И было за что. Полицаями в городе служили, как правило, бывшие уголовники и еще, как ни странно, милиционеры. Те и другие ненавидели друг друга, но еще больше ненавидели немцев. Понимали, в случае чего ими спокойно пожертвуют.

Немцы действительно ни в грош не ставили своих новых помощников, поручали самую грязную работу — казнить пленных красноармейцев, вешать мирных жителей, устраивать облавы. Впрочем, последнее полицаям очень даже нравилось — это была возможность вдоволь пограбить. Они врывались в квартиры и брали все, что хотели. Часто при этом насиловали женщин… А если кто-то сопротивлялся, безжалостно убивали. А потом говорили — мол, это были большевистские агенты, красная сволочь, отказались сдаваться.

Дошло до того, что уцелевшие горожане стали сами приглашать немцев на постой. Это была единственная возможность защититься от вечно пьяных и абсолютно обнаглевших полицаев. А те пили каждый день — понимали, что возмездие неминуемо придет, причем скоро. Вот и топили свой страх в самогоне.

Немцы прекрасно знали о грабежах и насилиях, недовольно морщились, но молчали — такие «стражи порядка» им были нужны. Зато подпольщики люто ненавидели их — пожалуй, даже больше, чем самих фашистов. И уничтожали при малейшей возможности. В плен не брали…

Однажды Митрофаныч вернулся особенно злой:

— Слышал, что сегодня в Москву прибыл сам Гитлер. Честно говоря, не думал, что приедет — в городе слишком уж беспокойно… Но прибыл. Рано утром, на Белорусский вокзал, специальным литерным поездом, с большущей охраной. А потом его кортеж на улице Горького видели, пять черных машин. Вдоль тротуаров немцы солдат поставили, не пробраться. А жаль, наши такой шанс упустили!

— Гитлер приехал, чтобы быть на Красной площади? — уточнил Сенцов.

— Да, — сплюнул Митрофаныч, — так все говорят. Объявили, что парад состоится 23 февраля, в день Красной Армии. Вот, гады, что удумали. Мавзолей, кстати, починили, деревянные трибуны рядом поставили, для гостей. Ждут все высшее руководство Рейха и еще иностранцев. Вот бы во время парада их всех рвануть! Только как это сделать: в центр не проберешься, подходы перекрыты, на Красной площади круглосуточно оцепление стоит. Я бы жизнь свою легко отдал, чтобы только подобраться и в Гитлера гранату бросить. Чтобы конец!

Старик плюнул и пошел на кухню — греть воду и печь лепешки. «Хлеб и каша — еда наша», — шутил Митрофаныч.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Москва

23 февраля 1942 года

— Вставай! — кто-то тряс Сенцова за плечо. — Гитлера взорвали!

Михаил открыл глаза — над ним склонился взволнованный Митрофаныч.

— Просыпайся, — повторил тот, — тут такие дела!

Михаил резко сел, привычно натянул валенки, накинул ватник. Вчера он лег поздно — до самой ночи таскал по приказу коменданта Шлеера дрова, воду, мыл полы в комнатах, подметал в коридорах и на лестницах. Немцы хотели устроить грандиозную попойку — отпраздновать свою долгожданную победу.

Пока Михаил драил полы и протирал пыль, штабные офицеры курили на лестнице. Они громко говорили, шутили, не обращая внимания на русского уборщика. Считалось, что он не понимает по-немецки. Михаил старательно делал вид, что действительно не знает дойче, а сам внимательно слушал. Не зря, выходит, в училище их натаскивали!

Гауптман Шлеер, покуривая в кругу офицеров, важно рассуждал о будущих наградах и повышениях по службе. По его словам, после парада фюрер лично вручит ордена и памятные медали, поздравит отличившихся солдат и офицеров, а затем будет торжественный прием и праздничный обед. И, разумеется, последуют приказы о новых званиях и назначениях…

Медаль «За взятие Москвы», разумеется, дадут всем, кто принимал непосредственное участие в штурме города, а вот особый «Железный крест», учрежденный к этому случаю, вручат лишь лучшим из лучших. Только тем, кто проявил особую доблесть при взятии большевистской столицы или проливал кровь на ее улицах.

Крест, разумеется, получат все офицеры ударной группировки — от фельдмаршала фон Бока до командиров полков, первыми вступивших в Москву. Конечно, отметят и тех, кто руководил штурмовыми отрядами, два дня пробивавшимися в центр, к Кремлю, под яростным огнем большевиков. Вот как он, Фридрих Шлеер, например.

