С этими мыслями Михаил и заснул. Во сне он видел мать — как она готовит его любимые пироги с рисом и яйцами…
* * *
Потянулись однообразные дни. Михаил большую часть времени проводил один. Митрофаныч уходил рано и приходил поздно, сильно уставший. Приносил еду и делился последними новостями.
— Немцы весь город заняли, но бои кое-где еще идут. В Марьиной Роще на их патруль напали, двоих убили, а в Лефортово склад с обмундированием сожгли. Подпольщики и партизаны действуют, говорят, даже целые отряды. Фрицы их очень боятся, на окраины города не суются, только иногда — большими силами, с танками и бронемашинами. Зачистки проводят, карательные операции… Но все равно толку чуть — из одного места партизан прогонят, а они в другом появляются. Все лесопарки и окраины — наши, и не только. Нескучный сад, к примеру… Это два шага от главной немецкой комендатуры — она в Провиантских складах. Повсюду военные патрули, на каждом углу — пушки и пулеметы, а все равно хозяевами себя фрицы не чувствуют. И правильно — не будет им покоя на нашей земле…
Через несколько дней:
— Слышал, ждут приезда самого Гитлера, он должен парад победы принимать. На Красной площади… Гестапо в городе лютует, хватает всех подряд — немцам в каждом прохожем подпольщик мерещится. На стадионе «Динамо» фрицы концлагерь устроили, прямо на футбольном поле. Оцепили трибуны поверху колючей проволокой, и согнали людей. И наших пленных, и просто горожан. Прямо на снегу спят, мерзнут, гибнут от холода и голода. Мертвых каждый день грузовиками вывозят, закапывают в Петровском парке, а на их место новых гонят. На Болотной площади виселицы стоят, каждый день людей казнят, а жителей заставляют смотреть. Чтобы боялись новой власти. Только никто фрицев не боится, злые все, ненавидят их зверски…
Несколько дней спустя:
— …Голодно в городе, хлеб и крупу дают только по продуктовым карточкам, и то не всем — только тем, кто служит. Света нет, воды тоже. Москвичи буржуйками греются, снег топят, пекут лепешки и кашу варят, когда есть из чего варить. Выживают, как могут. На дрова все заборы и скамейки разломали, мебель из квартир тащат, книги и газеты жгут. Многие в своих домах замерзают или от слабости и голода падают прямо на улицах. Их приказано убирать, а куда? Хоронить некому, да и негде — кладбища не работают, везти не на чем. Горючее — только для немецкой армии. Складываем пока в сараях, а что будет, когда весна придет? Растает, вонь страшная. Придется тогда во дворах хоронить, прямо у забора…
Через неделю:
— Полицаи дом за домом обходят, всех, кто еще живой, на работу гонят. Чтобы заводы и фабрики хоть как-то запустить. Хотели фрицы метро наладить, чтобы перед Гитлером выслужиться, но ничего не вышло. Транспорт не ходит, все пешком пробираются. А снега намело — аж до вторых этажей! Немцы с трудом починили одну электростанцию, запустили генераторы, но электричества хватает только на Кремль да на пару кварталов в центре. У нас в доме тоже нет, хотя сам генерал живет. Батареи замерзли, воду слить не успели, канализация не работает, весной все это растает и потечет…
И еще:
— Вчера дворников гоняли на улицу Горького — убирать снег, тротуары чистить, порядок наводить. Говорят, Гитлер прибывает, а с ним — все фашистское начальство. На Красной площади Мавзолей восстанавливают, к параду готовятся. Фюрер собирается на Мавзолее стоять и доблестных солдат Рейха приветствовать, когда те будут мимо в колоннах проходить. Тьфу ты! Чтоб им всем сдохнуть, гадам, а их фюреру — в первую очередь!
Сенцов слушал и пытался понять, что же происходит в Москве. Понятно, что немцы большую часть города не контролируют, держатся лишь в центре. Это вполне ожидаемо. Москва была взята, но не покорена.
Также было понятно, что весной развернутся новые сражения. Немцы наверняка постараются развить успех, а наши войска — отбить столицу. Ведь она имеет огромное политическое значение! Скорее всего, это удастся. За зиму подтянутся резервы, войска укомплектуют танками и самоходками, насытят артиллерией. И тогда вперед, на Москву! За Родину, за Сталина!
А фашисты, наоборот, к этому времени ослабнут: коммуникации у них сильно растянуты, снабжение войск идет крайне плохо. Вокруг Москвы активно действуют партизаны, пускают немецкие поезда под откос, взрывают мосты. Да и русская зима кое-что да значит. В теплую форму немецких солдат так и не переодели, мерзнут в своих летних шинелишках. Тащат у населения теплую одежду, даже женские кофты и шали, надевают под кители, перевязывают грудь шерстяными платками. Как французы зимой 1812-го… Значит, у них будет много больных и обмороженных, что хорошо. Еще важно и то, что поставки горючего идут нерегулярно — опять же из-за партизан. А без топлива вся немецкая техника — груда железа. Пусть попробуют повоевать!
