— Им теперь можно, — тяжело вздохнула женщина, — все можно — победители! А ты, Митрофаныч, с ними не спорь, им не перечь и в бутылку не лезь. Понимаю, что противно, а что делать? Раз уж такое дело… Если тебя убьют, кто за лейтенантом ухаживать станет? Мне нельзя — сам знаешь, я при больнице, боюсь, вырваться не удастся. Чудо, что ты меня вообще дома застал. Немцы уже весь наш медперсонал в госпиталь сгоняют — за своими ухаживать. Бои тяжелые были. Успеть бы лейтенанта прооперировать…
— Так чего мы ждем? — нахмурился старик. — Давай, делай, а я тебе помогу. Только лампу зажгу…
Женщина кивнула и поднесла к губам Сенцова металлическую кружку:
— На, дружок, хлебни, легче станет.
Михаил выпил и закашлялся — водка обожгла горло.
— Пей, пей, — тихо, но убедительно произнесла женщина, — водка тебе сейчас в самый раз.
Сенцов допил и без сил рухнул на топчан.
— Ну вот, — тихо произнесла женщина, — можно начинать. Митрофаныч, посвети мне…
Старик поднял повыше керосиновую лампу. Женщина разрезала и сняла с Сенцова гимнастерку, майку, низко склонилась над раной:
— Так, кажется, пулю можно подцепить.
И попыталась скальпелем расширить рану. Сенцов вскрикнул и потерял сознание. А когда очнулся, доктор уже вытирала руки полотенцем.
— Порядок, — устало улыбнулась Марья Алексеевна, — пулю из раны я вытащила, шов наложила, перевязку сделала. Лежи, отдыхай. Митрофаныч тебя в гражданское переоденет, будешь его сыном. Паспорт, к счастью, есть…
— Петруша-то мой пропал, — горько закивал старик, — как повезли в сентябре противотанковые рвы копать, так больше ни слуху, ни духу. Не знаю, жив ли…
— Верь, Митрофаныч, иного нам не дано, — вздохнула женщина. — Даст Бог, вернется твой Петруша, и другие все тоже… А нет — значит, такая у них судьба. Сам понимаешь — немец под Ленинградом стоит, всю Белоруссию и Украину захватил, до самой Москвы дошел… Какие бои были, а все равно столицу не удержали! Хорошо, что хоть товарищ Сталин с правительством успел эвакуироваться в Куйбышев, теперь будет оттуда руководить. Хотя какое там руководство… Лето и всю осень отступали, Москву сдали, не пришлось бы Красной Армии до самого Урала драпать.
— Не придется, — твердо ответил старик, — вот погоди — соберет товарищ Сталин больше сил и погонит Гитлера, как когда-то Кутузов — Наполеона.
— Дай Бог, — снова вздохнула Марья Алексеевна, — а то как нам жить под немцами-то? Впереди зима долгая. Когда еще наши вернутся? Неизвестно…
Старик, соглашаясь, горестно покачал головой, потом подобрал с полу окровавленные вещи Сенцова.
— Ты их подальше выброси, — посоветовала врач, — чтоб не нашли. А немцам, когда придут, скажешь, что это твой сын. Его, мол, осколком бомбы в сентябре ранило, поэтому и не призвали в армию. А почему не в госпитале, так это понятно: всех больных и раненых по домам распихали, чтобы для красноармейцев место в госпиталях освободить. Если не будут близко смотреть — обойдется. По возрасту он твоему Петруше почти ровесник, даже похож немного. Глядишь, сойдет. Ты паспорт сына для немцев приготовь, а его документы спрячь.
Старик достал из кармана гимнастерки документы Сенцова.
— Старший лейтенант Михаил Сенцов, — открыл он военный билет, — 1920 года рождения. Молодой…
Полистал комсомольский билет.
— Ба! Да он из наших, из московских! — обрадовался старик. — Билет выдали в Краснопресненском райкоме комсомола.
— У меня мать с братом на Малой Бронной, — еле слышно произнес Сенцов, — адрес на бумажке. Скажите им…