Гауптман очень гордился тем, что оказался в составе 2-й танковой дивизии генерала Файеля, которая одной из первых вошла в город. Шлеер рассказывал, как в начале октября получил ранение под Подольском (слава богу, не тяжелое) и после госпиталя мог бы просить кратковременный отпуск для поправки здоровья, но не воспользовался этим, а вернулся в полк. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве, как и всем его товарищам. Он получил назначение в один из передовых батальонов, и вместе с танками генерала Файвеля ворвался в столицу утром 15 ноября, а 16-го принимал участие в уличных боях у стен Кремля. И своими глазами видел, с каким остервенением дрались за каждый дом, за каждый двор и подъезд русские, как погибли на подступах к Кремлю последние его защитники, совсем еще юные мальчишки-курсанты…

Здесь, у Белорусского вокзала, тоже было жарко. Не сразу им удалось прорваться на улицу Горького, ох, не сразу… Какой-то русский фанатик засел в сквере и в упор расстреливал танки Файеля. Дрался до последнего, пока его самого не раздавили гусеницами и не смешали с грязным, кровавым снегом. Он погиб геройски, прямо у орудия. Вместе со всем расчетом. Никого в живых на батарее не осталось…

«Большевики все фанатики, — охотно соглашался с господином гауптманом молодой лейтенант, — пока всех не перебьешь, не пройдешь. Жалко только, что так много наших храбрецов погибло под Москвой. Какие были у меня ребята, отличные парни, достойнейшие сыны Рейха! Лучшие из лучших!»

Все помолчали, отдавая дань памяти погибшим, потом разговор возобновился. Теперь все обсуждали приезд Гитлера в Москву и те чрезвычайные меры, которые предприняты в связи с этим. Офицеры были недовольны, что им приходится через каждые сто метров показывать документы патрулю, но все понимали, что без этого не обойтись.

Большевики чувствуют себя слишком свободно в городе, и особенно на его окраинах, и они наверняка используют этот случай, чтобы совершить покушение на Гитлера. И на его ближайшее окружение, а также гостей. Говорят, будут Муссолини, Антонеску, Маннергейм, адмирал Нагано, другие важные персоны. Вся Европа соберется, чтобы посмотреть на величие Третьего рейха, на марширующие колонны. Танки, артиллерия, пехота — все пройдут в торжественном марше перед усыпальницей Ленина, главного большевистского вождя. Это триумф германского оружия, триумф нации и арийской расы! Жаль только, не удалось взять в плен Сталина или кого-нибудь из его приспешников… А то можно было бы, как в Древнем Риме, провести их в цепях позади праздничных колонн. На потеху публике… Да и тело Ленина большевики успели вывезти, так что выставить его на обозрение не получится. Впрочем, это не испортит торжества…

Геббельс, кстати, привез в Москву саму Лени Рифеншталь, чтобы руководить съемками на Красной площади. Она сделает фильм о параде, лучший в ее жизни, и его будут показывать по всей Германии, во всех кинотеатрах, в частях и соединениях. А также в Европе и, возможно, по всему миру…

С другой стороны, все понимают, какую опасность представляют банды большевиков, еще действующие в Москве. Поэтому в городе приняты экстраординарные меры. Жизнь фюрера и его гостей, а также всех, кто окажется в городе, не должна подвергаться ни малейшему риску. Вот и приходится мириться с некоторыми неудобствами…

Гестапо буквально наводнило Москву своими агентами, но они пока проигрывают в противоборстве большевикам. Те действуют быстро, внезапно, нагло. Ударят — и сразу отходят, растворяются на окраинах и в парках. Найди их там! И главное — попробуй достать, ведь каждый дом может оказаться ловушкой. И из-за каждого дерева на тебя смотрит смерть…

Сенцов мыл полы и внимательно слушал. И удивлялся странному стечению обстоятельств: ведь это его батарея дралась у Белорусского вокзала, это он стрелял из орудия, сдерживая рвущиеся немецкие танки. Выходит, он дрался против гауптмана Шлеера… А теперь приходится мыть для него полы. Ну ничего, он еще отыграется, поквитается со всеми. Отомстит и за убитых товарищей, и за расстрелянных, замученных в неволе горожан, и за то, что немцы сделали с его Москвой…

Фрицы, говорят, уже разграбили музеи и хранилища, вывезли все, что наши не смогли отправить на Урал, а теперь тащат вещи из квартир — мебель, картины, сервизы, белье, одежду, посуду, даже ложки с вилками. Отправляют целыми эшелонами в Германию, на благо Великого рейха! Метут все, гады… Знают, что недолго им в Москве находиться, помнят, что произошло с Наполеоном и его Великой армией!

Митрофаныч между тем продолжал:

— Я утром вышел на Горького, смотрю — идут немецкие танки, самоходки, артиллерия, пехота — много, колонна за колонной. И все — к Кремлю, на Красную площадь. На парад… Плюнул я им вслед и пошел снег чистить, вдруг слышу — бабах! Грохот такой, что чуть оставшиеся стекла не повылетали. Это подпольщики Мавзолей взорвали, вместе с Гитлером и всеми его генералами! Прямо во время парада! Вот радость-то нам, Мишенька, вот счастье-то! Если правда, что фюрер убит, я в церкви свечку поставлю, хоть и не верующий. Ладно, побежал узнавать, что да как, потом тебе расскажу. А ты давай собирайся…