Эти мысли радовали Сенцова. Значит, надо продержаться лишь до весны, а там наверняка начнется наше наступление. И он к тому времени окончательно встанет на ноги…
Митрофаныч сдержал обещание, сходил к нему домой. Но ни матери, ни брата не нашел. По словам соседки, их эвакуировали вместе с заводом еще в сентябре. Это была хорошая новость. Значит, все в порядке.
Михаил пытался через Митрофаныча связаться со старыми школьными товарищами, но опять ничего не вышло — кто-то ушел на фронт, кто-то, как и его родные, был в эвакуации, а кто-то добровольно перешел на сторону новой власти. Служил в полиции…. Последнее для Михаила было особенно удивительно: неужели его одноклассники, комсомольцы, могли стать полицаями, предателями? Но факты говорили сами за себя.
Сенцов постепенно поправлялся, начал потихоньку двигаться, ходить по комнате. Хотя слабость все еще чувствовалась — он уставал и через пять минут присаживался. Для лучшего восстановления ему было необходимо хорошее питание, но откуда ж взять? Немцы давали населению минимум — немного муки, пшена, риса, иногда еще мороженой картошки. Митрофанычу, как состоящему на службе, полагалась колбаса и изредка — мясные консервы. Вот только чая совсем не было, поэтому все пользовались морковной заваркой. «Оно так даже полезнее, — шутил Митрофаныч, — витамины!»
Плохо было и с куревом — сигареты стали в оккупированной Москве самым ходовым товаром, на них можно было выменять все. В городе активно действовал «черный рынок», ближайшая толкучка находилась на Тишинском рынке. У спекулянтов были и тушенка, и сало, и масло, и даже довоенная водка. Полицаи устраивали на толкучках облавы, искали среди продавцов и покупателей подпольщиков, но после обысков и проверки документов обычно всех отпускали. И спекулянты снова возвращались на свои места.
Люди открыто говорили, что положение германской армии не такое блестящее, как утверждают немцы. Победные реляции, которые регулярно звучали по радио, очень далеки от действительности. Да, частям Вермахта удалось занять Москву и существенно потеснить Красную Армию, но полностью разгромить ее они не смогли. С трех сторон город был охвачен советскими войсками, а с четвертой — плотно обложен партизанами. Причем народные мстители действовали так активно, что на борьбу с ними приходилось выделять целые дивизии, усиленные артиллерией и танками. И все равно толку от этого было мало: горели немецкие склады, взрывались мосты, шли под откос поезда с живой силой, техникой, вооружением и продовольствием. «Дубина народной войны», — вспомнил Сенцов фразу из «Войны и мира». Все повторялось, как в 1812-м..
В Москве было очень неспокойно: что ни ночь — то стрельба, взрывы, нападение на патрули и полицейские участки, даже на районные комиссариаты. Немцы контролировали Кремль и несколько прилегающих кварталов, почти вся остальная территория принадлежала подпольщикам.
Митрофаныч рассказывал: «Вчера в машину генерал-губернатора гранату бросили. Какой-то паренек, пацаненок совсем. Несколько человек убил, но и сам погиб. Эх! А губернатора фон Грота в машине не оказалось… И еще слышал — наши десант в Измайловский лес на парашютах сбросили, бои там были большие. Не знаю, удалось ли кому уцелеть…» Такие новости — каждый день.
Наконец Сенцов настолько окреп, что стал потихоньку выходить из квартиры и помогать Митрофанычу убирать снег. Во-первых, ему одному было тяжело, а во-вторых, надо поддерживать легенду о заботливом сыне. На людях Михаил звал Митрофаныча «папой» и даже старался ему во всем подражать — в походке и речи. Михаил каждое утро чистил двор, приносил немцам дрова и воду, топил камины. А сам внимательно смотрел и слушал.
Немцы заняли весь дом, благо он был пустой. Из жильцов остались только Митрофаныч и Марья Алексеевна, ее немцы не трогали — наоборот, старались даже подкармливать из пайков. Понимали, что она ухаживает за их ранеными. А на то, что Марья Алексеевна перевязывает еще и Сенцова, смотрели сквозь пальцы. Может, и догадывались, что он никакой не сын Митрофаныча, но виду не подавали. Михаила даже по-своему уважали — как храброго солдата, получившего тяжелое ранение в бою.
Комендант Шлеер свое слово сдержал — в гестапо о подозрительном жильце не сообщил, наоборот, даже от полицаев прикрывал — гонял, если те появлялись в доме. Гутман, кажется, искренне презирал трусов и негодяев, добровольно пошедших в полицию.
