— Скажу, — кивнул старик, — обязательно. Найду и скажу. Если, конечно, их в эвакуацию не отправили. Но чуть позже, когда немцы немного успокоятся. А сейчас опасно очень — гребут всех подряд. Говорят, комиссаров и евреев ищут. Кого хватают — расстреливают на месте. Придется тебе немного подождать Документы твои я спрячу в сарае, а ты теперь мой сын, Петр Мазов. Понял?

Сенцов с трудом кивнул. Он чувствовал себя очень плохо, грудь сильно болела, и еще — страшно хотелось пить. Михаил облизнул пересохшие губы и подавил стон. Надо было терпеть, иначе он мог выдать тех, кто спас ему жизнь. Старика и женщину-врача…

— Соседи? — поинтересовался Михаил. — Не донесут?

— Никого нет, — пожал плечами старик, — одни мы с Марьей Алексеевной остались. Кто в октябре уехал в эвакуацию, а кто просто сбежал…

— Завтра, если получится, загляну, сделаю перевязку, — сказала Марья Алексеевна, — нет — так меняй бинты сам. Рви полотенца, простыни, пододеяльники. Бинтов, боюсь, больше не будет, немцы все для своих нужд загребают. Ладно, я побежала. А то…

— Спасибо тебе, Алексеевна, — произнес старик, — хорошее дело сделала. Нам теперь нужно друг за дружку держаться, иначе не выживем.

— Куда я от тебя денусь? — пожала плечами женщина. — И за тобой, и за лейтенантом присмотрю. Если смогу. Осталась, чтобы за нашими ранеными в госпитале ухаживать, а не за кем оказалось, немцы всех поубивали. Ну ничего, они за это еще ответят! Страшную цену заплатят… Не может быть, чтобы им такие злодейства с рук сходили, Господь этого не допустит!

Женщина вздохнула и быстро вытерла слезы, потом попрощалась с Митрофанычем и покинула комнату. Сенцов и старик остались одни.

— Пить, — тихо попросил Михаил.

— Сейчас, сынок, — засуетился старик, — поставлю. Печку растоплю, чайку заварю. Еще немного хорошей заварки осталось, сделаю! Потерпи, я быстро.

Старик ушел на кухню. За стеной квартиры снова послышался шум — загрохотали по лестницам кованые сапоги, зазвучали лающие, отрывистые команды. Немцы распоряжались в доме, переносили вещи, устраивались на постой.

Сенцов слышал, как какой-то старательный «герр лейтенант» почти мальчишеским голосом командовал солдатами, показывал, куда ставить диваны и кресла для «герр генерала». Солдаты «яволькали» и послушно тащили мебель для командира. Вскоре Михаилу это надоело, и он отвернулся. Улегся удобнее, насколько позволяла рана, накрылся байковым одеялом и незаметно для себя заснул.

* * *

Проснулся он ночью. В комнатке было темно, только слышалось спокойное дыхание старика. Митрофаныч спал на кровати у окна. Сенцов чуть застонал — рана болела невыносимо. Старик тут же проснулся:

— Что, сынок, пить хочешь? Я сейчас…

И подошел к его топчану:

— На, выпей.

Сенцов жадно припал к кружке. Это был холодный, давно остывший чай, слабый, едва заваренный. Но он показался Михаилу вкуснее всего, что пил когда-либо. Сенцов никак не мог напиться. Наконец Митрофаныч произнес:

— Хватит, тебе много нельзя. Ложись и спи. Это для тебя лучшее лекарство. Другого, боюсь, не будет…

Сенцов откинулся на спину. Лежать было жестко и неудобно — тощий матрасик никак не походил на мягкую перину, да и подушка была мала. Он заворочался, стараясь улечься поудобнее.

— На этом топчанчике мой сын спал, Петруша, — пояснил старик, — худенький он, да и росточком невеликий, пониже тебя будет. Умещался. Где он теперь, что с ним? Как бы узнать, а?

Старик замолчал, не говорил ничего и Сенцов. А что он мог сказать? Что все части, уцелевшие после ноябрьского прорыва немцев, попали на Волоколамском шоссе в страшную мясорубку и мало кто сумел выбраться живым? Что в последний бой на самых подступах к городу бросили необученных ополченцев, которые все и погибли? Это и так известно.

Была необходимость во что бы то ни стало сдержать немцев, дать время эвакуироваться советскому правительству, товарищу Сталину, управленцам, инженерам, специалистам, техникам, ученым, врачам, учителям, рабочим… Вывезти золотой запас, казну, заводское оборудование, материалы, оружие, боеприпасы, продовольствие, обмундирование… И еще архивы и самые ценные музейные экспонаты. Да много чего! Всего и не перечислишь…

Но тело Ленина — в первую очередь. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы оно досталось фашистам. Или пострадало во время длительной эвакуации. Сенцов слышал, что саркофаг с телом вождя отправляли с вокзала прямо под бомбами, под свист пуль и разрывы снарядов. Однако успели.

А еще надо было взорвать то, что вывезти не получалось. Тяжелые станки, генераторы, подъемные краны, строительные машины… Взорвать метро и Мавзолей. Чтобы ничего не осталось!

Вот потому он, Сенцов, и стоял до самого конца у Белорусского вокзала, прикрывая отход Красной Армии и выигрывая время, чтобы провести эвакуацию. Он свой долг выполнил — сдерживал немцев, как мог, не давал прорваться на улицу Горького и в центр города. Только силы были слишком уж неравные — его батарея против всей бронированной мощи дивизии генерала Файеля. Немало пожег он немецких танков и поубивал фрицев, но и его батарею смяли, уничтожили, а самого чуть не убили. Из всего личного состава, выходит, уцелел он один. И то — уцелел ли? Вот придут немцы, найдут его, и все, конец… Даже матери сообщить не успели.

— Митрофаныч, — тихо попросил Сенцов, — скажи матери… Малая Бронная, дом…

— Знаю, — откликнулся Митрофаныч, — схожу. Я же обещал! А ты пока спи, сынок, сил набирайся, они тебе пригодятся. Очень пригодятся. Война, похоже, долгая будет…

Второй раз очнулся Сенцов уже ранним утром, когда серенький рассвет только-только вполз в маленькую комнату. Митрофаныч напоил его чуть теплым чаем и дал пожевать размоченный хлеб.

— Немцы приходили, — сообщил он, — еще затемно, пока ты спал. Комендант дома, а с ним двое солдат. Я наврал, что ты мой сын, бомбой раненный, и паспорт показал. Комендант, гауптман Шлеер, на тебя посмотрел, но ничего не сказал. А мне приказал на работу выходить — камин топить у герр генерала, снег чистить во дворе. Истопника нашего, видишь ты, нету, удрал он, зараза, я один за всех остался.

— А кем вы работаете? — поинтересовался Сенцов.

— Дворник я, — ответил старик, — тут, в доме. За это мне и Петеньке квартирку дали. Хорошая работа была, полезная. Я всех жильцов в доме знал, и они меня, Митрофанычем уважительно звали. Кому чем помочь — так это я первый. И починить, и принести, и прибить-приколотить… На все руки мастер. Благодарили меня за это — и деньгами, и едой. Здесь большие люди жили, совслужащие, в учреждениях служили, хорошо получали. Видел бы ты жен! Расфуфыренные, важные, боже ты мой! Зимой — в шубах дорогих, а летом — в платьях модных. А дети ихние! В костюмчиках, при боннах да няньках. С жильцами очень вежливым надо было быть — обращаться только по имени-отчеству и на «вы». А теперь где они все? Смотались, еще в начале октября. Только мы с Марьей Алексеевной и остались.

— Она врач? — спросил Сенцов.

— Да, — кивнул Митрофаныч, — доктор, но на пенсии. Могла бы уже не работать, но сама в больницу пошла, когда война началась. И потом с ранеными вызвалась остаться, чтобы ухаживать. А теперь вот фрицев лечит, а куда денешься?

Старик горестно вздохнул. Поднялся со стула и начал собираться:

— Пойду-ка я в квартиру к герр генералу, проверю, как там камин. А то немцы строгие, порядок любят. Я это еще по прежним временам знаю. Мальчонкой работал в семье одного инженера, Ханкиль его фамилия. Он у Михельсона служил, за станками присматривал. Важный человек и богатый очень! Одной прислуги — пять штук: экономка, повар, бонна для девочки, конюх, горничная… Квартира — лучшая, свой выезд. Я на подхвате был — принести, подать. Камины топил, воду таскал, дрова колол, всего понемножку. Вот по-ихнему и научился немного, а теперь, глядишь, и пригодилось. Гауптман Шлеер как узнал, что я могу по-немецки, так сразу закивал довольно. Будешь, говорит, нам служить, квартиры в доме убирать, снег чистить. Старайся, работай, и я дам тебе хороший паек, хватит и тебе, и твоему сыну. Служи новой власти честно, будь аккуратным и опрятным, выполняй приказы. А я закрою глаза на то, что у твоего сына рана свежая… Я, конечно же, согласился. Что делать…

Митрофаныч тяжело вздохнул. Потом натянул старое пальто, взял шапку и вышел. Михаил остался один. Он слышал, как дом постепенно оживал, как все чаще и чаще хлопала входная дверь, впуская и выпуская жильцов, как звучали во дворе громкие немецкие команды. Иногда в них вплеталась и русская речь. Новая власть прочно устраивалась в Москве, обживалась, заводила свои правила.

Для Михаила же самым главным сейчас было выжить, чтобы потом, когда поправится, снова взяться за оружие. И драться с врагами. Его тревожили думы о матери и брате — в Москве или успели эвакуироваться? Что с ними? От квартиры Митрофаныча до его дома — десять минут, только как дать знать о себе? Старик был прав — высовываться на улицу сейчас очень опасно. Тем более ему, со свежей раной. Значит, придется ждать. И еще — готовиться к новым сражениям. «Война не проиграна, пока жив хотя один солдат». Он вычитал эту фразу в какой-то старой книжке и запомнил. Очень уж она ему понравилась! Правильная мысль, верная. Пока жив хотя бы один боец Красной Армии, война еще не проиграна. Отступление и сдача Москвы — дело временное, это все понимают, даже сам Гитлер… Все еще впереди. Он, старший лейтенант Сенцов, будет сражаться. А для этого надо прежде всего выжить…